Индульгенции

Кирилл

…все, что мне остается – это сообщить Анне об отклонении ходатайства из-за внезапно устроенной драки с охраной. Выяснить, что именно случилось, мне пока не удастся, и это даже несколько успокаивает меня. Вот только приговор Леше теперь будет включать еще и нападение на представителя власти, а это уже может быть не совсем колония. Но с этим я попробую уладить.

Я сижу в машине, смотрю на горящий «checkengine» и тереблю мобильник, на который час назад поступил странный звонок. Есть вещи, переступать через которые – равносильно смерти. Вещи, на первый взгляд, безобидные и не столь важные. Знакомый из Перми рассказывал мне на днях про мужика, которого он пытался защищать после подставы с якобы нападением на местных авторитетов с перцовым баллоном. Мужик просто хотел добиться полного пересчета платежей ЖКХ во всем городе, но связался с крутой мафией и получил три с половиной года на зоне и пачку переломов и дыр в мышцах от попаданий из травматов. И я в одном шаге от того, чтобы просто сдать назад. Намеки такого рода не оставляют безразличными никого. Взвесить все pro и contra я уже не успеваю, и звонивший явно об этом знал. Баллончик, кстати, я в машине тоже держу. Но дело не в этом. Кое-кто сказал мне полгода назад, что все из-за того, что я забочусь только о своей шкуре. Что я – лицемер и поддонок, которому просто везет. Я ответил, что это может накормить ее и обеспечить на остаток дней, а она подала на развод. И еще было много таких же глупых разговоров до и после этого, но она заставила меня задуматься, чего стоит все, что я делаю. И сейчас приходит очередной момент для этого. Совесть – ничтожная иллюзия. Но есть нечто другое. Я не знаю, как это называется, но если я смогу довести это дело хотя бы до условки, это существует.

Вот только какой вывод мне придется сделать, если я окажусь на месте парня из Перми? И с кем мне тогда…

Антон

…и даже немного соскучился по ней.

– Я слышал, у тебя проблемы с ребенком?

– Да.

– Я могу помочь?

– В этот раз – нет.

– Не могу или не надо?

– Не можешь.

Вот оно, истинное достоинство нищеты. Докажи мне, что я чего-то не могу, чтобы оправдать все собственные слабости. Я разглядываю Анну урывками, стараясь не увидеть целиком ее лица. Спутанные жирные волосы, черные точки на коже, какие-то покраснения, пробивающиеся из-под халата, мутный взгляд – все еще похлеще, чем было раньше. Тот задор, который был в ее взгляде в нашу последнюю встречу, исчез, и исчез блеск в ее глазах. Я едва узнаю ее.

– Зато я могу кое-что другое. Как ты заметила, я ничего не предпринимал по части твоего мужа.

– Да, тебе не до этого было, я думаю, – несвязно бормочет Аня.

– Я был крепко занят, – киваю. – Но сейчас у меня на руках есть кое-что.

Я достаю мобильник и включаю то самое видео. В процессе просмотра лицо Ани краснеет, и это становится верным знаком того, что попал в точку. Она все еще надеется на то, что вернет свою жизнь. Впрочем, я знаю, что также все уже не будет. Но я хочу хотя бы в перспективе видеть, как эти двое будут тихо ненавидеть друг друга и жить, машинально опекая общего больного ребенка.

– Откуда это? – почти шепчет Аня.

– Какая разница? – пожимаю плечами и продолжаю держать мобильник перед ней. – Смотри.

Я нажимаю на опции и выбираю «Удалить». Подтверждаю.

– Что ты делаешь? – она вскакивает и едва не выхватывает у меня из рук телефон.

– Тихо, детка, – одергиваю руку. – Это просто копия. А другая – на карте, которая лежит у меня дома.

– Это же… – она замирает надо мной и скрещивает руки на груди.

– Да, это вытащит его. Если вы докажете, что ДТП было не по его вине, его просто лишат прав за пьянку и отправят к тебе и сыну.

– И что ты хочешь взамен? Что ты хочешь, чтобы это дошло до суда?

И ее голос, и она сама дрожат, как никогда. Возбуждение, смешанное со страхом. Как это прекрасно.

– Сыграй для меня последнюю пьесу. И больше ничего.

– В смысле?

