Люди. Берег океана

Мы доходим до камеры Джона, и он, открыв дверь, пропускает меня вперед. Я захожу и оглядываюсь, с сожалением замечая что его камера ничем не отличается от моей.

– Что я должен сказать? Ну… чувствуй себя как дома, – по-доброму усмехается Джон, даже немного неловко.

Я не отвечаю.

– Садись. – Джон указыват на кровать.

Я осторожно присаживаюсь, и Джон садиться следом, разворачиваясь всем телом ко мне. Слишком близко. Я немного отсаживаюсь, насколько позволяет размер кровати.

Делаю ещё глоток кофе. В желудке непривычно и неприятно пусто. Открываю контейнеры с едой. Овсяная каша с фиолетовым джемом. Сэндвич с курицей, салатом и помидорами.

Я жую первую ложку каши, и перемешиваю джем.

– Ты не особо любишь говорить, да? –  спрашивает он как-то с жалостью и удивлением.

Поднимаю на него взгляд и отправляю в рот ещё одну ложку каши. Джем оказывается черничным и очень вкусным.

Джон издает смешок.

– Я знаю, почему ты здесь. – Произносит он легко. – Я переехал сюда спустя неделю после тебя.

Черт. Зачем он поднял эту тему? Я пытаюсь сохранить рассудок и не хочу обсуждать и проживать это вновь и вновь. Я сжимаю ложку слишком сильно, пытаясь отвлечься.

– И знаешь, между нами, – снижает он голос до шепота, – я считаю с тобой поступили нечестно.

– Если ты продолжишь говорить об этом, я уйду. – Произношу я серьезно.

– Ладно, ладно. –  Он поднимает руки в примирительно жесте, будто бы успокаивая меня. –  А о чем ты хочешь поговорить? Если вообще хочешь. Могу рассказать что-нибудь, а ты послушаешь.

– Какое твое любимое время года?

Джон явно не ожидал такого вопроса, да и, наверное, вообще, что я что-то спрошу сама, поэтому теряется на пару секунд, но быстро спохватывается и отвечает:

– Зима.

Я ненамеренно фыркаю.

– Что такое?

– Да нет, ничего. Просто зима занимает четвертое место в моем топе. А у тебя – первое. Неудивительно.

– Ты знаешь меня всего несколько минут, а уже противопоставляешь нас? Почему нам не может нравиться что-то одно?

Я молча и теперь более неловко доедаю кашу. После подписания договора у меня появилась удобная особенность: не отвечать, если не хочу. В обычной жизни это было бы странно и грубо, но здесь и сейчас мне все равно.

– Мне нравится зима за ее холод, – продолжает Джон, поняв, что ответа не дождется. –  Знаешь, когда на улице минус, а ты сидишь в теплой комнате и занимаешься своими обычными делами, или на кухне есть готовишь, а за окном метель. Но она не страшна тебе, хоть и близко. Ты можешь наблюдать за снегом, можешь любоваться им в свете фонарей, но тебе не холодно, и снежинки не летят противно в лицо.

Я удивляюсь, что ему нравится в зиме почти то же, что и мне. Откладываю пустую тарелку из-под каши и беру сэндвич.

– А ты любишь быть в центре внимания, да?

Я думаю, что он опять прикалывается надо мной из-за моей скрытности и спокойствия, но тут он продолжает, и меня прошибает холодный пот.

– Помню, как вы приехали. Точнее, вернулись. В школе тогда все говорили о вас.

Когда я была маленькой, а мой брат только-только родился, наши родители развелись. И мы с новорожденным братом и мамой уехали на ее родину. Из Атландии сложно уехать. Нужны веские причины. Нам тогда, можно сказать, повезло, ведь мама не работала и не имела своего жилья в Атландии, а на родине у нее осталась семья, которая согласилась нас принять. По крайней мере мама так думала до того, как родня бросила ее с двумя детьми. Нам сложно жилось в то время, и мама решила, что нужно возвращаться. Она помирилась с отцом. Но я даже не знаю, что сложнее: выехать из Атландии или въехать. Нам вновь повезло, – если возвращение в страну, где меня теперь хотят убить, можно считать везением, – нас, как граждан этой страны, впустили обратно. Я помню, как на меня смотрели на родине мамы – как на чужую, странную девочку с острова, про который рассказывают страшилки. И половина из них – правда. Когда я вернулась в Атландию, на меня тоже странно пялились. Не каждый день в город, в котором ты живешь, приезжают из другой страны. Правда потом все привыкли, ведь все-таки я родилась в Атландии. И я перестала быть диковинкой. Не знаю, с чего это Джон вспомнил об этой истории.

Я доела свой завтрак. Я не голодна, но хотелось заполнить желудок еще. Разговор утомил меня, а я еще и мало поспала.

– Спать хочется, – произношу я и встаю с пола.

Забираю пустую грязную посуду, прижимаю ее к футболке и поворачиваюсь к двери.

– Знаешь, а мне понравился наш завтрак. Может пообедаем сегодня тоже вместе? Как ты поспишь.

– Я подумаю, – говорю я, хотя знаю, что не повторим. Мне и одного раза хватило. Слишком уж ты разговорчивый, да еще и на неприятные темы.

– Тебя проводить? – спрашивает Джон. И я почему-то бешусь от этого.

Его хорошее настроение еще сильнее портит мое, и без того плохое. Как он может быть таким радостным и делать вид, будто мы и правда просто завтракали у него в гостях? На свободе. А не в камере ожидания умерщвления. И будто он предлагает мне дойти до дома, а не до моей камеры. Ужас.

Я сжимаю пустые боксы и выбегаю в коридор. Прощай, Джон, было не очень приятно с тобой познакомиться.

Черт! Я плохо помню, как возвращаться. Иду прямо и надеюсь, что никого не встречу. Дохожу до поворота и вижу впереди ряды совершенно одинаковых дверей. Они не запираются, у них буквально нет замочных скважин. Я, надеясь, что правильно выбрала дверь, – не хочу завалиться к кому-то чужому, – открываю ее.

И выдыхаю.

Моя камера.

Я удивляюсь собственной реакции. После приятно болезненной встречи с Эриком, после выматывающего и взбалмошного знакомства с Джоном привычная и одинокая камера кажется…

Тихой.

Спокойной.

Мирной.

Не выводящей на эмоции. То, что надо мне сейчас.

Я бросаю грязную посуду на тумбочку, а сама падаю на кровать, и укрываюсь одеялом. Сон мягко накрывает меня, и я засыпаю.

Просыпаюсь ближе к вечеру.

Чарли приносит ужин. Он даже открывает рот, чтобы что-то сказать, но тут же закрывает, когда видит мое тоскливое лицо.

Он уходит, тяжело вздохнув.

Я ужинаю и принимаю душ, чищу зубы. Снова ложусь в постель. Сон – мой лучший друг – снова спасает меня от реальности и собственных мыслей о том, что я уже потеряла и что еще предстоит потерять.