Иннокентий едет в деревню

Кожа на лице противника была нежная, губы – мягкие и влажные, а весь он словно розовощекий младенец, только что не агукает. Стало противно. Я не ожидал, что физическая реальность чужого лица так неприятно поразит меня и мои руки.

У него дыхание перехватило. Смотрел на меня ошарашенно, тихо мямлил: «Мама!»

А потом, приняв единственно верное решение, Арсений закатил истерику. Разыграл представление. Упал на спину и, падая, головой ударился о собственный шкафчик.

На дверце было нарисовано огромное красное яблоко, прокушенное червяком. Эта картинка встречала меня каждое утро и провожала по вечерам роковой метафорой: жалея дырявое яблок, я трясся от бессилия защитить Наташеньку; а в самодовольном червяке клял Арсения.

Наташенька была хрупкой. Носила банты и белые чулки на резинке. Играла с плюшевым пуделем и любила полдники. Арсений то и дело обзывал ее, развязывал банты, рисовал черным фломастером на голубых туфельках, проедая в самоуважении девочки огромную дыру.

В тот злосчастный день Арсений взял ножницы и обрезал пуделю шерсть, говоря, что у каждого глупого пса должна быть глупая прическа. Приведя пуделя в надлежащий вид, мальчик подошел к Наташеньке. Представил работу собачьего парикмахера. Потребовал конфету в качестве оплаты.

Наташенька заплакала. Началось оживленное обсуждение, есть ли такая работа на свете – собачий парикмахер, и не порет ли Арсений чушь. Мальчик, в семье которого жил боксер, только и мог сказать, что собаке обрезают когти, но это делает папа. У остальных ребят проживали кошки и морские свинки, к парикмахеру они не ходили.

Арсений взял слово и сказал, что, если работы такой и не было, то теперь уж точно есть, и он первый мастер на деревне.

Наташенька ушла рыдать в раздевалку, я топтался у туалетов. Мне давно хотелось поддержать девочку, проявить дружелюбие. И я решил с сегодняшнего дня отдавать ей свои полдники.

Когда я размышлял о полдниках, Наташенька с криком выбежала из раздевалки. Там, у шкафчика, я обнаружил Арсения. Он светился самодовольной улыбкой. Я подошел, протянул руку, чтобы скрыть его улыбку от белого света, но на полпути передумал и съездил по лицу.

Я вмазал Арсению, чтобы он навсегда запомнил, что Наташеньку обижать нехорошо, что нельзя быть подлым червяком в здоровом сочном яблоке. А он, не выдержав моих нравоучений, упал и ударился головой.

– Ма-ма! – заголосил он. И это не было похоже на спектакль.

К великому сожалению, он все забыл. Напрочь. Амнезия.

Целый день вылетел у Арсения из головы – все, чему я хотел его научить, он предпочел не помнить. Только зря силы на него потратил.

Арсения перевели в другой детский сад, а меня стали бояться. Наташенька первая обходила стороной. Все полдники были мои.

К ощущению, что меня боятся, я привык. Я сам себя боялся. Никогда не знаешь, что ждать от человека, который в одних людях видит яблоки, а в других – мерзких червяков.

2.16.5. Поминки

– Смотрю, нравится тебе, когда бьют. Да? – я не знал, что ответить Толику. – Скоро докатишься. Сам себя бить начнешь.

– Налей еще, – сказал я.

Толик вышел из беседки и скоро вернулся с бутылкой. Я подумал, что до того, как приехал в деревню Шахматную, все здесь было намного лучше.

– За упокой земли бабушкиной! За самое драгоценное из того, что мне завещано. За единственное мое богатство.

Я, конечно, ошибся: мое наследство состояло не в земле, не в пиве и не в тайном рецепте из грустной комнаты. Богатство, выпавшее на мою долю, я обрел много позже, когда раскрыл секрет бабушкиного пива со вкусом меда, персиков, малины, первого поцелуя и чего-то давно забытого из детства. Но мы выпили.

– Не далась, значит, никому, – сказал с улыбкой Толик, – земля Антонины.

– Никому, – согласился я. – Никому с этим не справиться. Кроме бабушки.

– Ну, – Толик налил еще, – выпьем за то, что можешь ты.

Я выпил, не представляя, за что.

Сидя с Толиком в прекрасной беседке, я решил, что моя прежняя стратегия не оправдалась. Отныне я собирался действовать, исходя из чувства радости. А если не будет радости, то не сдвинусь с места. И будь, что будет.

Часть 3

3.0. О телесном

3.0.0. Кануть в лето

Десять утра. Слишком рано для человека, который не знает, что ему делать с жизнью.

Я перевернулся на бок и заснул.

Двенадцать. Натянул одеяло на голову, закрыл глаза.

После полудня часто снилась Алиса. Она пожирала меня взглядом, не оставляла шансов на выживание. Мне не хватало ног убежать от нее; не доставало рук оттолкнуть. За считанные секунды Алиса съедала меня с потрохами, только глаза оставались. И вот она смотрит в мои глаза, а я уже не существую.

Два часа дня. Пятнадцать часов прерывного сна. Я закрыл глаза еще на десять минут. Сон больше не выжать. Сон, в котором что-то происходит, в котором жизнь. Сон, где можно быть героем.

Я потянулся и с неохотой встал. В левый висок стреляло.

Выпил холодной воды из чайника. Включил телевизор и, выдвинув табурет в центр столовой, сел напротив аппарата. Я делал так каждый день несколько недель подряд. Совсем как бабушка раньше. Подружки-старушки садились полукругом возле телевизора, бабушка – в центр.

Антонина Глебовна выращивала пшеницу, варила пиво и обеспечивала деревню необходимым. Она занималась огородом и садом, откармливала поросей, вела хозяйство. В перерывах смотрела любимую мыльную оперу: одну и ту же серию утром и вечером. Я же неделями ничего не делал. Сериал и тот не мог выбрать. Смотрел новости и дневные ток-шоу.

Бабушкина слава не давала покоя. Мне было противно сидеть у телевизора, но других занятий я не находил.

Тешась надеждой, что накапливаю энергию для будущих свершений, я сравнивал себя с Ильей Муромцем на печи. К подвигам нужно быть готовым. Но между мной и богатырем было огромное различие: вынужденный покой его не беспокоил.

«Действовать из избытка, действовать из избытка, – твердил я. – Как научусь быть спокойным в покое, мне и движение будет подвластно».

Лизетт давно не приходила, еды в доме не было. Проголодавшись, я сделал бутерброд с сыром. Мне хотелось великих свершений, а я сделал бутерброд. Хлеб с сыром без масла.

Когда ничего не происходит, вопрос: «Что будет дальше?» – не возникает. То же, что и сейчас. Ничего происходило в конце июня и весь июль. Начался август, и все еще ничего.

3.0.1. Герой-любовник

Я потянулся к чашке с чаем. Глотнул, подавился и закашлялся. Сыр с бутерброда упал на пол.

Я наклонился за ним и застонал от резкой головной боли.

Рядом жужжала муха, но резко обернуться и застать ее врасплох я не мог.

На крылечке послышались торопливые шаги.

– Ты почту смотришь? – закричала Лизетт с порога.

Она бросила на стол письмо и стремительно выбежала.