Маршал

– Тогда они меня выпустят, – улыбнулась Дада.

…Лозунг Финакадемии, где учился Болотаев, гласил: «Деньги решают всё! Всё решают большие деньги!»

Конечно, Даду не выпустили – этот вопрос и не ставился, а вот муллу доставили. Это был очень маленький, слабенький, на вид добродушный старичок; так что Болотаев не удержался и спросил:

– А вас-то за что посадили?

– В СССР Коран читать, учить, пропагандировать запрещено.

– Так, Советского Союза давно нет, – засмеялся Тота.

– Э-э, молодой человек, – говорит мулла. – Советов нет. А большевики ведь остались. Кругом.

…Где-то в полдень, когда они наконец-то остались одни, Болотаев повалился на кровать, а Дада, укрывая его, говорила:

– Поспите. Отдохните. У вас такой усталый вид.

К вечеру она стала будить его:

– Вы опоздаете на поезд.

Тота сладко потянулся, открыл глаза:

– Как ты преобразилась, – удивился он.

– Вы опоздаете на поезд.

– Поезд подождет, – был ответ.

Когда внезапно вновь зазвонил телефон, они спали.

– Гражданин Болотаев. Капитан Скворцов. Через тридцать минут явится наряд за осужденной.

– Что?! – удивился Тота. – Трое суток прошло?

– Так точно!

– А можно ещё сутки?

– Никак нет… Вы можете покинуть территорию до прихода наряда или после.

– После, – сказал Болотаев и, несмотря на то что в трубке ещё что-то говорили, бросил её. Он хотел о многом расспросить Даду, поговорить с ней, а он трое суток проспал, точнее, отсыпался. А теперь за оставшиеся полчаса о чем спросишь? Хотя нужно было и время ещё было, но он не мог. Так они почти молча досидели, и даже когда наряд явился, Тота ещё как бы пребывал в прострации, и единственно, что он сказал:

– Продукты забери, – протянул Даде полный пакет.

– Не положено, – строго сказал капитан, и тут Болотаев словно проснулся. Валюта кончилась. Теперь он достал пачку российских денег и, не считая, половину пачки молча сунул в карман офицера.

– Вы что, как вы смеете? – возмутился капитан, вынул рубли из кармана с явным намерением швырнуть на стол, но, оценив пачку взглядом и на вес, он аккуратно засунул обратно в карман и, глядя в никуда, произнес:

– Деревянные, но тоже подспорье… Ефрейтор, возьми пакет.

– Вы за ней, пожалуйста, присматривайте, – попросил Тота.

– Ещё как присматриваем, – ухмыльнулся капитан. – Кстати, по-чеченски её имя Дада – это пахан?

– Ну, – замешкался Болотаев.

– Так вот она и есть местный пахан. Правда, здесь у вас совсем преобразилась… Так! Руки за спину, – скомандовал капитан и тут задумался, приблизился к Тоте и шепотом, как заговорщик: – Просьба превеликая. Для жены. Надо!

– Что?

– Можно цветной телевизор в Москве достать? Очень нужен.

– Я понял, – ответил Тота. – Вот вам моя визитка. Жду в Москве. Телевизор подарю…

– Тогда у неё всё будет в ажуре.

Эти трое суток пролетели, как три мгновения, а навсегда запечатлелся в памяти Тоты последний эпизод.

Как и привели, также строем и руки за спиной Даду уводили. И теперь Тота смотрел ей вслед, и она, зная это, обернулась, улыбнулась и помахала ему рукой, послав воздушный поцелуй, что уже было нарушением. Идущий сзади конвоир грубо толкнул её автоматом. Дада огрызнулась, вроде подчинилась. Но когда до угла здания, где она скрылась бы из вида, осталось несколько шагов, она вновь обернулась, подпрыгнула и загарцевала в лезгинке, что Тоту вовсе не удивило. Это был мужской танец, где под конец она окончательно поразила его, выдав с некоей издевкой его же коронный финт-па, как горный орел – крылья, во всю ширь!

– «Маршал»!

– Сумасшедшая, – прошептал Тота и подумал: «Точно чеченка. Бунтарь!»

* * *

Только попав в тюрьму, Тота Болотаев стал думать, что, как ни странно, многое роднит его с Дадой Иноземцевой. Даже срок ему дали такой же, как и ей. Но у неё дело очень серьезное и конкретное, а, впрочем, разве она виновата? По крайней мере, с тех пор, как Тота ознакомился с копией её судебного дела, он был потрясен. И у него было столько вопросов к ней, но он их почему-то так и не задал. Прежде всего не задал потому, что, как ему показалось, и ей не хотелось об этом говорить. А в двух словах всё сложилось так.

Когда мать Тоты выставила Иноземцеву из общежития, то она фактически оказалась на улице без никого и ничего. Как позже Тоте стало известно, она попросила в долг у соседей-иностранцев сто рублей, ей дали пятьдесят. Для Москвы это не деньги. Иноземцева по объявлению устроилась на работу уборщицей улиц, и всё, может, со временем наладилось бы, однако и прошлое не отпускало. Дада как-то связалась со своей подругой по детдому, что осталась жить в Ухте, и та сообщила, что баба Клара при смерти, почему-то вспомнила Даду: мол, перед смертью хочет перед ней покаяться и кое-что поведать.

Дада помчалась в Ухту. Бабы Клары уже не было. Но эта очень жесткая и жестокая по жизни женщина, как она любила говорить – истинный ленинец-коммунист, – под конец долгой жизни решила исповедаться, покаяться в грехах. Кое-что поведала и об Иноземцевой.

Конечно, в этой истории, тем более переданной не из первых уст, было много туманного. Однако кое-что в судьбе Дады прояснилось.

Всем, в том числе и Даде, было понятно, что Иноземцева не настоящая её фамилия. А вот Клара знала настоящую и, записав, сдала в архив. Но архив сожгли. Специально сожгли, и это другая история. И Клара точно помнила, что Иноземцева, ещё будучи грудным ребенком, вместе с отцом появилась в поселке – поселении Ухта – где-то в конце 1966 года.

Ее отец – чеченец. В прежние времена, не церемонясь, ребенка бы определили в детдом, а родителя – по заслугам. Но середина шестидесятых – это оттепель. Оттепель во всем. И отца с ребенком не разлучили, тем более что дело было совсем непонятное и мало кому знакомое. В итоге где-то через год после очередных судебных процессов Иноземцеву, точнее её отца, то ли освободили, то ли перевели на вольное поселение.

И вот отец Дады покидал территорию поселка-поселения. В одной руке у него был огромный чемодан, а другой он вел за руку уже шагающую девочку. На выходе из зоны стоял комендант – местный хозяин всего и вся – подполковник Приходько. Как будто он ничего не знает и не ведает, он потребовал у отца Дады документы о переводе на вольное поселение.

Рассматривая постановление, комендант выдал:

– Да, времена пошли. Кого надо в расход либо в топку, отпускают да ещё извиняются. Жиды в Москве власть захватили. А вас чеченов-предателей мало было выслать, в море топить надо было, в море. Сталин так и хотел сделать, но те же жиды отговорили… Ну ничего, мы ещё есть и будем, и таких, как ты и твою дочь…

Тут чеченец влепил подполковнику оплеуху. Приходько его тут же застрелил.

Дочь кинулась к отцу, крича: