Встреча

Заглянув в разбитое окно баньки, дачники настороженно затаились. И только девочка улыбнулась:

– Да это же наш учитель Иван Яковлевич. Он Библию нам читал. И про потоп рассказывал. Здравствуйте, Иван Яковлевич.

Корейшев приподнял голову и спокойно взглянул на дачников.

– Точно – Иван Яковлевич, – усмехнулась одна из женщин. – А что вы тут делаете? Дождь пережидаете? Так он кончился. Можно выходить.

Иван Яковлевич прилег и с новой силой продолжил пение:

Кто устами льстить не знает,
Ближним не наносит бед,
Хитрых сетей не сплетает,
Чтобы в них увяз сосед.

– А, – кивнула толстушка-мать и, отшатываясь от пролома в оконной раме, шепнула своим попутчикам, повертев указательным пальчиком у виска: – Пойдемте. А то еще белье снимут.

На миг прерывая пение, Иван Яковлевич сказал:

– Белье не снимут. А вот бок твоей куме проверить надо. Грыжа начинается, – и снова запел:

Презирает всех лукавых,
Хвалит Вышнего рабов
И пред ним душою правых
Держится присяжных слов.

Женщины снова переглянулись и поспешили уйти от греха подальше.

Удаляясь от баньки, они то и дело оглядывались на пение.

Из баньки же разносилось:
В лихву дать сребра стыдится,
Мзды с невинных не берет…

И уже совершенно в другое время – в знойный июльский полдень:

Кто на свете жить так тщится,
Тот вовеки не падет.

– А ну, вылезай оттуда! – упершись рукой о дверной косяк, зло и рассерженно заявила худая, высокая, лет тридцати пяти, костлявая женщина, – старшая молочная сестра Ивана Яковлевича, Марина. – Хватит людей дивить. Пожировал – и будя. Ну, я кому сказала? Или мне дядю милиционера вызвать?

– Маринка, ступай домой, – вдруг донеслось из баньки. – И больше не приходи. Твой молочный брат Иван Яковлевич Корейшев умер.

– Чего?! – вытаращилась Марина. – А с кем же я говорю? Думаешь, если ты двери да окна в баньку досками позаколачивал, так я уже и голоса твоего гунявого не узнаю? Басни он мне рассказывает! В семинарии доучился б, вот и читал бы басни старухам да нищим в храме! Так нет же – сбежал, как Бобик! И с учительства – точно так же! Чаешь, в бомжах-то слаще? Да как бы не так, урод! Ты же слабенький, золотушный! Околеешь тут через месяц. А мне потом хорони! И на какие ж шиши, поганец! А от людей-то – стыдно! Ну как мне теперь в глаза соседям своим смотреть? Что ж ты меня то злыдней, то дурочкой выставляешь?! Может, и Славка мой из-за тебя, подлеца, убег-то?!

– Не переживай, – вновь донеслось из баньки. – Скоро вернется твой ненаглядный. Никуда от тебя денется.

– Да нужен мне больно твой алкоголик! – взревела от злости женщина. – Ты-то зачем ушел? Ленка ж тебя любила. Да и я ж ни единым словом ни разу в жизни не обижала. За что же ты нас позоришь?! – И она, в досаде махнув рукой, всхлипнув, стремительно отошла от баньки.

А потом был погожий июльский вечер. И, сидя снаружи баньки у заколоченного окна, тощий жилистый бомж в рваной тельняшке и старых джинсах, пьяно икнув, сказал:

– Значит, так: или ты сейчас же выматываешься оттуда, и тогда тебе ничего не будет. Или я ставлю тебя на счетчик. Даю десять секунд. Время пошло. Раз. Два. Три, – поднялся он с травы и, обойдя поросший крапивой угол баньки, остановился у заколоченной крест-накрест двери. Внизу на уровне ног бомжа зияла в двери дыра. Через эту дыру внутрь баньки можно было попасть, только встав предварительно на колени.

