Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга первая

Алексей не стал извиняться. Его больно шпыняли, затем вытолкали на улицу, оставили рядом с караулом, как провинившегося школяра, в одном мундире, без шубы, без шапки в зимнюю морозную ночь.

Он тогда вернулся домой в такой тоске и обиде, что готов был лишить себя жизни преждевременно, и только сознание, что сие есть великий грех, остановило его. Пришел, кое-как разделся, лег в постель и замер. Он чувствовал в себе такую усталость, словно то была усталость долгой, трудной жизни.

Ломило хребет, ноги, руки, все кости ныли от усталости и перенесенного холода. Алексей закрыл лицо руками и по-детски, жалобно заплакал, словно ожидая, что кто- нибудь его пожалеет, сироту, обласкает, утешит. Была бы Фрося рядом – она бы утешила!

Пришел камердинер его Иван Афанасьевич, стал увещевать, как мог:

–Кто-то обидел Вас, Алексей Петрович?

–Батька! Батька! Все он!– ответил Алексей, всхлипывая от обиды, от возмущения и от несправедливости.

–Отец бьет – на худо не учит,– высказался камердинер нравоучительно.– Наипаче всего дети должны отца в великой чести содержать,– так в книге сказано.

–Нет у меня, Афанасьевич, отца. Понимаешь, нет! Я всю жизнь хотел, чтоб у меня был отец, настоящий отец, а его, как не было, так и нет. Разве то отец? Только себя жалует. Сам – не отец, так еще и мать у меня отобрал. Не могу даже ее навестить. Разве то отец? Прилюдно, принародно постоянно унижает.

Что я ему такого сделал? Разве я виноват, что у него с матерью не сложилось? Разве я не старался быть ему нужным? Нет, ему не я нужен, нужен ему солдафон, такой же, как и он. Нужен ему помощник в его гнусных деяниях. Он хочет меня переделать на свою колодку, а я не хочу и никогда не буду тем, кем он хочет.

–Что вам сказать, Алешенька! Покорствуй, дитятко. Плетью обуха не перешибешь. С царем в ручки не возьмешься. Он тебе отец, богом назначенный.

–Не отец он мне, не отец!– яростно вскричал Алексей,– Он – родший мя! Он –злодей, мучитель, убийца, будь он проклят трижды три раза; будь он проклят, изверг, Ирод.

– Негоже так. Алешенька! Ибо в Писании сказано: чти отца своего.

–Да? Чти? А в Писании разве не сказано: не приидох вложити мир, но рать и нож приидох разлучити человека сына от отца. Слышишь, старик? Я– суд и казнь ему от Господа! Не за себя стою, а за церковь нашу христианскую, поруганную, обесславленную, обесчещенную, за царство наше святое, за весь народ христианский! Тесно нам обоим в мире. Или он или я!

В гневе, с глазами, горящими грозной решимостью, Алексей внезапно стал похож на отца неожиданным, точно призрачным сходством.

Старик в испуге смотрел на невиданного прежде царевича и только повторял заученную истину: –смирись, дитятко мое! Покорись отцу!

–Нет! Нет! – в исступлении кричал Алексей. – На плаху пойду, на Голгофу взойду. Не буду пособлять тиранству и злодействам! – по щекам его катились крупные пьяные слезы.

Старик призвал на помощь Алешкину кормилицу Марфу Афанасьевну. Вдвоем они напоили царевича липовым цветом, натерли камфорой, дали водки- аппоплектики, и Алексей через некоторое время, наконец, затих.

–Успокойся, Алексей Петрович, то в Вас хмель и обида говорит, они плохие советчики. Утро вечера мудрее, отоспитесь, все по- иному будет выглядеть.

–Никого ко мне не пускай. Будут от царя – скажи, что царевич в горячке.

Действительно, через несколько дней, Алексей примирился с Меншиковым и виделся с родшим мя. Но неожиданная, бессмысленная, вздорная стычка показала, какая бездонная пропасть лежит между отцом и сыном. Всем было наглядно показано, кому льстить, а кому улюлюкать.

Некоторые так и поступали. Но большинство затаилось, с любопытством наблюдая, чем закончится эта борьба. Многие считали, что было бы лучше, чтобы отец и сын были подалее друг от друга, каждый боялся нечаянно попасть в кругооборот семейной борьбы. Потому известие, что Алексей Петрович едет к отцу, воспринималось осторожно-благожелательно. Появился благовидный повод поддержать наследника: как- никак едет к отцу. Потому и деньги выделили значительные, особо не расспрашивая, на какие цели.