– Побудь для меня той, кем была все это время. И я сделаю так, чтобы запись дошла до суда, следствия и всех прочих. Если ты будешь держать язык за зубами, конечно.

Люди не покупаются и не продаются за деньги. Это все жалкая слабая ложь, унижающая суть человека. Покупаются и продаются услуги. Продаются силы, продаются умения, продается воля. Но человек всегда должен оставлять себе выход. Когда выхода нет – можно считать человека проданным, но в глубине души он сам так считать не будет. Может, это чушь, но я хотел бы в это верить. В то, что всегда можно найти развилку и свернуть в другую сторону.

– Говори, что мне делать.

У Ани развилка давно пройдена. И сейчас ей предстоит просто проехать один из транзитных пунктов. Я начинаю с ней вполне традиционно, приказывая ей улыбаться, но она начинает плакать, и перед первым подходом я накрываю ее глаза простыней. Она слишком сухая, и я трачу литры слюны, и она орет и стонет, но меня это заводит. Я знаю, где у нее хранится смазка, поэтому и проникновения сзади ей не избежать. Во второй подход я просто не могу кончить от того, как сильно заводит меня этот процесс – меня переклинило окончательно, и я хочу использовать Аню вдоль и поперек, чтобы больше никогда не вернуться к ней даже в мыслях.

Завершив вторую часть этой пьесы, я сажаю Анечку в ванну и встаю над ней, приказывая открыть рот. Ненавижу ее лицо. Как и многие другие, как и все, кроме своего и еще одного. Я хочу бить униженную и растоптанную Аню по щекам, пока ее лицо не распухнет, но вместо этого просто поливаю ее лицо собственной мочой.

Выведя ее из ванной, я представляю ее наверняка умирающего сына, ощущаю всю соль ситуации, и у меня снова встает, и я плюю Ане в рот и с остервенением толкаю член ей в глотку и кончаю с ревом дикого льва, после чего шлепком по лицу отбрасываю ее на кровать.

Когда все заканчивается, она сидит в кресле, стыдливо прижав ноги, смотрит куда-то в пустоту. Такую же, в какую нырнул я с завершением всего этого. Странно, но сейчас не произошло ничего особенного. Я делал с ней все то же самое, только не за раз, и она оставалась довольна, но сейчас это было чем-то средним между изнасилованием и проституцией, и я не могу разобраться в чувствах. Но это-то здорово, потому что это принесло мне новый опыт. Значит, Аня выполнила свою часть сделки.

– Я все сделаю, не переживай, – зачем-то убеждаю ее.

– Ага.

– Мне просто нужно было, чтоб ты понимала, каково было мне здесь.

– От чего?

– Заниматься этим. Идти на компромиссы со всеми. Я постоянно страдал. Теперь ты понимаешь.

– Нет. Не понимаю.

– Время поможет, – пожимаю плечами и ухожу в ванную.

Умываю только лицо и руки, но запах на них все равно остается. Ее запах. Теперь он мне омерзителен. Я отсек еще одну голову этому Заххаку. Осталась третья, но она самая слабая, на мой взгляд.

– Как только все кончится, удали мой номер, – говорю ей, уходя, скорее из жалости, чем из практичности, что для меня тоже в новинку.

Уже на улице, по пути в такси я понимаю, что в любом случае помог бы ей, и все это было диким фарсом, который должен был оправдать мое странное для меня самого поведение. Словно бы у меня появилось дело до кого то, кроме меня самого. И тот переход в откровенное насилие, который я совершил, теперь давит на меня еще сильнее, чем скапливающиеся над головой тучи перед очередным дождем и постоянный грязный запах в воздухе по вечерам. Мне пора заканчивать эту историю, хотя мне только начало нравиться то чувство…

Анна

…кажется, это больница. Я сижу на полу. Холодный кафель успокаивает. Ко мне подходят какие-то люди и предлагают помощь, но я просто отказываюсь, отталкиваю их, и они просто уходят. Я не вижу лиц. Просто люди. Потом приходит еще кто-то. Хватает меня под руку. Я должна узнать этого человека, но я не узнаю. По мне как каток проехал. И сравнял с землей. Еще пару дней назад мне казалось, что меня унизили за дело, и нужно просто отмыться и потерпеть, что хуже не будет. А теперь…

– Здесь нельзя…

– Что?

– Пойдемте, присядете…