Встреча

– А я их, между прочим, предупреждал: нельзя смешивать дурь с «Текилой». Крышу снесет на раз! А они – наливай, нищак. Вот тебе и нищак. А ну-ка, пацанчики, развяжите меня…

– Куда?! Нельзя! – растерянно замахав на ребят руками, отпрянул к двери Миронка. – Я лучше Сереню вызову.

– Сереню? Дежурный доктор? – глядя на Алика и поэта, доверительно поинтересовался Карнаухов.

– Санитар, – первым направившись к Карнаухову, лениво отметил Алик.

За ним проследовал и поэт.

С улыбкой взглянув на молодых парней, привыкших всё делать в афронт начальству, Карнаухов высокомерно сказал Миронке, замявшемуся у двери:

– Ну, чего стал! Быстрее зови Сереню! Некогда мне прохлаждаться с вами. И так миллионов тридцать из-за этой гребаной презентации потерял.

Натягивая пижаму, о. Самсон сказал:

– Все мы по молодости романтики. Подвига душа жаждет. Да только жизнь, сынок, по мелочам всё больше раскручивает тебя. Оглянуться, брат, не успеешь, как ты уже не с Христом, а с Иудой в паре. А как оно так вот вышло, сразу и не понять. Вроде ж хотел как лучше. Ан предал и себя, и всех. Без всяких серебренников. Лавируя между кесаревым и Божьим.

Разглядывая дырку в своем носке, Иван Яковлевич сказал:

– Если ты имеешь в виду твои писульки в органы, так никого ты не предавал. Так, ерунду пописывал. Да и за ту покаялся. Господь тебя давным-давно простил.

Вначале несколько удивившись, о. Самсон вдруг побагровел и ударил себя кулачищем в грудь:

– Зато я себя не прощаю!

– А вот это – гордынька! – пригрозил ему пальчиком Иван Яковлевич. – Кто ты такой, чтобы суды вершить? Паства без пастыря пропадает. Душа по делу изнылась. А он, видишь ли, окопался тут и – унывает. Скажите, пожалуйста, какой совестливый попался! Прямо тургеневская барышня! Да ты забудь про себя, про свои болячки и к людям ступай, паси! И все как рукою снимет!

В это время, пока в палате поэт Сырцов и призывник Алик услужливо освобождали Карнаухова от смирительной рубашки, сам Юрий Павлович повелительно объяснял Серене, застывшему перед ним с сотовым возле уха:

– Снимешь с карточки штуку баков. Коньячку прикупи, бананчиков, шампанского, шашлычков, – подмигнул он поэту с Аликом. – Ну и девочек не забудь. Лучше звони с Пихатовной. У ее красоток хоть и ноги не от ушей растут, зато они понежнее. А то с этими моделями – одни кости. А дай-ка я лучше сам, – выхватил он телефон из рук замершего Серени и деловито заметил в трубку: – Так, Валерьян Лукич, сейчас к тебе Сергей, – и, прикрывая рукою сотовый, обращаясь к Серене: – Как там тебя по батюшке?

– Васильевич, – млея от благодарных чувств, с трудом просопел Сереня.

– Сергей Васильевич на тачке подрулит, обслужи уж его по полной! В долгу потом не останусь. Ага! Хорошо! Хоккей, – и вновь обращаясь уже к Серене: – Ладно, беги, родной! Валерьян тебе всё устроит!

В бане о. Самсон, повертев головою туда-сюда, просопел, растирая слезы:

– Поздно, сынок. Нет больше о. Самсона. Был да весь вышел. Труха одна. Тут мне жаба и цыцки даст. Да и тебе – тоже! Га-га-га! – рассмеялся вдруг, но, видя участливый, полный сострадания взгляд Корейшева, устремленный на него, тотчас же сник и спросил растерянно: – Что, обмельчал? Уязвляю, да?

– Неважно, – ответил Иван Яковлевич и принялся собираться. – Пойдемте, батюшка. А то там Юрик. Как бы Миронку не напугал.

– Прости, – вдруг рухнул о. Самсон на колени перед Корейшевым.

– Ну что Вы! Вставайте, батюшка, – попробовал Иван Яковлевич приподнять о. Самсона.

– Виноват. Прости, – настоял тот, даже не шелохнувшись.

– Бог простит, – опустился Корейшев на колени перед о. Самсоном. – И Вы меня, батюшка, простите.

– Спасибо, – обнял Корейшева о. Самсон и смачно поцеловал в щеку. – А я грешным делом думал, что ты колдун. А ты вот он какой, оказывается.

В ожидании возвращения отъехавшего за девочками Серени, Юрий Павлович разлил по кружкам спирт и усмехнулся уже хорошо подвыпившим поэту Сырцову и Алику:

– Жизнь, она, братцы, единожды нам дается. И прожить ее нужно так, чтобы не было мучительно больно. Правильно? Мироныч, друг, – вдруг обнял он старика и чмокнул его в залысину. – Ну что, пацаны, вздрогнули? За удачу!

Поэт и Алик чокнулись кружками с Карнауховым, в то время как тот, прищурившись, менторским тоном спросил Миронку:

– А ты почему отлыниваешь? Не уважаешь?

– Мне нельзя, – в тоске объяснил Миронка. – Китайчики одолеют.

– Ерунда! – подлил ему в стакан спирту Карнаухов. – Пей. Лекарство.

Миронка поежился и в ужасе заморгал.

– Ну! Я кому сказал! – поддавил его Карнаухов.

Испуганно замигав глазами, Миронка тем не менее потянулся рукой к стакану:

– Ну, если вы считаете…

– Да! Считаю! – уверенным тоном выдохнул Карнаухов и оглядел собравшихся. – Ну, за нашу команду! Вздрогнули!

Пугливо оглядываясь на всех, Миронка поднес стакан к губам.

И тут дверь в их палату со скрипом приотворилась, и на пороге выросли вернувшиеся из бани о. Самсон и Иван Яковлевич Корейшев.

Увидев их, Миронка испуганно встрепенулся и спрятал стакан за спину:

– А мы тут выздоровление товарища отмечаем, – оправдался он перед Иваном Яковлевичем. – Вот Юрий Павлович пришли в себя.

– О! Пророк! – с ухмылкою поприветствовал Корейшева Карнаухов. – Алик, а ну-ка, плесни пророку! Давайте, отцы честные, присоединяйтесь. Хлебните спиртку за моё здоровье.

Растерянно покосившись на Корейшева, о. Самсон потупился:

– У меня – печень… – И он неуверенно, как-то боком, осел на свою кровать.

Корейшев молча прошел в свой угол, уселся на куче щебня и, подняв повыше два самых грязных и увесистых кирпича, принялся громко стучать булыжником о булыжник. Клубы пыли и битого кирпича, смачиваясь о влажные после бани волосы, тут же усеяли ему голову тонким налетом красно-багровой грязи. Струйки пота и липкой грязи поползли по щекам и по лбу Корейшева, в то время как его губы бесшумно что-то нашептывали.

– Колдует! – подмигнул Карнаухов товарищам по попойке и поднял повыше стакан со спиртом. – Ну что ж, за твоё здоровье, пророк! – И он одним махом выпил стакан со спиртом.

Занюхав выпитое рукавом халата, Карнаухов хотел уже было что-то сказать Корейшеву, но тут вдруг, сам того, видимо, не желая, растерянно огляделся. Судорожно схватился рукой за горло. И снова истошно, навзрыд захрюкал.

Поэт Сырцов и Алик в испуге отпрянули от больного.

Миронка растерянно замигал.

А от двери, где за секунду до этого как раз появились четыре густо нафабренные девицы в коротких кожаных юбках и в белых полупрозрачных блузах с выглядывающими из-под них пупками, послышался громкий девичий визг. Испуганно завизжав, путаны рванулись назад, к двери, прямо навстречу входящему вслед за ними, с двумя огромными свертками с продуктами в руках, улыбающемуся Серене.