Ваниляйн и Лизхен

– Но, почему? Почему? – забормотал я, тормоша ее.

Но Лиза вдруг неестественно повеселела, стала рассказывать мне какую-то историю из своей жизни. Рассказ не получился. Она затихла, но не уснула. Я тоже молчал, обдумывая все, что сегодня произошло.

И опять мне в голову втемяшился этот проклятый узелок на ее поясе, я мучился вопросом: кто его развязал, почему он оказался развязанным?

– Ваниляйн, скажи, о чем ты сейчас думаешь, что тебя тревожит? Поделись со мной своими сомнениями и тебе станет легче, – вдруг сказала Лиза, как будто прочитала мои мысли.

– Ничего меня не мучает и мне нечего тебе говорить, резко ответил я.

– Но я вижу, что ты говоришь неправду.

Да, я говорил неправду, я действительно мучился вопросом: кто развязал этот проклятый узелок на ее платье? Сейчас эти мои тогдашние мучения-сомнения кажутся смешными и никчемными, а тогда? Тогда они заслоняли собой полнеба, полжизни и ответ на этот вопрос я жаждал получить немедленно. Если окажется, что его развязала сама Лиза, то для меня это станет настоящей трагедией, и я ни за что бы не простил ей этого.

Но Лиза была потому и мудрой, что лучше меня понимала меня самого, понимала мое сиюминутное состояние и мое настроение.

– Ваниляйн, если тебя мучает этот узелок на моем поясе, то я скажу тебе откровенно и честно: я его не развязывала. Я не знаю, почему он оказался развязанным, может быть, он был плохо завязан и развязался сам?! Так, наверное, и было на самом деле. Верь мне, Ваня!

Чувствую, что я начал медленно краснеть, ведь Лиза все поняла и все угадала. Чтобы заглушить и замаскировать свой стыд, я схватил Лизу в объятия и стал ее с жаром и страстью целовать приговаривая:

– Лиза, моя Лиза! Я верю тебе, верю! Видимо, об этом позаботилась сама судьба! Больше ты не думай об этом, и я тоже все это выброшу из головы.

Лиза не ответила. Мы долго и молча лежали, прижавшись друг к другу, прислушиваясь к вою ветра и к барабанной дроби тяжелых дождевых капель.

– Как не говори, Лиза, а все ЭТО не так просто. Ведь у тебя… у нас… может появиться… – начал я нерешительно новую тему разговора.

– Ребеночек! – опередила меня догадливая Лиза.

– Да, наш с тобой ребенок… – еле-еле выдавил я из себя.

– Ваниляйн, милый! Ты не думай об этом, не порти себе настроение. Это не мужское дело, а мое личное, женское, это моя забота. Понимаешь?! Это, действительно, моя чисто женская проблема, и ты больше никогда не думай об этом.

Я верил Лизе и на самом деле выкинул из головы такую немаловажную деталь, как возможность появления на свет нашего с Лизой ребенка.

С наступлением рассвета мы оделись, крадучись прошли мимо комнаты Анны, прошмыгнули мимо спящего в обнимку с телефонной трубкой дежурного телефониста и вышли на улицу. Дождь кончился, ветер стих, но по кюветам, выложенным булыжником, с гор неслись мутные потоки. Жители Хейероде еще спали, но кое-где на подставках уже стояли бидоны со свеженадоенным молоком.

– Иди, поспи немного, ведь завтра, то есть уже сегодня, тебе надо идти на работу, – сказал я, когда мы снова оказались около калитки ее дома.

– Я уже не работаю, я уволилась пять дней тому назад, – пояснила мне Лиза с легкой усмешкой.

– Почему? Зачем? – встревожился я.

– Ах, Ваня! Какой же ты недогадливый! Я уволилась потому, чтобы чаще встречаться с тобою. Разве это плохо?

Я хотел что-то еще сказать, но Лиза как всегда поняла меня с полуслова и мой предполагаемый вопрос опередила своим ответом:

– Мутти согласна. Наш бюджет позволяет мне это. Теперь только одно твое слово – и я тотчас прибегу к тебе!

…Это ответственное событие, которое может произойти только один раз в жизни каждого человека, произошло с нами, то есть со мной, русским солдатом Иваном Бывших, и немецкой девушкой Елизаветой Вальдхельм во вторник вечером 11 сентября 1945 года в комендатуре Хейероде близ города Мюльхаузена на Тюрингской земле в Германии.