Ползать в пыли, да ещё на коленях, бомжу, естественно, не хотелось. Но и оставить Ивана Яковлевича в покое гордость не позволяла. Эту дилемму помогла ему разрешить щупленькая старушка. Незаметно приблизившись к двери баньки, она поинтересовалась:

– Вы крайний к юроду?

– Чего? – обалдело взглянул на старушку бомж.

К этому времени рядом с первой возникла уже и другая бабка. Обе в длинных ситцевых платьях и в белых платочках на головах, старушки переглянулись; и та, что первой подошла к баньке, сказала бомжу:

– Ладно, сынок, ступай. Пойди вон помойся. Постирушку устрой. Давай.

С недоумением косясь на бабок, Бомж отступил за кусты крапивы. Старушки же между тем дружно перекрестились и, с трудом опустившись на колени, перебрались под дверь – внутрь баньки.

– Господи, прости нас, грешных, – сказала при этом первая.

– Ой, ноженьки мои, ноженьки, – вздохнула за ней другая.

А как только они вползли на коленях в баньку, бомж в недоумении огляделся. Отовсюду, со всех сторон к баньке сходились люди. В основном это были старушки в платочках на головах и в длинных дешевых платьях. Но попадались и молодые: от реки в камуфляже и голубом берете, опираясь на костыли, ковылял безногий десантник. Со стороны же остова сгоревшего накануне дуба спускались двое влюбленных с огромной охапкою полевых цветов. А за ними с кошелкой еды в руках поспешали знакомый мужчина-дачник, толстенькая его супруга и двое детей-погодков: одиннадцатилетние мальчик в шортиках и футболке и двенадцатилетняя девочка в синем, в горошек платьице.

Видя весь этот сход, бомж почесал затылок и поспешил отойти к реке.

В баньке окруженный толпой народа, до половины погруженный в тень, а до половины высвеченный ярким июльским солнцем, бьющим через дыру в стропилах, Иван Яковлевич сказал:

– Ну да, нищета, долги. Но сердце разве вам не подсказывает? Или вам главное за электричество заплатить?

– Значит, он все-таки женат, – потупилась мать Татьяны.

– И не единожды! – привстал на локтях Корейшев. – У него таких Тань, как Ваша, – в каждом городе по невесте. Четыре сына, две дочки. Внуки уже пошли. А вы кого обмануть пытаетесь? Себя? Судьбу? Или Бога?

Густо порозовев, Татьяна и ее мать отошли к двери. А из-за голов собравшихся блеснули знакомые вдумчивые глаза той самой рыжеволосой веснушчатой девочки Лены, которая еще в школе прислушивалась к речам Ивана Яковлевича.

По беломраморному коридору, вдоль цепи пластиковых окон, из-за которых едва долетало далекое громыхание говорящего в микрофон, в сопровождении плечистых парней в белых рубашках с галстуками и с мобильными телефонами в руках быстро шагали двое: 45-летний мэр города Игорь Александрович Юциферов и его ровесник, такой же холеный, как и сам мэр, столичный предприниматель Юрий Павлович Карнаухов.

Пока они шли, слегка распахнулось одно из окон, и с улицы, многократно усиленная динамиками, внезапно донеслась фраза выступавшего:

– …в этот поистине исторический для нашего города день…

Проходя мимо, один из сопровождавших мэра небрежно прикрыл окно, и снова в коридоре стало тихо, а приближающийся холл, куда направлялись бонзы, встретил их фотовспышками удерживаемых далеко у двери фоторепортеров, а также лучезарными улыбками двух молодых гримерш, ринувшихся навстречу мэру и предпринимателю.

– Секундочку, Игорь Александрович, волосики надо. Так, – сказала одна из гримерш, поправляя прическу мэру, – и еще тут немножечко.

Другая гримерша смахнула несуществующую пылинку с хорошо отутюженной сорочки предпринимателя.

А он вдруг сквозь зубы брякнул:

– Дерьмо.