Золотой Ипподром

Глаза Фомы подозрительно сильно блестели, и судя по смелости, с какой он обращался к Мари, археолог уже изрядно подогрел свой темперамент. Луиджи галантно поклонился девушке и, к ее немалому удивлению, произнес на вполне сносном греческом языке:

– Очень рад с вами познакомиться, Мария! Вы поистине пришли украсить наше общество! Это платье вам очень идет!

Мари порозовела от удовольствия и ответила:

– Благодарю вас, Луиджи! Мне тоже очень приятно. – И она кокетливо улыбнулась итальянцу.

Фома тут же помрачнел и, кажется, даже немного протрезвел. Луиджи, однако, не обратил на улыбку новой знакомой никакого внимания, но внезапно чуть нахмурился, и его темные глаза гневно сверкнули. Проследив направление его взгляда, девушка увидела принцессу, которая, весело смеясь, разговаривала с элегантным молодым человеком и в этот момент как раз что-то записала в свою бальную книжку – очевидно, принимала приглашение на танец. «Ах, вот оно что! – подумала Мари. – Уж не хочет ли император с моей помощью отвлечь этого Луиджи от принцессы? Какое чудовищное лицемерие! Надо, наверное, еще сказать спасибо, что он не послал меня к кому-нибудь из поклонников августы! А может, ему и дела нет до того, кто там развлекает его жену? Похоже на то! Разве мой папа позволил бы маме так себя вести, даже если б они были христианами?!» Вероятно, Мари бы и дальше погружалась в злые мысли, но тут магистр оффиций объявил Босфорский вальс, и девушка, вздрогнув, растерянно посмотрела на своих собеседников: она вспомнила, что на этот танец ее никто не пригласил.

– Ой, – сказал Луиджи, – прошу прощения, но я должен идти к своей даме. Было очень приятно! – И, поклонившись, он быстро пошел прочь.

«И с этим мужланом я должна провести остаток вечера?! – подумала Мари. – Кажется, меня принимают за дурочку…»

– А ты разве не приглашена на этот танец, Мари? – с надеждой спросил Фома. – Осмелюсь ли я пригласить тебя?

– Конечно, Фома, – Мари обворожительно улыбнулась, – если только ты не будешь наступать мне на ноги!

– Э… Я попытаюсь, – смущенно пробормотал археолог.

* * *

Покинутый друзьями, Стратиотис добрался до столика с соками, вяло раздумывая о том, что и Мари тоже вполне могла бы родить ему парочку румяных карапузов. Опустошив до половины стакан свежевыжатого апельсинового сока, он погрузился в мысли о несостоявшемся интервью с императором: увы, без него следующий номер «Синопсиса» уже безнадежно испорчен!.. Размышления журналиста прервал громкий и несколько визгливый женский голос, который сказал по-немецки:

– Дорогой, ты опять тут нашел этот мерзкий скифский напиток?

Панайотис повернулся и увидел возле соседнего столика странную пару: высокого худого рыжего мужчину лет пятидесяти, с пышными бакенбардами и скептически опущенными уголками тонких бледных губ, в котором журналист узнал канцлера Германского Королевства Генриха Меркеля, и гренадерского роста чрезвычайно дородную даму с круглым румяным лицом и прической, напоминавшей о взбитых сливках, – это была супруга канцлера Ангела. Канцлер держал в одной руке рюмку с прозрачной, как слеза, жидкостью, а в другой – вилку с нацепленным соленым рыжиком.

– Ах, дорогая, ты, право, заблуждаешься, – невозмутимо ответил господин Меркель, – эта штука куда полезней шнапса! К тому же ты должна меня извинить: я так скучал по тебе, мой ангел! Но надеюсь, ты хорошо потанцевала?

Стратиотис живо представил себе соответствующую картину и поспешил проглотить остатки сока. Он подумал, что этот «ангел» в бальном зале наверняка должен напоминать пустившуюся в пляс колонну Юстиниана.

– Ох, дорогой, – отозвалась между тем госпожа Меркель, – разве здешние мужчины умеют танцевать? Мне целых два раза наступили на ногу! Правда, я, кажется, не осталась в долгу…

«Какое счастье – не быть танцором!» – подумал господин Меркель и сказал:

– Современные люди слишком торопятся, особенно здесь, в этой стране бурных страстей и спонтанно принимаемых решений…

Стратиотис навострил уши и подумал: «Как хорошо, что я знаю немецкий!»

– Но говорят, тут попадаются и весьма отменные кавалеры, – добавил канцлер, отправляя в рот рыжик.

– О нет, уволь, дорогой! – воскликнула госпожа Меркель. – Я тут такое узнала о здешних плясунах, что теперь просто не чувствую себя в безопасности!

«Разве что набоб Индии подарил императору вальсирующего слона?» – подумал господин Меркель и постарался изобразить на своем лице беспокойство:

– Неужели всё так ужасно, дорогая?

– Ты просто не представляешь! – Госпожа Меркель перешла на шепот, но такой возбужденный, что Панайотис всё прекрасно слышал. – Анна Тулиату, директор «Амфоры», рассказала мне совершенно ужасные вещи про ректора Афинской Академии! Оказывается он донжуан, каких поискать: у него были внебрачные связи даже при живой жене! А уж о том, как он гулял после ее смерти, можно написать целую книгу! Всё это происходило буквально на глазах у Анны! Она сама едва не стала жертвой необузданных страстей этого ловеласа! Представляешь, какой ужас? Как только император мог допустить подобного человека до такого ответственного поста? Какой пример он подает там юношеству и своим коллегам?! Мало того, его постоянно приглашают сюда! Августа с ним не расстается!

«У августы вообще-то неплохой вкус!» – подумал господин Меркель.

– Что поделать, дорогая, – сказал он меланхолично, – это же Византия! Здесь нравы никогда не блистали чистотой. Вспомнить одного только Льва Седьмого, который обменивался наложницами с тонкими ценителями – турецким султаном и египетским хедивом!

– Нет-нет, это возмутительно! – Госпожа Меркель вошла в раж. – Здесь столько юных неискушенных созданий! Какой опасности подвергается их нравственность! Ведь этот Киннам танцует только с молодыми хорошенькими девушками! Наверняка ищет новую жертву!

«Еще бы с ними не танцевать!» – усмехнулся про себя господин Меркель и сказал:

– Конечно, это ужасно, дорогая! Но я слышал, что в последнее время он предпочитает зрелых дам…

«Почему бы теперь, любимая, тебе не скрыться куда-нибудь в испуге и не оставить меня наедине с этим чудесным напитком?» – подумал канцлер с некоторой тоской глядя на свою рюмку. Но госпожа Меркель вместо испуга проявила живейшее любопытство:

– Да что ты говоришь? Кто же тебе об этом сообщил?

– Ты знаешь, дорогая, – сказал господин Меркель, целомудренно опуская взор, – имена тут, пожалуй, будут излишни, но муж одной пожилой дамы сообщил мне, что после мимолетной беседы с Киннамом она и оглянуться не успела, как в тот же вечер оказалась с ним в постели, и самое ужасное – она совершенно не помнила, как это произошло!

Пока канцлер говорил, глаза Ангелы распахивались всё шире.

– Какой кошмар! – воскликнула она. – Надо немедленно предупредить тетушку Анхен, какой это опасный человек!

– О, да-да, конечно! – живо отозвался канцлер. – Пойди предупреди ее дорогая! Никаких танцев, никаких разговоров с мужчинами, никакого вина! Только лимонад! Лишь так мы можем сохранить свою и чужую нравственность!

Он еще не докончил последнюю фразу, как госпожа Меркель упорхнула, развернувшись столь изящно, что едва не опрокинула столик с напитками и закусками. Господин Меркель облегченно вздохнул, опорожнил, наконец, свою рюмку, крякнул и уже собирался закусить свиным ухом сей «напиток северных богов», как вдруг услышал:

– Добрый вечер, господин канцлер! Простите, что я заговариваю с вами, не будучи представлен, но затронутая вами тема упадка нравственности чрезвычайно близка мне, и я не мог упустить возможность побеседовать со столь близким мне по духу человеком. Разрешите представиться: специальный корреспондент еженедельника «Синопсис» Панайотис Стратиотис.

– Здравствуйте, господин Стратиотис! Я слышал о вашем издании, – вежливо сказал канцлер. – Приятно, что вы знаете немецкий!

– К сожалению, мне далеко до совершенства в нем. – Панайотис скромно потупился.