Старшина Иван Бывших, комендант Хейероде. Сфотографирован на улице Айхтальштрассе. Сентябрь 1945 года

4. Два праздника в один день

1 октября 1945 года в жизни села Хейероде произошло знаменательное событие – в этот понедельник в местной сельской школе имени Гете был открыт новый учебный год, в подготовке которого я принимал непосредственное участие. В сентябре из помещения школы был переведен штаб нашего полка в другое место. Учебные классы были заново отремонтированы, обставлены мебелью и школьным инвентарем. В этот день утром со всех улиц к школе потянулись ее ученики, точно так же, как и в России – с букетами цветов в руках. Однако самые юные ученики-первоклассники оставили свои ранцы в школьном классе и, взявшись за руки попарно, со стаканчиками в руках, из школы направились к источнику Гахель, где их ожидали директор школы, бургомистр и пфаррер. Большая группа родителей стояла в сторонке в благоговейном молчании. Дети выстроились полукольцом перед священным источником, а бургомистр Хейероде стал рассказывать им о том, что в далекие прошлые времена вот здесь, около этого источника, началось строительство их родного села и что они должны быть благодарны их далеким предкам, которые своим трудом выстроили такое красивое и удобное для жизни село, в котором они сейчас живут и будут жить дальше. Потом пфаррер посвятил их в школьники, и каждый по очереди стал подходить к источнику, подставляя под его тонкую струйку стакан и делая из него несколько глоточков. Традиция посвящения детей в школьники на их первом уроке у священного источника существовала давно, и она соблюдалась всегда в первый день школьных занятий независимо от погоды…

Школа имени Гете в селе Хейероде

Однажды зайдя в кабинет бургомистра, я застал там незнакомого мне пожилого человека.

– Это наш местный мастер-закройщик, познакомьтесь, – представил его мне бургомистр. – Он хочет к празднику урожая сшить вам цивильный костюм.

Я знал, что приближается большой немецкий праздник урожая, который традиционно и торжественно отмечается не только жителями Хейероде, но и всей Тюрингии. Подготовка к нему началась в селе давно. Надеть на себя гражданский (цивильный) костюм и покрасоваться в нем – дело заманчивое. Но помня, как на совещаниях в районной комендатуре Мюльхаузена распекали охотников поживиться за казенный счет, в том числе и за счет местного населения, я не торопился с утвердительным ответом. Мастер заметил мою нерешительность, подошел ко мне и сказал:

– Я сделаю вам костюм не в счет репараций, это будет всего лишь мой презент вам к предстоящему празднику.

– Господин комендант, – снова сказал бургомистр, – дайте ему возможность и повод позже говорить своим клиентам, что именно он сшил цивильный костюм самому коменданту Хейероде. Этот ваш заказ нужен больше ему, чем вам. Соглашайтесь!

И я согласился. Узнав об этом, Лиза от радости, как маленькая девочка, захлопала в ладоши:

– Я давно мечтала увидеть тебя в цивильном костюме!

Мастер-закройщик старался от души. Надо было видеть, как он ловко, торжественно и даже величественно снимал с меня мерку, с каким видом показывал мне образцы материи, из которой он собирается шить костюм. На примерку мы ходили, конечно, вдвоем с Лизой, и она внимательно и придирчиво рассматривала каждую складку, каждую линию на костюме – ей хотелось, чтобы он сидел на мне идеально. Когда костюм был готов, а это случилось буквально за день до праздника, мастер сам пришел в комендатуру и торжественно вручил его мне. Шерстяной темно-синего цвета двубортный цивильный костюм действительно был сшит мастерски, и когда я, одетый в него, подошел к зеркалу, то я просто не узнал себя. Закройщик и Лиза заставили меня несколько раз повернуться вокруг себя, вытянуть то одну, то другую руку, то обе вместе, присесть на корточки, чтобы найти какой-нибудь маломальский дефект. Но нигде не жало, не тянуло, не собиралось в гармошку.

Я поблагодарил мастера, пообещав впоследствии вознаградить его, и он ушел, как мне показалось, даже более довольным и счастливым, чем я. А Лиза, моя Лиза, не отходила от меня ни на шаг. Она, не стесняясь, любовалась, как я понял, не самой моей обновкой, а моим новым видом-обликом, которого она никогда до этого не видела. Наконец она присела ко мне на колени, нежно поцеловала и сказала:

– Теперь ты ничем не отличаешься от немецкого бурша (Bursch), то есть парня. Если бы мы с тобой вдруг оказались на улицах Галле, Мюльхаузена или Рудольштадта (я знал, что в этих городах жили ее родственники), то тебя никто бы не признал за русского парня, да еще из этой холодной Сибири.

