Мы остаёмся жить

Свои дела в союзе женщин Мария уже закончила. Как я узнал позже, Фриц нашел себе работу у пекаря и выходил на неё только послезавтра. А мои рабочие обязанности в Париже кончились с наступлением революции. Хоть это и казалось бесполезным, но втроём решили найти Жоржа – то ли нас переполняло чувство долга, то ли просто алкоголь. Найти его, где бы он ни прятался – живым или мёртвым.

Двое пьяных мужчин и аристократка-революционерка – для Парижа вполне обыденное зрелище. В этой толпе так легко затеряться – так, что тебя никто никогда не найдёт.

Результатом этой бесплодной глупой прогулки стало то, что национальные гвардейцы взяли в свои ряды Фрица. Меня они, почему-то оставили. «На фронте такие как ты нужнее», – сказали они ему, уводя за собой. Так, в поисках одного друга, мы с Марией потеряли другого. Не быть ему теперь пекарем или чем он там хотел заниматься… Теперь, ему суждено быть тем, ради кого он и приехал из Германии во враждебную Францию – национальным гвардейцем, революционером, защитником свободы… Если Фриц кому-нибудь скажет, откуда он – его служба будет недолгой. Раны после войны с Пруссией ещё не зажили и немцев здесь любят не сильнее версальцев.

Возможно, Жорж тоже отошел на тот смерть где-нибудь там – под Парижем – ушел туда, куда я уже потерял надежду попасть.

Я протрезвел. Мария обливалась слезами, забыв о роли стальной женщины, в которую заигралась. А я просто думал о том, что происходит в этом мире – просто дерьмо, которым пахнет отовсюду.

Вскоре, Мария тоже куда-то исчезла – в один момент, я просто потерял её из виду. Она всегда забывает попрощаться, а потому и расставание с ней кажется странным. В моё тело вернулась забытая ранее боль. Меня всего пронзал страх и усталость; я не мог найти в себе силы даже для того, чтобы просто встать и уйти. И даже если бы мне это удалось – то куда бы я пошел?! Вся моя жизнь и бесконечная борьба привели лишь к тому, что у меня осталось – ни к чему.

И как всегда, в моменты крайнего отчаяния, в темнейшие из времён, происходят странные и чудесные вещи – такие, в которые трудно поверить даже после того, как они произошло. Они приходят ко мне, будто я сам зову их беззвучным свистом о помощи.

– Что ты здесь делаешь? – прозвучал весёлый голос откуда-то сверху.

Я поднял голову; и сразу не поверил своим глазам.

– О, извините, кажется, я опознался… – засомневался он.

Мишель. Единственный, кого я знал во Франции времён Луи Бонапарта. Тот, к кому я и приехал в этот тёмный, неспокойный город из Баварии двадцать лет назад. Тот, который исчез десять лет назад и кого я не ожидал встретить уже никогда. Он будто воскрес из мёртвых и случайно наткнулся на меня. В последнюю нашу встречу, я был на высоте, а ему приходилось прозябать в бедности. Теперь, он носил форму национальной гвардии и выглядел неплохо; а я был разбит и не мог предугадать, что будет со мной дальше. Конечно, он сразу узнал меня; но приглядевшись получше, не смог в это поверить и собирался уйти – на этот раз, навсегда.

– Постой, Мишель, это я.

– О боже, дружище, что с тобой произошло?! Где ты был все эти годы?

– Был занят тем, к чему привык – выживал. И это ведь ты меня бросил – исчез, даже не попрощавшись.

В моём голосе звучали нотки обиды и возмущения. Хотя, десять лет – совсем небольшой срок для меня и для истории. За это время я успел не больше, чем смог бы достичь за пару дней. Теперь, это не имело для меня никакого значения. Я был просто рад, что мы встретились здесь и сейчас – с моим другом, которому, как и многим, суждено вскоре так рано и бессмысленно погибнуть.

