Маршал

– Так ведь в театр никто не ходит.

– Не ходят, потому что спектакли сегодня на улице, а к власти пришли артисты.

Долгая пауза.

– Значит, артист не может быть у власти? – с легкой иронией спрашивает сын, на что мать строго отвечает:

– Артист должен быть и может быть только на сцене, где, даже умирая, признаются в любви. А артистизм во власти – горе народу!

Вновь наступила пауза. Тота не мог с ходу эти постулаты усвоить, а мать вдруг опять огорошила:

– У тебя с этой контакт есть? – Она и имя не назвала, но Тота понимает, о ком речь.

– Нет.

Вновь долгая пауза.

– Даже не знаю, почему-то я постоянно о ней думаю.

А вот Тота в тот период об Иноземцевой не думал, ему и некогда было о ней или о ком-либо ещё думать – работа занимала все силы, всё время и все мысли. Однако слова матери были сказаны не просто так, и ему стало совестно, ведь у Иноземцевой никого нет.

В тот же день Тота решил послать Иноземцевой телеграмму, заодно поздравить с Женским днем, но, оказывается, в закрытые учреждения телеграммы посылать нельзя. Написал письмо. Короткое. И забыл. Про Даду Иноземцеву вновь забыл, потому что там «убийство из ненависти», да и работы у него невпроворот… А тут от неё письмо, очень короткое и, что самое удивительное, несколько слов – приветствие, благодарность – на чеченском языке. А суть лишь одна – всё нормально. Зато у Тоты теперь не всё нормально. В справке МВД указано, что национальность Иноземцевой Дады – чеченка, и в письме она уже пишет по-чеченски. Да и вообще, он обязан ей помочь. А как? Чем?

А тут случай: неожиданно Султан позвонил с просьбой сдать в аренду территорию для его знакомых.

– Без проблем, – ответил Болотаев и, сообразив, что у Султана приличный срок заключений, с ходу стал рассказывать о своих проблемах.

– Она что, чеченка? – перебил его Султан.

– Теперь получается, что да.

– Близкая тебе?

– Да. – Теперь Тота не рад, что затеял этот разговор.

– Тогда не по телефону… Я сегодня уезжаю. Дела. К тебе на днях зайдет от меня человек.

* * *

Сидит Тота Болотаев в тюрьме и думает: ну ни в чём ему в жизни не повезло. Особенно с народом. Всё-таки что ни говори, а советская власть выпестовывала личности, и к 90?м годам чеченцам было чем гордиться.

Наконец-то первым секретарем обкома КПСС, а точнее первым лицом в республике, впервые был избран чеченец. Министром СССР стал чеченец. И председателем Российского парламента, вторым человеком в стране, тоже стал чеченец.

Так это только в политике, а ведь и в иных сферах были свои лидеры. К примеру, Султан… Вот был бы жив Султан или хотя бы был такой, как он в свое время, и Тота ни дня в тюрьме не провел бы. Однако времена изменились, а было ведь совсем по-иному.

На второй день после звонка Султана к Тоте подошёл пожилой, худой высокий мужчина с характерными манерами и аристократа, и блатного вора.

– От Султана. Серов, – сухо представился он. – Мне нужна максимальная информация.

Всё, что знал, а знал он немного, Болотаев про Иноземцеву рассказал.

– М-да, – задумался Серов. – Сто пятая – довольно серьезно. Пока что вытащить практически невозможно.

– Так я и не прошу вытащить, – извиняется Тота.

– А что вы хотите?

– Ну хотя бы узнать что да как. Может, как-то помочь.

– Вы хотите свидания?

– А можно? – выдавил Тота.

– Посмотрим, – как будто это эксперимент, сказал Серов, прощаясь. И по мнению Болотаева, этот эксперимент наглядно показал суть времени, а точнее, кто правит в стране. Ибо на его официальный запрос в МВД пришёл очень скупой ответ: только через четыре месяца. А криминальный мир уже через неделю и при этом так исполнил просьбу, что Тота вовсе не рад, да вынужден сердечно благодарить и непременно исполнить, потому что Серов сообщил:

– По данному сроку максимум что можем. Во-первых, вот копия уголовного дела, на всякий случай. А во-вторых, на майские праздники ей и вам подарок. С 27 по 30 апреля – трое суток свидание. В 9 утра 27?го вы должны быть на проходной – просто предъявите паспорт. Вас будут ждать.

От последней услуги он просто огорошен, и единственно, что мог сказать:

– Сколько я вам должен?

– Вы о чем? – удивился Серов. – Имя Султана… – Он уже собирался уходить, как вдруг остановился. – Кстати, видно по делу, Иноземцева – молоток! И для неё что угодно нужно исполнить.

