Мы остаёмся жить

– Когда ты упал на пол и все вокруг подумали, что ты умер – мы действительно ещё не были с ней знакомы, хоть я и просил тебя представить ей меня. Общая беда сближает лучше клея – она ведь тоже считает тебя своим другом. Сам знаешь об этом не хуже меня.

– Конечно. А где Жорж?

– Этот её товарищ? Виделся с ним пару раз – хороший парень. А вот куда он делся – мне самому хотелось бы узнать. Он исчез несколько дней назад. Поэтому, Марии сейчас нет здесь, в этой комнате. Раньше, мы вместе сидели у твоей постели, беседовали о всяком… ну и Жорж, конечно, тоже был здесь. Сказать, что она расстроилась, когда наш товарищ исчез без следа – ничего не сказать. Она ведь из аристократок, а им сейчас туго приходится. Боюсь даже представить, сколько всего обрушилось на её маленькие плечики…

Несмотря на лёгкое головокружение, я попробовал подняться на ноги. Мне уже не раз приходилось совершать и не такие подвиги, но на этот раз мне пришлось смириться с первыми неудачами. Старею, что ли… Фриц пытался остановить меня, но я упрямо продолжал. Наконец, спустя дюжину попыток, я сумел удержать своё тело на ногах.

– Ого! – воскликнул Фриц, – а ты поправляешься прямо на глазах. Так держать, дружище.

– Считай, что я уже поправился. Извини, но ты сказал, что Мария считает меня своим другом – и я не могу оставаться в стороне. Я должен увидеть её как можно скорее. Ты знаешь, где она сейчас?

Фриц пожал плечами.

– Я пытался её утешить, но раз это не удалось даже моей баварской настойчивости, то не удастся и тебе. Она вступила в так называемый «Союз Женщин Коммуны», а поэтому никто не сможет точно сказать, где она, кроме её «товарищей». Женские выкрутасы – как будто у них нет других дел. Тем не менее, я рад, что из избалованной аристократки она выросла в настоящую революционерку.

– Меньше слов, – я сделал свои первые несколько шажков после воскрешения и добавил, – мне нужно найти её. И ты, Фриц – поможешь мне.

– Ох, с радостью. Как в старые добрые времена. Узнаю своего друга – он может пролежать без сознания в постели несколько недель, а очнувшись, сразу встать на ноги и пуститься в погоню за женщиной. Честно, на твоём месте я поступил бы точно так же. Правда ведь, она такая сладкая, воинствующая… Но не думаю, что ты для неё больше, чем просто друг. Как-никак, именно я был с ней, даже когда Жорж сбежал…

Мне пришлось привести его в чувства парой пощёчин.

– Кончай свои глупости. У тебя есть хоть какие-то предположения, где она может быть?

– Право, нет!

– А кто тогда знает?..

Как далеко они готовы зайти? Прошел всего месяц, а они по-прежнему готовы все свои головы сложить за коммуну – даже ещё с большим рвением, чем прежде.

Я ещё не до конца осознал, как изменился Париж всего за месяц. Двадцать три года назад, когда уже вспыхивали восстания, всё было совсем по-другому. Но одно стало ясным довольно быстро: со всех сторон город окружён бесчисленными врагами, которых вряд ли удастся одолеть. Тысячи людей уже погибли, защищая подступы к городу. Версальцы собрали армию из таких же французов, как и те, что подняли на восстание в Париже. Мы рассчитывали, что нашему примеру последует вся страна и тираны будут свергнуты как во времена великой революции. Но мы оказались одиноки.

Парижане заворачивали свой хлеб в газеты с обращением Тьера. Любопытно, как власти коммуны вообще допустили распространение таких журналов? Но содержание этого послания сломило мой и без того угасающий дух:

«Правительству хотелось бы, чтобы вы самостоятельно смогли освободить себя от тиранов, что насмехаются над вашей свободой и жизнью. Но поскольку вы не в силах этого сделать, то это становится нашей задачей. Поэтому мы и собрали армию у ваших ворот – армию, которая идёт не побеждать вас, а дать вам свободу. И она старается убедить вас, в целях предотвращения жертв, которые могут последовать при штурме. Вас больше, чем сектантов от коммуны. Соберитесь, откройте двери, которые они заперли перед лицом закона и порядка. Если вы ничего не предпримите сами, то Правительство будет вынуждено принять самые надёжные и быстрые средства для того, чтобы сделать вас свободными». Даже ценой ваших собственных жизней».

Мы не были лично знакомы с Тьером, но сложись всё иначе, мы с ним могли бы стать хорошими друзьями. Его чувство юмора и взгляды на жизнь очень напоминают мои собственные. Вот только, он был одним из богатейших и влиятельнейших людей Франции, да и всей Европы. Он не был знаком с жизнью других французов, не входящие в число интеллигенции, известной во всём мире. Он, как представитель избранного меньшинства, считал, что для человека важнее всего его собственная жизнь, а потому верил, что увидев легионы наёмников, на содержание которых ушло больше денег, чем на хлеб для голодающих парижан – город сдастся. Жизнь и вправду – самая большая ценность, которой может обладать человек. Но Тьер вряд ли был знаком с той силой, которой обладает идея, рождённая из отчаяния. Если человеку дадут надежду на жизнь – он пожертвует ради неё жизнью. Так и произошло. Мир хочет меняться – эту волю не остановить даже сотне титанов, подобных Тьеру и сотням тысяч его наёмников. Европа – как наковальня, по которой приходится бить со всей силой молотом, чтобы изменить. Наверное, по этой причине люди с такой верой смотрят за океан – в новый свет. Они думают, что там, чтобы что-то изменить не приходится голодать и гибнуть миллионам.

Тьер может испугать парижан – но от этого они ещё яростнее будут ему сопротивляться. Он может уничтожить коммуну, убить каждого третьего жителя. Но в конечном итоге, он проиграет, даже если и выиграет все битвы. Ему придётся смириться с тем, что Франция должна измениться – даже если он выиграет, даже если он проиграет. Одна идея, тысячи штыков и город, который может погибнуть не один, но не перестанет сражаться. Париж героев и дураков.

– Nous sommes pr?ts ? nous battre, – грозно прокричал Фриц, что мы готовы к битве на довольно скверном французском.

– Насколько я слышал, по всему городу прошли аресты священников. Не пойми неправильно, ничего против действий коммуны я не умею, но считаю, что центральный комитет действует слишком поспешно.

– Только проснулся, а уже в курсе всех новостей?

– Если бы я не умел вовремя получать информацию – мне пришлось бы умирать намного чаще. Послушай, чтобы выжить, коммуне необходимо остановить версальские войска, а центральный комитет своими действиями не даёт ни единого основания сочувствовать коммуне и убедить остальных французов, что наше дело – правое. И поверь мне, ситуация ещё никогда не была настолько опасной.

– Мы победим, – только и ответил он.

Я надеялся найти Марию в здании ратуши, где, как мне сказали, проходили заседания союза женщин. Но все, кого мы с Фрицем спрашивали о ней отвечали, что уже давно её не видели.

– Странная парочка, – покачал головой я, пока Фриц доставал папиросу, – что Жорж, что Мария – все будто сделаны из пены и уносит их куда-то течением так, что и не догонишь.

– Да уж, что и говорить, тяжёлая потеря, – пробурчал он, глядя куда-то в сторону, выискивая, наверное, какую-нибудь менее независимую женщину, – чёрт, а ведь даже прикурить не от чего.

– Не говори так. Никого мы ещё не потеряли.

– Да я про них. Коробок спичек выпал, наверное, из кармана. Какая потеря. Сейчас в Париже их не так легко достать, как раньше. И что мне теперь делать.

– Подожги ратушу вместе со всеми в ней и подкури от пожара, что же ещё?! – разозлился я, – да что творится в твоей голове, Фриц?!

Он рассмеялся.

– Спокойно. Найдётся твоя Мария. Если повезёт, то она сама найдёт нас. Да и Жорж вместе с ней. Главное не терять веру в коммуну.

– Как раз её, наверное, мы и потеряли.

Но Мария не торопилась показываться. Не успели мы и обернуться, как прошло ещё две недели, и наступил май – самый ужасный и кровавый за долгие годы. Как ни странно, это было самое трезвое время за историю Парижа. Хоть у нас и было больше всего поводов выпить в кофейне, мы заказали только кофе.

Практически все соборы в городе превратились в дискуссионные клубы, на собраниях который каждый мог высказать своё мнение по любому вопросу, задать вопрос и получить ответ. Поэтому, революционеры предпочитали теперь ходить скорее в церковь, чем в кофейни. Внутри было уже не так громко – основной шум доносился с улицы, где группа женщин из известного союза строили баррикады.