Он всё же принял мои слова за обиду с моей стороны. Это его смутило и он качать головой, будто что-то искал. Затем, он попробовал оправдаться:

– Я… я… – но это получалось у него не лучше, чем мне справляться со страхом и болью.

Мне пришлось добродушно остановить его:

– Не надо, Мишель. Если у тебя есть лишний франк и свободный час, то просто угости меня выпивкой.

Он согласился и мы направились в ближайшую кофейню. Там, немного выпив, я стал рассказывать ему о смысле всего, что происходит вокруг:

– Эта коммуна создана по образу и подобию самой природы, чтобы наглядно показать нам законы нашей реальности, – мне снова пришлось приложить немало усилий, чтобы не упасть со стула и при этом продолжать говорить, – её стремление, как и цель самой природы, сделать нашу жизнь лучше и счастливее – признай, ведь кто этого не хочет?! Однако счастье в жизни приносят мелкие радости: папиросы, хорошая еда, выпивка, ночи с прелестными дамами… Проблемой общества было то, что далеко не все могли себе это позволить. Если бы жизнь была легче – в революциях и прочих несчастьях не было бы никакого смысла. Мир был бы проще и приятнее. Жаль, что бывшая власть была не в силах сделать жизнь людей легче – она и не хотела. А теперь страдают все. Я стараюсь жить согласно законам природы: наслаждаться мелкими радостями и победами пока могу. Даже те, кто этого не осознают, всё равно подчиняются этим простым правилам. Ведь что есть борьба за общее благо, если не потакание своим собственным стремлением быть полезным обществу, чувствовать себя важным? Всем нам этого хочется. Наша борьба – навеки останется в памяти истории и послужит примером для остальных, избравших себе путь, подобный нашему. Мы принесём много страданий другим и самим себе в борьбе за счастье – и в этом найдём смысл жизни для самих себя и во всём, что окружает нас.

– О нет, ты ошибаешься. Коммунары борются не за сиюминутные отрады, а за достижения всеобщей победы в будущем. То, чем мы занимаемся сейчас – особого счастья не приносит ни нам, никому. Ты не бывал в боях, но наверняка слышал о том, что версальцы прижали нас к стенке. Они предлагают нам сдаться – говорят, что тогда проявят милосердие и не станут избавляться от всех.

Его кулаки сжались.

– Но мы не сдадимся. Национальная гвардия и каждый парижанин будет сражаться до конца. Это наш долг – и где ты видишь здесь счастье?! Я знаю – у нас не так много шансов. Но история на нашей стороне. И нас запомнят, как защитников свободы. Мы – французы. Свобода у нас в крови и мы защитим её, даже если проиграем. Вместо нас придут другие и рано или поздно, но мы победим.

– Ты утешаешь себя этими мыслями, верно? В них и есть твоё счастье, смысл и причина всего, что происходит с тобой.

Пьяно пошатываясь, я встал и собирался предложить Мишелю расплатиться по счёту с хозяином. А затем, хотел убедить его пригласить меня к себе в коморку переночевать.

– А теперь, милый друг, запомни на всё то короткое время, что тебе ещё осталось топтать эти улицы с баррикадами и мусором, – сказал я вместо всего, что собирался сказать, – каждый человек находит счастье только внутри себя – не в общественном благе и не в других людях. Искать его нужно только в своей собственной душе, какими бы важными не казались ценности и люди вокруг тебя.

Я сделал паузу для отрыжки и продолжил:

– Нам предстоит пережить великую трагедию, но я рад за тех, кто будет расти в это время. Им будет суждено построить новый мир на пепле наших ошибок. Каждое новое поколение должно пережить моменты тотального разгрома, чтобы дать пример следующему. Каждое новое поколение должно быть поколением духа. Да, мы все должны погибнуть, как общество отъявленных эгоистов. И те, кто придут за нами – будут такими же. Они будут бороться за своё собственное счастье, даже если и станут называть его общественным благом. Мы все эгоисты – такими нас создала природа и сама жизнь. А потому, борьба эта будет длиться вечно, пока существует человек. И все войны, все революции – ни одна не будет отличаться от другой. Теперь, я говорю не «Слава Франции» и не «Да здравствует коммуна», а «Слава вечной борьбе» и «Да здравствует вечное счастье».