Для сохранения приличий Алексею пришлось тащиться и к мачехе-царице. Катерина на тот момент находилась в редком состоянии, когда не была беременна. Дабы понять ход дальнейших событий, следует совершить некоторый экскурс в прошлое царицы.

Родилась она 5 апреля 1684 года в семье зажиточного чухонца Самуила Скавронского, и звали ее Мартой. Но родителей рано унесла эпидемия, то ли чумы, то ли холеры, то ли еще какой напасти, накатывающейся время от времени на Европу, и Марта оказалась одна. Хорошенькую, не по годам кокетливую девочку взял на воспитание местный пастор Глюк, взял не без умысла.

Лет в двенадцать он совратил свою воспитанницу и в дальнейшем регулярно прибегал к ее услугам. Сие тайное занятие пастор называл изгнанием диявола. Оно так пришлось по душе сиротке, что Марта сама все чаще жарко шептала пастору, что диявол совсем распустился, ведет себя плохо, ворочается, навевает ей грешные мысли, и потому нужны срочные меры по его обузданию.

В семнадцать лет Марту выдали замуж за бравого шведского драгуна Иоанна Раабе, и пастор облегченно вздохнул, так как бороться с неуступчивым дияволом, поселившемся в теле Марты, становилось непосильной для него работой. Воспитанница была ненасытна. Молодой муж в силу своей воинской занятости лишь некоторое время упорно боролся со злом в теле жены и токмо разъярил демона.

При взятии Нарвы Марта в качестве военного трофею досталась усатому русскому гренадеру, который взял ее в одной ночной сорочке и несколько дней и ночей кряду отводил душу, пока не устал. К его удивлению, «трофей» не токмо не страдал, а и сам просился использовать себя по прямому назначению.

Гренадер был не жадным, разрешил сперва откушать и товарищам, а потом и полковому командиру – генералу Боуру, который дал за Марту золотой рубль и присвоил ее себе. Смазливую, бойкую девушку, стирающую солдатские портки, однажды заприметил фельдмаршал Шереметев и отобрал ее на том основании, что ему нужна служанка при штабе.

Совершив краткосрочную командировку в русскую армию, Марта поняла, что возможности пастора по изгнанию темных сил были ничтожны. Гвардейские солдаты и офицеры так азартно изгоняли беса изо всех отверстий Марты, что ему не оставалось ничего иного, как поселиться в глазенках веселой портомойки.

У фельдмаршала сия увлекательная, сладкая, богоугодная работа несколько застопорилась. Пожилой Борис Петрович действовал больше глазами, руками, словами, а в настоящей работе быстро выдыхался или вообще не мог к ней приступить, так что нетерпеливой Марте приходилось сотворять чудеса изворотливости, чтобы воодушевить изнемогающего фельдмаршала. Взаимными стараниями диявол все-таки побивался, и сими викториями Шереметев гордился едва ли ни более, чем взятием Нарвы.

Каково же огорчение постигло старого воина, когда Меншиков сообщил ему, что Мартой заинтересовался сам государь, и потому надобно ее отдать. Супротив такого доводу у командующего русскими войсками аргументов не нашлось, и он, сокрушаясь до слез, передал девку Александру Даниловичу. Тот, конечно, по своему обычаю и дерзости соврал насчет царя и принялся экзаменовать служанку по три раза на день и дал ей про себя самую высокую аттестацию. Они занимались благим делом более месяца, оба оказались на высоте положения в деле изгнания бесов и служения богу на уровне не ниже архимандрита.

Но Борис Петрович мог ненароком и сам спросить у государя насчет видной бабы, и тогда Сашке могла грозить беда нешуточная, ибо насчет девок Петр был зело ревнив и не простил бы обману даже своему любимцу.

Пришлось мимолетом Марту показать царю. Меншиков надеялся, что чухонка ему не покажется, одел ее почернее, но бесы, но бесы, прыгающие в глазах Марты! Они содеяли свое черное дело. Петр приказал ей стелить постелю одну ночь, другую, третью, и Меншиков мог отдыхать. Марта не терпела с перекошенным от страдания лицом, как многие, Марта получала видимое удовольствие, когда Петр загонял бесов в такие глубины, что страшно было и подумать, а Марта лишь расцветала и просила еще и еще.