Тота понял, что отказываться от свидания нельзя. Если Султан узнает, то будет неловко, не по-мужски это, тем более не по-чеченски. А если по делу, то в тот период работа в торговом центре только-только набирала оборот и никак нельзя было покидать объект, а не то чтобы уезжать на несколько суток, тем более что Тота ни матери, ни ректору и никому более не сказал, куда едет и к кому. Он просто решил, что к обозначенному сроку он выедет. Вдруг по дороге возникнет проблема или нестыковка, а Котлас – город зэков, где-то в тундре Архангельской области, он сразу же развернёт маршрут.

В общем, Тота решил, что программа-максимум – передать увесистую передачу продуктов, может, и деньги, а может, и увидит он Даду через стекло и обратно. Ну нет. Почему-то всё прошло как по маслу. В полночь на поезде он прибыл в Вологду. Прямо тут же пересел на грязный, вонючий поезд до Котласа. Всю ночь не спал, боялся пьяных, шумных и развязных попутчиков, но и тут обошлось без происшествий. В семь утра на вокзале в Котласе он взял такси и в восемь сорок пять был на проходной. И тут только паспорт предъявил, где-то с полчаса ждал, а потом его спросили, нет ли наркотиков, оружия, спиртного. Даже его багаж не осмотрели, а повели по огромной территории очень-очень далеко. В довольно живописном месте, с соснами и беседками, стояло несколько добротных деревянных срубов. В самый крайний провели Болотаева. Внутри было чисто, скромно, без излишеств. Тепло.

– Вот телефон для связи, – сказал сопровождающий капитан, – дрова, вода и сухой паёк на трое суток есть. Если не хватит или ещё что, звоните. Просто поднимите трубку, – ответит дежурный. – Выходить запрещено, закрываем снаружи. Кстати, заключённая Иноземцева даже не в курсе. Так что имейте в виду. Здравия желаю.

* * *

В череде жизненных событий есть очень редкие, но особые моменты, как картины-шедевры, которые навсегда оставляют отпечаток в памяти человека. Одна из таких картин Болотаева – пребывание в Котласе.

Когда капитан ушёл, Тота выглянул в маленькое окно. Если бы не толстые решетки, то вид просто изумительный: огромные величавые сосны, всё ухожено, чисто. Тишина. И воздух сладкий, весенний.

Этот пейзаж можно было назвать даже картинным. Потому что в нём было что-то от грандиозной советской эпохи, в виде большого, уже прогнившего в одном месте рупора, который грубо, толстыми гвоздями, был прибит к сосне.

Тоте показалось, что здесь, на краю света, вдалеке от столицы, до сих пор ещё и не знают, что Советского Союза уже нет, что теперь есть Российская Федерация – демократическая страна, где есть свобода слова и так далее.

…Ждал долго. Накопившаяся усталость и бессонная ночь давали о себе знать, так что он лёг на нары и уже погружался в сон, как услышал какой-то шум. Вскочил, бросился к окну. Понял, что новая эпоха в этой стране не прижилась. И, главное, он понял на всю жизнь, то есть запомнил эту картину: в этой стране надо делать всё что угодно, лишь бы не попасть в тюрьму, которая и за века не изменится… А перед ним был следующий вид.

По аккуратно вымощенной дорожке шла колонна: две женщины с автоматами, знакомый капитан и между ними Дада – худая-худая, телогрейка болтается, как на вешалке. Тота никогда бы не узнал её, если бы не шрам, который теперь на её землисто-сером лице стал матово-черным.

Словно видит фильм, Тота прильнул к окну. Он не хотел, чтобы его заметили, будто бы за это и он мог попасть в их реальность. К счастью, колонна исчезла из поля зрения Тоты, но шум шагов неумолимо приближался, скрип иссохших досок крыльца, грубая команда офицера. Только теперь Тота понял, что и эта изба запирается снаружи на несколько замков. Иноземцеву грубо втолкнули, с гулом за ней захлопнулась дверь, а Тота стоял, оцепенев, как будто всё это происходит в кино или во сне. И тут Дада подняла голову:

– Тотик, – прошептала она, отпрянула к входной двери и, тихо заскулив, медленно стала оседать, словно пыталась от всего спрятаться, сжавшись и превратившись в маленький, дрожащий жалкий клубочек.

…В тот же день Болотаев должен был выехать в Москву, у него уже были куплены билеты на вечерний поезд, но случилось иначе. Её внешний вид вместе с затхлой вонью тюрьмы – выбитые зубы, стойкая синюшность вокруг её угрюмых глаз – так удручающе подействовали на Болотаева, что он, как и она, готов был раскиснуть, тем более что в какой-то момент ему показалось, что теперь и он не выберется из этой клетки. А мать? А что он тут делает и кем ему приходится эта Иноземцева?