К своему жилищу Мишелю пришлось нести меня на плечах. Я довёл себя до того, что ели мог ходить. Несмотря на всю ту ересь, что я наговорил про него и про коммуну в кофейне, у него хватило благородства всё же позаботиться обо мне. Он уложил меня в свою кровать, когда я давно уже спал. У него было всего одно место – и он уступил его мне вместо того, чтобы лечь самому. Мишелю было всё равно не уснуть сегодня – его снова звал за собой долг и он отправлялся на фронт. Утром он будет сражаться с превосходящими силами версальцев, чтобы коммуна могла прожить ещё один день.

Когда я проснулся, было уже около полудня. Я ещё не знал, что произошло – меня всего переполняла боль. Лишь несколько человек знали о том, что произошло – но вскоре, об этом узнают все. Эта новость пронесётся по кварталам Парижа быстрее пожара в ветреный день. Национальная гвардия проиграла эту битву. Её остатки отступили в одиннадцатый округ. Версальцы полностью заняли окрестности Парижа и начали наступление в самое сердце коммуны, и ничто не могло уже их остановить. А мой друг Мишель – был уже мёртв.

Солнцестояние Второе

Бывает и такое, что оставаться собой – становится преступлением против себя.

Мы с Гансом собрались покинуть городок в начале второго часа ночи, когда даже часовые, которые ещё не закончили смену, зевают чаще, чем вдыхают и выдыхают. Мы могли и просто уйти, дав знать об этом всем, выдумав какую-нибудь причину. Но угробище Рудольф – это не та дичь, к которой разворачиваются спиной; только спусти его с мушки и сам окажешься под прицелом. Поэтому, лучше лишний раз не рисковать – уйти по-английски и вернуться по-немецки. Ганс полностью поддержал эту идею. И незаметно часовых, которым я сам приказал никого не впускать и не выпускать, мы покинули город.

Даже в лесной тишине слышались шум войны – в каждом шорохе, в каждом глотке воздуха. Он стал таким же привычным для этих мест, как ветер. Каким бы разрушительным не оказался бы для Германии мир, он будет лучше опустошительной войны. Когда она кончится – настанет время строить. А пока этого не произошло, мы можем лишь постараться сохранить то, что ещё не успели разрушить. Но даже сохранять можно только разрушая; и так без конца.

К рассвету, мы дошли до пушки – нам не пришлось искать её, ведь как минимум один из нас знал, где она находится. Трудно сказать: им был только я один или мы вдвоём. Ещё труднее было вспомнить: кто, когда и зачем оставил её здесь. Это произошло точно не в прошлом году и не месяц назад при отступлении, а гораздо раньше. Даже Рудольф не знал о ней – иначе она давно была бы в городе. Сам я тоже не раз задумывался над тем, чтобы перетащить её поближе к гарнизону – это было бы правильно по отношению к брошенной, но ещё боевой технике. Но этот план так и не воплотился в жизнь.

– Откуда ты знаешь, что батальон пройдёт именно здесь? – спросил Ганс.

– Я уже говорил, что эти трусы хотят сдаться. Позиции сэмов находят в двадцати километрах от наших с тобой спин. Вот только даже если они увидят немцев с поднятыми руками – всё равно откроют огонь. Это война. Наша цель – притвориться сэмами и сделать вид, что мы нападаем. Насколько я знаю, у них нет тяжёлой техники и дать бой они не смогут. Несколько выстрелов им особо не навредят, зато напугают на славу. Ни один чёрт не заставит их после такого и дальше идти к сэмам, где их ждёт верная смерть.

– И тогда они придут к нам. Умрут и мы, и они.

– Необязательно. У нас будет больше людей. Сэмы не хотят гибнуть в чужой стране и будут вести переговоры. Думаю, мне удастся сдать гарнизон без единой жертвы. Мы окажемся в плену, но останемся в живых. Иначе, все умрём.