– Но ваш выговор довольно хорош, – заметил господин Меркель и, с грустью поглядев на тарелку со свиными ушками, предложил: – Не хотите ли прогуляться до бильярдной? Боюсь, сюда нагрянет моя милая супруга со своей тетушкой, и при дамах будет неудобно вести серьезный разговор.

– Сочту за честь, господин канцлер! – ответил журналист, и мужчины отправились в царство зеленых столов.

Бильярдная во время бала представляла своего рода мужской клуб: женщины сюда не допускались, можно было снять пиджак и вообще расслабиться. Но это было не только место отдыха мужчин от прекрасной половины человеческого рода: здесь завязывались узлы многих международных интриг, обсуждались торговые сделки, деловые проекты и брачные планы, давались невыполнимые обещания, и просто велись интеллектуальные беседы и задушевные разговоры, обильно сдобренные хорошими винами или более крепкими напитками в сопровождении изысканных яств. Император проводил здесь гораздо больше времени, чем в танцевальном зале. В этот вечер Константин пребывал в приподнятом настроении: некоторые переговоры прошли на редкость удачно, и император мог себя мысленно поздравить с успехом. Выиграв очередную партию на бильярде, он решил поинтересоваться, что германский канцлер так оживленно обсуждает с журналистом «Синопсиса» возле малахитового стола, уставленного напитками и деликатесными закусками из Сибирского царства. Приблизившись, он разобрал возбужденную речь господина Меркеля, чье обычно бледное лицо сейчас напоминало по цвету соленую семгу, лежавшую перед ним на фарфоровом блюде:

– Ваше беспокойство, герр Стратиотис, совершенно обоснованно! Я сам весьма обеспокоен повсеместным падением нравов! Правда, у нас, в старой доброй Германии, все-таки еще сохраняются какие-то понятия о добродетели и семейных ценностях… Но мог ли я помыслить, что здесь, в столице христианского мира, я окажусь в одном зале с безнравственнейшим человеком, который при этом занимает ответственнейший пост, связанный с воспитанием юношества?!

«Неужели слухи об этом старом ловеласе Папандопулосе из Смирнского Университета доползли уже до целомудренной Германии?» – подумал император и решил подойти еще ближе.

– Да! – распалялся между тем всё более господин Меркель. – Этот ваш Киннам, говорят, принимает экзамены у студенток исключительно в спальне! Он трижды начинал считать своих женщин и все три раза сбивался! И говорят, он может так уложить женщину в постель, что она этого даже не осознает!

– Неужели это правда?! – ужаснулся Стратиотис. – О, теперь я понимаю, почему он был против возобновления уроков христианского воспитания в школах! Ведь это не без его влияния провалился такой полезнейший проект – его интервью об этом было таким кошмарным! Столько сарказма и совершенно антихристианского ехидства! А его перепечатали почти все центральные издания, и в результате дети так и остались без наставления о путях спасения… Но то, что вы говорите, господин канцлер, совершенно немыслимо! Право, я в растерянности… Ведь недавно августейшая заказала нашему «Синопсису» библиографический обзор всех романов Киннама, и я уже поручил написать его одной молодой сотруднице. Боюсь, я допустил страшную ошибку! Ведь подобное чтение может расстроить ее неокрепшее духовное устроение!

Император хмыкнул про себя и, отходя, подумал: «Даже если эта болтовня правдива лишь отчасти, всё же очень странно, как это Киннаму удается так очаровывать женщин…»

* * *

Отец предупредил принцессу перед балом, что ей лучше освежаться соком и коктейлями, а не вином, «а то ноги начнут заплетаться с непривычки», но Катерина была пьяна и без вина. До сих пор она танцевала только на семейных балах, обычно проходивших в Золотом триклине, где присутствовал ограниченный круг лиц: императорские родственники и избранные синклитики с семьями, – а теперь она впервые оказалась в огромном бальном зале Триконха, в гуще самых разнообразных гостей, в центре внимания. В ее первый выход в свет, казалось, все мужчины хотели танцевать с ней, и ее бальная книжка заполнилась именами кавалеров почти моментально. Луиджи Враччи среди них не было, зато три вальса предназначались Василию Феотоки – об этом Катерина условилась с ним заранее. Молодой человек впервые в жизни оказался в высшем свете, и в перерывах между танцами Катерина старалась побольше общаться с ним, чтобы он не стушевался.