Золотой Ипподром

Но, конечно, она не могла находиться рядом с возницей постоянно: к ней всё время кто-то подходил, поздравлял с первым выходом, говорил комплименты, она смеялась, шутила и ощущала, как в ней начинает пениться и играть внутреннее шампанское – хотелось танцевать, блистать, шутить или кого-нибудь уязвить острым словом… Последнее желание даже заставило ее немного пожалеть о своем решении не общаться с молодым Враччи: вот кого можно было бы колоть без всякой жалости! Но Катерина решила выдержать тактику и не подходить к Луиджи, зато продолжала опекать Василия.

Она рассказывала ему о гостях, кое с кем познакомила – многих тут принцесса уже знала, встречаясь с ними на театральных представлениях, литературных вечерах и других, менее помпезных, чем большие балы, мероприятиях. Но вскоре Катерина ощутила некий внутренний диссонанс: хотя она общалась с возницей как более опытная и искушенная в великосветской жизни – всячески ободряла его, представляла гостям и посвящала в тонкости придворного этикета, – это почему-то выглядело так, будто девочка рассказывает взрослому дяде о правилах игры в куклы… Хотя Василий и был поначалу смущен, попав в столь блистательное общество, это продолжалось недолго: вскоре он совершенно успокоился и освоился, но при этом смотрел на окружающее скорее как наблюдатель, а не как полноценный участник. Он ощущал себя чужим в этой среде, однако не стремился стать в ней своим и как будто не испытывал в этом потребности; глядя на него со стороны, можно было даже подумать, что, появившись на этом балу, он отбывает повинность, пусть и приятную. Танцевал Феотоки мало: кроме танцев с Катериной, он станцевал еще раза два, потом заглянул в бильярдную и пропал там на время, а вернувшись, уже не отходил от столов с яствами, беседуя с гостями – многие подходили поздравить его с успехом на бегах. Принцесса не могла не отметить, что Василий танцует не особенно хорошо, и это ее раздосадовало. Умение танцевать было не обязательным, но желательным для претендентов на Великий приз Ипподрома, и все, кого допустили до предварительных тренировок, могли брать заодно и уроки танцев. Феотоки ходил на эти уроки, и Катерина была уверена, что при усердии он мог бы научиться танцевать достаточно хорошо, если же этого не случилось, то, значит, он не очень-то старался учиться… Не потому ли, что умение танцевать казалось ему не особенно нужным в жизни? В этом тоже ощущалась позиция всего лишь «наблюдателя», который, хотя по случаю и попал в большой свет, не имеет желания тут задерживаться.

Принцесса уже собиралась отчитать Василия за «глупую робость», как она мысленно называла его поведение, но тут внутреннее шампанское ударило ей в голову и заставило забыть о Феотоки: объявили Венский вальс, на который она была приглашена ректором Афинской Академии, и этот танец напрочь унес ее из реальности и заставил забыть обо всех замыслах и тревогах. Из всех кавалеров, что были у Катерины за ее жизнь – а их было немало, – считанные единицы танцевали так потрясающе, как Киннам. На большом балу принцесса впервые оказалась в паре с мужчиной, танцевавшим настолько прекрасно, что она могла совсем не думать о том, как именно двигаться: ноги сами несли ее по залу, и казалось, ошибиться, танцуя с великим ритором, невозможно. Принцесса в глубине души побаивалась этого вальса, такого быстрого и непростого, и смутно догадывалась, что Киннам нарочно пригласил ее на на него, чтобы избавить от боязни, – и танец превратился в волшебный полет: летели ноги в пурпурных с золотым шитьем туфельках, едва касаясь пола, летело вокруг ног шелковым облаком золотистое с пурпурными вставками платье, летели завитые пряди волос у ее висков, летели брови великого ритора над его улыбающимися глазами… Когда вальс окончился, Катерина, совершенно ошеломленная, только и могла прошептать:

– Спасибо!

– Рад, что вам понравилось, ваше высочество! – Великий ритор с улыбкой поклонился.

– Понравилось? Не то слово! – Принцесса перевела дух и уже могла говорить внятно. – Мне казалось, я не танцую, а летаю!