– То, что мы делаем с тобой – предательство. Если кто-нибудь узнает – нам конец. И что ты собираешься делать дальше?

– Если верить слухам, то фюрер мёртв. Война закончилась, хоть в стране по-прежнему гремят орудия. Когда сэмы подойдут к городу – смысла убивать нас у них не будет. Глупо воевать, когда война уже кончилась. Мы больше им не враги и не соперники; они и мы – победители и проигравшие; и ни для кого не загадка, кто есть кто.

– Тогда, почему ты уверен, что сэмы убьют немцев, идущих им навстречу?

– Я не уверен, но это им ничего не будет стоить. Нельзя рисковать жизнями стольких людей. Мой план – единственный способ сохранить жизни всем. Это была хорошая война для мертвецов. Но теперь, нам нужно постараться спасти живых.

– От наших выстрелов могут погибнуть люди.

– Значит, нам нужно постараться, чтобы этого не произошло. Помоги мне найти закопанные орудийные снаряды. Они должны быть где-то здесь. Да и наши овечки уже на подходе.

Пока мы с Гансом копались в земле, в поисках ящика с боеприпасами, я вспомнил, почему я вообще оказался здесь, как ко всему этому дошел. Мне хотелось хоть на миг забыть о том, где я нахожусь; и вспомнить одну из тех немногих историй, от которых моё стальное сердце начинает биться сильнее, а душа наполняется теплом. А ведь прошло семьдесят четыре года с тех пор, как мы бежали из Парижа с маленькой, больной девочкой на руках. Она могла умереть по дороге сотню раз; но добралась живой и даже стала сильнее. Я вспомнил и дьявола, носившего лицо Фрица, и бойню, которой всё равно не сравниться по масштабам с современной. Когда мать девочки оставила нас, мне пришлось стать для девочки кем-то вроде отца или старшего брата. Но мы оба с самого начала знали, что это не так.

Я и раньше любил многих женщин, хоть подобные чувства притупляются с веками сильнее прочих; я заводил семьи, про себя посмеиваясь над «пока смерть не разлучит». Но я не мог иметь детей, как бы ни старался. Очень немногие жёны узнавали о моём секрете – кто умирал слишком рано, а от кого я просто вовремя сбегал. Только вместе с ней, сплетя паутину лжи, я мог сказать фразу, единственную, в которую сам мог поверить: я – отец.

Весь мир тогда встречал двадцатый век – я отмечал двадцать пятый век своей жизни, а она – разоблачение моей тайны. Ей было страшно – любой бы на её месте испугался бы, узнав о том, что при всём желании не смог бы осознать. Но мы с ней были ближе, чем магниты; и она всё же приняла тот факт, что я на пятьсот лет старше даже того, от чьего рождения считается время.

Я подделал документы и снова стал для неё, формально, незнакомцем. Мы поженились и построили свой дом – несмотря на все грядущие войны и беды, которые так и притягивала к себе эта страна. Но мы решили остаться в Германии – она стала домом для неё, а значит и для меня тоже. Когда она состарилась, я выдал себя за её внебрачного сына. Я вступил в партию, чтобы уберечь её от опасных вопросов. Затем, я стал военным и отправился туда, где был нужен – безукоризненно подчиняясь приказам, но без всякого воодушевления. Я хотел жить мирно, но постоянно приходилось воевать. Много людей погибло от моих пуль – ещё больше от моих приказов. Я знал, за что воюю – таким идеям не суждено жить долго. Но и предать эту страну я не мог – в ней ещё оставалось то, что я хотел защитить. Я прошел огонь и лёд Сталинграда, и вернулся домой, чтобы встретить её спустя столько месяцев и километров разлуки. Но я опоздал. Меня встретило лишь могильное надгробие. Теперь, я пожинаю плоды своих ошибок и грехов – пытаюсь сохранить достоинство в бесчестное время и отдать всё, что могу разбитой, проклятой стране.