Такая женщина попалась Петру впервые, и он не захотел с ней расставаться, поблагодарил Сашку за услугу, похлопал его по плечу и приказал забыть служанку раз и навсегда. Так началась прочная долголетняя связь Петра с Мартой Скавронской, которую он обратил в православие, назвал Катериной и сделал царицей.

Со временем она стала не токмо любовницей, но и матерью его детей, подругой, советчицей, утешительницей, лекарем, человеком, который знал его так глубоко, как никто другой и которому Петр позволил знать себя так.

Их тихая, почти тайная свадьба состоялась 19 февраля 1712 года спустя десять лет после первого обмена взглядами. На официальных приемах в присутствии царя Екатерина выглядела зажатой, угрюмо серьезной, надутой, что совсем ее не красило. На то были свои причины. Как ни ссорился Алексей со своей Шарлоттой, но они были людьми одного уровня, могли высказать друг другу все, что думали, и сие позволяло им быстро мириться и существовать вместе, не держа камней за пазухой.

Иное было у Петра с Катериной. В глазах Петра Катерина по–прежнему оставалась служанкой в должности супруги царя. Она и сама не чувствовала себя настоящей царицей, а лишь играла ее, педантично, по- немецки соблюдая до последнего пунктика навязанные ей правила, а потому переигрывала, представляясь слишком важной, величественной, как она сие понимала. На равных с мужем она могла говорить лишь об их совместных детях, хотя давно уже мечтала о большем. С годами недовольство таким положением будет копиться, как пар в наглухо закрытом котле, и в свое время взорвется бомбой для Петра.

По странной прихоти Петра Алексей Петрович стал крестным отцом Катерины при ее переходе в православную веру, хотя был на шесть лет младше ее. Крестница болезненно не любила Алексея, сына первой жены царя, но за годы дворцовой жизни научилась скрывать свои чувства и намерения. Царевич был для нее совершенно чужим человеком, соперником в борьбе за внимание царя, но все же сыном государя, и с тем приходилось считаться.

В 1715 году у царя и у Алексея родились два сына, два Петра. Теперь наследников стало тоже двое, и отношения между Алексеем и царицей и вовсе стали натянутыми. Между тем приличия надо было соблюдать, и Алексей, чтобы к тому же не вызывать излишних подозрений, приехал проститься с мачехой перед отъездом. В отсутствие царя, в быту Катерина подавала себя простодушной, веселой и даже озорной.

Вот и Алексея встретила моложавая, в роскошном роброне, в атласной голубой ленте через плечо, приветливая, приятная женщина.

–Алешенька, здравствуй! Рада тебя видеть, – приветствовала она царевича, подавая руку для поцелуя. – Слышала, едешь?

– Еду, матушка,– как-то неопределенно ответил Алексей, и непонятно было, радуется он или печалится по тому поводу.

–Передавай самые лучшие пожеланиия батюшке. Думаю, тебе будет хорошо возле него. – Катерина словно не ведала ничего.–У Петра Алексеевича есть чему поучиться.

– М – да. Мне 26 лет, а я все в учениках, – с непроницаемым лицом сказал Алексей.

Катерина предпочла не заметить колкости.

–Передавай батюшке, что сынок его растет, уж кое-что говорит, –продолжала царица, как ни в чем не бывало. – А твой как?

– Слава богу. Тоже растет,– ответил Алексей.

–Возвратишься, надо будет тебя женить, – царица сделала лукавые глазки и озорно засмеялась.

–Спасибо, один раз уже женили, достаточно. Я уж не в том возрасте, чтобы меня опять женить. Как-нибудь сам справлюсь,– мягко, но с достоинством сказал царевич.

– Экой ты бука, Алеша,– с легкой досадой проговорила Катерина, видя, что Алексей не хочет принимать легкого светского тона.– Я приготовила батюшке ящичек цитронов и аплицинов. У него, небось, имеются, но свои лучше. Сама собирала в оранжерее.

Поговорив еще несколько минут ни о чем, они простились с облегчением для о обоих. При воспоминании об том разговоре, полном неискренности и лицемерия, Алексея передернуло.