– У вас не закружилась голова?

– Нет, и это просто удивительно! Но думаю, это благодаря вам, господин Киннам! У вас в Афинах все так божественно танцуют?

– Приезжайте в гости, проверьте, я готов нарочно ради вас устроить внеочередной академический бал. Но если серьезно, то я танцевал гораздо хуже, когда впервые приехал на Ипподром, многому я научился уже здесь. Да и где учиться всяческому совершенству, как не в столице мира?

– Подозреваю, вы прибедняетесь! Даже в столице мира немногие танцуют так, как вы, а значит, у вас талант! А что, у вас в Академии часто бывают балы?

– Я слышу в вашем голосе вожделение, ваше высочество, но вынужден вас разочаровать: нечасто, только под новый год, на Светлой седмице и выпускной. Ученые мужи и жены предпочитают танцевать в обнимку с книгами, вы понимаете.

Принцесса рассмеялась.

– Где же в таком случае вы могли так выучиться танцевать? Ведь вы же явно отлично танцевали еще до того, как стали ездить сюда!

– Я танцую с десяти лет, ваше высочество. Мой отец частенько устраивал домашние балы, и у меня был хороший учитель. Видите, никакой алхимии, всё просто и банально. Но вы и сами прекрасно танцуете, я получил истинное удовольствие!

Они весело проболтали весь перерыв, и принцесса отчаянно жалела, что все танцы у нее уже расписаны, – она не остановилась бы перед тем, чтобы попросить Киннама еще раз пригласить ее. Протанцевав кадриль с Михаилом Нотарасом и постаравшись отвлечь его шутками от печальных мыслей: не выиграв ни одного заезда в первый же день скачек, он теперь не мог рассчитывать на Великий приз, – Катерина поискала глазами Феотоки и обнаружила его в компании журналиста Стратиотиса, который вел с Василием очень обстоятельную беседу: это читалось издалека по исполненному значительной серьезности лицу журналиста и по вежливо-заинтересованной выражению лица возницы… Принцесса вознамерилась спасти Василия от «этого зануды», но Панайотис при ее появлении даже не подумал ретироваться – напротив, он обратился к ней чрезвычайно почтительно и с весьма серьезным видом:

– Вы оказали нам великую честь, ваше высочество, соблаговолив присоединиться к нашему разговору! Позвольте мне узнать ваше мнение по важному вопросу, который мы с господином Феотоки как раз обсуждаем: как вы полагаете, нанесет ли предполагаемое строительство нефтепровода ущерб духовной жизни киликийских отшельников?

Катерина ошарашено посмотрела на журналиста. Ее душа всё еще пребывала в состоянии полета после Венского вальса, в сердце пенилось веселье от бесед с кавалерами – а тут какой-то нефтепровод, отшельники… Бог знает, что такое!

– Простите, какая духовная жизнь? – спросила принцесса, слегка встряхнув головой.

– Ну, духовная жизнь, которая… возрастает… в жизни духа, – Стратиотис понял, что запутался, и смутился.

– А, ну так этот вопрос надо поставить перед духовным начальством, радушно правящим страждущими душами в душных ущельях.

– Я рад, что ваше высочество меня понимает. – Журналист широко улыбнулся. – Но почему ущелья душные? Там дуют ветры, и зимой даже довольно холодно, и…

– Ну да, ну да, те духовные ветры духовности, от которых происходит благорастворение воздухов, я их имела в виду.

Василий потихоньку отвернулся, не в силах скрыть улыбку.

– Спасибо, ваше высочество! – Обрадованный Панайотис даже слегка поклонился. – Но вопрос в том, как донести этот вопрос вопросов до иерархии?

– Очень просто: надо поговорить со святейшим патриархом, – быстро отозвалась принцесса.

– Гм… Об этом я не подумал, – проговорил Стратиотис. – Но ведь святейший многолетен, и немощен, и истомлен напряженной литургической жизнью, которая…

– Так поговорите с его духовником! Скажите, что вас к нему послал… владыка Кирик!

– Премного, премного благодарен! – Панайотис закивал в легкой задумчивости, после чего наградил слушателей длинной и многозначительной фразой, в которой можно было понять только ключевые слова.