Пока коммуна готовилась к кровопролитной войне, мы с Фрицем опустошали буржуазные бокалы, уже не считая ни сантимов, ни франков. Нечего нам ограничивать себя, раз всё равно бури, в которой революция пройдёт проверку на прочности никому не миновать.

Мы меньше всего могли этого ожидать, но Мария сама нашла нас. Уже более трёхсот лет я не испытывал такого возбуждения от простой женщины. Хотя, куда там – не была она простой. Что мы с Фрицем могли сделать с ней, когда она так внезапно появилась в дверях кофейни? Да что там – нам даже сказать было нечего. Мы могли, разве что, оставаться узниками своей любви и совести.

– Ну, добрый день. Мне сказали, что тут двое мужчин вместо того, что бы строить баррикады и защищать наши границы от версальцев, ищут меня. Вот, я стою перед вами собственной персоной. А теперь, идите – и принесите пользу революции, вы жалкие куски дерьма.

Как же сильно она изменилась за это время.

– Вы ещё здесь?! На что вы так пялитесь? Господи, будьте, наконец, мужчинами!

Слова так и текли из её рта, а мы не могли найти в себе силы, чтобы издать в ответ хоть пару звуков.

В конечном итоге, Мария смирилась с нашей пустоголовостью, успокоилась и села выпить рядом с нами.

Она стала грубой, но сохранила прежнее очарование. Новая Мария привлекала ещё больше прежней. Что бы она ни говорила, ей было приятно, что я снова пришел в себя. Я по-прежнему был для неё другом, хотя, если честно, не удивлюсь, если она почти перестала думать обо мне. В эти времена у всех есть проблемы куда важнее личных. Но про Жоржа она не забывала ни на миг. Причины её вступления в союз женщин могли быть самыми разными; но одна из них, несмотря на все трудности жизни в Париже весной семьдесят первого, была сугубо личной. Она надеялась его найти. Он был лучше нас с Фрицем вместе взятых – важнее национальной гвардии, центрального комитета и всех парижан вместе взятых – по крайне мере, в её глазах. Но теперь, я не собирался так просто с этим мириться.

– Когда сюда придут версальцы, – заключила она, – мы будем готовы, безусловно. Их встретят тысячи штыков и десятки тысяч отважных сердец.

– А после них останутся сотни тысяч трупов, – сказал я, за что получил её грозный, укоризненный взгляд.

Все эти вещи пугали даже Фрица. Теперь, мне стало ясно, насколько изменился он сам. Бедный немец, уж я-то думал, что хотя бы его это не задело. Он никогда не терял чувства юмора – он был стойким. Но день за днём жить в ожидании неизбежной гибели – сломило бы и не таких. Мне стал ясен смысл каждого его жеста, вдоха и выдоха. Всё это были лишь разными способами сказать миру одно и то же слово, повторённое бесконечное количество раз: «страх». Неважно, насколько сильна коммуна; сколько мы выиграли битв, сколько у нас пороха и солдат. Неважно, как долго ещё национальная гвардия будет отбивать атаки версальских убийц. Нет разницы: выживет ли каким-нибудь чудесным образом коммуна или ей суждено будет погибнуть в море огня и крови. Каждая пылинка в Париже повторяла несказанные слова Фрица и скрывала их под холодным и суровым взглядом Марии – всё вокруг переполнял ужас. Он был древнее самого человека, намного старше меня самого. Неизбежность катастрофы, страх перед будущим. Молчаливая и безумная уверенность, что всех нас ждёт один и тот же печальный конец.

Несмотря на всё это, алкоголя в нашей крови было достаточно, чтобы заплатить хозяину и начать думать о более важных вещах. Качаясь и пошатываясь, Мария и Фриц с трудом сохраняли равновесие – телесное и духовное. Наша спутница решила поделиться с нами своими мыслями:

– Жаль, о как жаль, что Жорж не может найти нас так, как мне удалось найти вас. Даже не знаю, с какой силой я трахну этого козла по башке, когда увижу. Вот бы встретить этого кабеля ещё хоть раз. Он бы гордился тем, кем я стала; а уж я бы успела сказать ему всё, что думаю о нём.

Красному солнцу плевать на всех нас – плевать на парижан со всех их бедами. Была весна и всё вокруг говорило о цветении жизни, когда в нас самих зрела только смерть.