Забегая вперед, скажу, что дней десять спустя мы с Лизой навестили закройщика в его собственной швейной мастерской и я вручил ему расписку, заверенную, как и положено, круглой печатью, с указанием за что она выдана и на какую сумму была выполнена работа. Он охотно принял ее и сказал, что ни за что не отдаст ее бургомистру в счет репараций, а повесит ее на стену в застекленной рамке и она будет служить ему лучшей рекламой. Фамилию этого мастера закройщика я, к сожалению, забыл, но предполагаю, что это был Фридрих Маркс, проживавший тогда по улице Штраух.

Впоследствии костюм этот я посылкой отправил домой и после демобилизации из армии ходил в нем все пять лет, пока учился в институте. Дополнительно сообщу, что по существующим тогда в армии правилам, каждый солдат и офицер оккупационных войск, находящихся в Германии, имел право посылать домой одну десятикилограммовую посылку в месяц. Некоторые наши бойцы, как, например, Виталий Чеботарев, считали это аморальным делом: мол, мы воевали не за посылки, протестовали и доказывали, что это грабеж местного населения и категорически отказывались слать посылки домой. Но я, скажу откровенно, знал и хорошо представлял, в каком бедственном положении находилась моя семья, и что для них будет значить получение бесценных с их точки зрения вещей, которые я имел возможность им выслать. Я пользовался представленным мне правом и возможностью в пределах нормы, то есть раз в месяц посылал домой посылки с одеждой, материей и даже обыкновенной писчей бумагой и ничуть не стесняюсь и не жалею об этом.

Праздник урожая в селе Хейероде отмечался 15 октября 1945 года. Он совпал с моим днем рождения, в тот день мне исполнился двадцать один год. Улицы Хейероде с утра заполнялись празднично одетыми сельчанами. Со всех сторон доносились громкие разговоры, смех, шутки и разноголосое пиликание губных гармошек, распространенных в Германии примерно так же широко, как балалайки в России.

Чтобы успеть побывать на главном торжестве праздника, которое будет проведено вечером, мой день рождения мы решили отметить во второй половине дня прямо в комендатуре. Еще утром ко мне пришла Лиза в сопровождении своего брата Гюнтера, который приволок на себе огромный баул с кастрюлями, мисками и тарелками, наполненными различными закусками. Это постаралась моя Лиза, конечно, вместе с Мутти. Она и сейчас, как бабочка, порхала вокруг комендантского стола, сервируя его салатами и другими закусками, названия которых я еще не успел запомнить. В центре стола стояла огромная хрустальная ваза, в которой красовался удивительный букет из 21-й красной розы. Накануне праздника Лиза пыталась выпытать у меня, какие цветы являются у меня моими любимыми. Я ответил, что не знаю, так как в нашей деревне этому не придавали никакого значения.

– Значит, твоими любимыми цветами будут красные розы! – заявила она и я, конечно, тотчас же согласился.

В полдень к нам пришли наши с Лизой гости, точнее сказать, мои закадычные армейские друзья – это капитан Евгений Федоров, инженер полка, старший лейтенант Александр Дунаевский, делопроизводитель штаба полка, и, конечно, лейтенант Павел Крафт, командир автомобильного взвода транспортной роты. Вместе с Павлом пришла и его любимая девушка Гертруда Рихтер, с которой он познакомился еще в Саксонии и которая приехала к нему оттуда в Хейероде и осталась с ним. Гертруда и Лиза стали невольно подругами. Естественно, я был одет в новый, гражданский костюм, чем удивил и поразил своих товарищей.

– Что позволено коменданту, запрещено нам, рядовым труженикам армии! Выпьем за коменданта и за его прекрасную подругу! Поздравим его с днем рождения! – предложил первый тост Александр Дунаевский.

Тост был поддержан всеми присутствующими гостями, и даже девушки приложили свои губки к рюмкам, наполненным русской водкой.

Лиза была одета в черное шерстяное крупной самодельной вязки платье, с красной подкладкой по всей его длине, которая просматривалась в узлах вязки. Несмотря на достаток, в повседневной жизни Лиза носила простые ситцевые платья. И вот только сегодня она надела самое красивое и дорогое свое платье, в котором была сфотографирована на большой портрет в полный рост еще до нашего знакомства. У нее было мало украшений, она почти не пользовалась парфюмерией. Кстати сказать, в то время такое поведение девушки было в Германии нормой и оно укладывалось в строгие немецкие правила и традиции.

– А не позвать ли нам Анну? Как-никак она все же является хозяйкой квартиры, – предложил Павел.

– Приглашали, отказалась, говорит, что у нее головные боли, – ответила Лиза за меня и за себя.