– О! – воскликнула вдруг Катерина, глянув куда-то вдаль. – А вот и он сам!

– Кто? – одновременно спросили журналист с возницей.

– Отец Евпсихий, патриарший духовник! Вон он, только что скрылся за колонной!

– Не может быть… – усомнился Стратиотис. – В таком месте?

– Между прочим, нормальное место, – слегка возмутилась принцесса.

Она решительно взяла журналиста за локоть и быстро развернула в направлении колоннады. Несмотря на существенную разницу в росте и физической силе между Катериной и Панайотисом, маневр удался, благодаря растерянности журналиста.

– Догоните же его, вам сегодня везет! – сказала принцесса почти приказным тоном.

Панайотис нерешительно двинулся вперед, что-то бормоча под нос. Когда он отошел, принцесса напустилась на Феотоки:

– Как ты мог поддерживать разговор с этим занудой?! Я не могла дождаться, когда он исчезнет отсюда со своими монахами! Вот, в самом деле, нашел тему для разговора на балу! «Признавая стратегическую важность этого нефтепровода не могу не заметить, что ущерб, который он может нанести соблюдению литургического устава киликийских монастырей…» – передразнила она Панайотиса, надув щеки. – Ну, что за бред?! Подумаешь, день-два они помолятся не в то время, в какое всегда, или меньше псалмов прочтут, чем обычно, от этого что, небо рухнет? Вообще не понимаю, как можно всерьез говорить о таком! Неужели тебе это интересно?

– Не особенно. – Василий улыбнулся. – Но, видишь ли, ему тоже надо с кем-то пообщаться, а большинство людей на него реагируют, наверное, примерно как ты, а ему скучно и вообще… Ну, словом, я решил пожалеть ближнего, с меня ведь не убудет, если я послушаю его разглагольствования, а ему бальзам на душу!

Принцесса хмыкнула и ничего не ответила. Формально возница был прав, но это раздосадовало ее. «Пожалеть ближнего», может, и хорошо, только она бы куда с большим удовольствием поприкалывалась над Стратиотисом! Но Василий ее не поддержал…

– Кстати, если он такой зануда, то как же его держат в официальном издании, опекаемом сама знаешь кем? – с толикой лукавства поинтересовался Феотоки.

– Так говорят, пишет-то он совсем иначе! Я, правда, не читала.

Вдруг рядом, словно из-под земли, возник препозит Евгений и, грациозно поклонившись, сказал:

– Ваше высочество, прошу прощения, что вторгаюсь в вашу беседу с господином Феотоки! Ее величество просила передать, что хочет побеседовать с вами немедленно. Она ждет вас в малахитовой гостиной.

В небольшую гостиную, одно из многих окружавших огромный бальный зал помещений, где стены были облицованы зеленым с белыми прожилками мрамором, а декоративные колонны и потолок малахитом, Катерина вошла с некоторым сердечным трепетом, но готовая к схватке – она догадывалась, о чем мать хочет говорить с ней: конечно, августе не могло понравится то, как дочь игнорировала юного Враччи, несмотря на вчерашние пожелания родителей… Императрица сидела на обтянутом золотой парчой диване, перед ней на столике, отделанном малахитом и позолотой стояли несколько бокалов с соками. Евдокия окинула дочь взглядом и сказала:

– Садись. Соку хочешь?

Принцесса молча села рядом с матерью, взяла бокал гранатового и отпила чуть-чуть.

– Я вижу, твой первый выход в свет проходит успешно, – продолжала августа. – Поздравляю!

– Спасибо! – Катерина улыбнулась.

– Теперь тебе предстоит много общаться с представителями сильной половины рода человеческого, и по этому случаю я хочу кое-что сказать тебе, не как мать дочери, а как женщина женщине. Ты должна иметь в виду, что мужчины тщеславны ничуть не менее, а то и более женщин, и у них обычно очень высокая самооценка. Поэтому, если ты хочешь привлечь внимание мужчины, то постоянно вешаться ему на шею или играть при нем роль опекунши – не слишком удачная тактика.

Катерина вспыхнула и хотела заговорить, но августа чуть прикоснулась к ее руке: