Метафизика возникновения новизны

Именно в этой малоприметности взаимосвязей, соединяющих, казалось бы, несоединимые объекты, заключена основная трудность восприятия и понимания того, что же на самом деле представляет собой сама идея. И эту трудность философия пронесла с момента своего зарождения вплоть до Новейших времен, когда в большом изобилии стали возникать научные и технические идеи, в которых уже в наиболее отчетливом виде проявлены и сами сущие, причастные к идее, и взаимосвязи, соединяющие их, и те сущие, которые способны исполнять какую-либо функцию. (О роли взаимосвязей у нас уже шла речь в разделе 6.9. «Взаимосвязи как «серые кардиналы» идей»).

Р. S. 2. Странная, конечно, ситуация: мы формируем и высказываем свое суждение о сущем в соответствии с тем, каким оно должно быть в нашем представлении (ведь мы же высказываем «истину»!). Иначе, наше суждение противоречило бы и нашему представлению и сущности самого сущего, поскольку наше представление расходилось бы с сущностью сущего. Не отсюда ли причина бесплодности понятия истины как достоверности, которую мы сами же должны – в этом-то и весь парадокс! – удостоверять, не имея «права» усомниться в достоверности своего суждения. Это понятие, несмотря на то, что оно продержалось до настоящего времени, нисколько не способствовало развитию метафизики: наоборот, оно препятствовало этому, поскольку само по себе было неопределенным, противоречивым, а потому и бессодержательным. Из этого понятия нельзя определить

– ни того, какие сущностные свойства искомого сущего являются главенствующими (существенными, то есть определяющими сущность сущего) и почему;

– ни того, для чего же все-таки необходимо сущее того или иного вида;

– ни того, какое отношение оно имеет как к «бытию» сущего, так и к Бытию самому по себе («чистому» бытию);

– ни того, в каких взаимосвязях истина подобного сомнительного рода находится и с Бытием, и с сущим, и с природой (фюсис), и с красотой, и с идеей.

А все потому, что из этого понятия была выхолощена сама суть Истины-алетейи, а именно: создание новой функции через возникновение новой мысленной структуры. То есть, основным недостатком понятия истины как достоверности было то, что оно ни в коей мере не обладало эвристической силой, опираясь на которую можно было бы понять как его взаимосвязь с другими философскими понятиями, так и саму сущность (функцию) этого понятия во всем строении наших представлений о Бытии и сущем.

Кстати сказать, если бы в упрек нам по поводу бесплодности понятии истины как достоверности поставили пример Декарта с его понятием достоверности знания, то на это можно было бы возразить: достоверность знания у Декарта опирается не на наше «голое» и ничем не обоснованное суждение о сущем, а на основательную уверенность, исходящую из интуитивного усмотрения смысла идеи, а вместе с ним (смыслом) и уверенность в той сущности, которая является в иррациональном акте видения этой сущности. Вспомним определение Декартом сущности интуиции в Разделе 7.5. «Ситуация в метафизике:…» (п. 2.). По сути дела, Декарт первым после досократиков сделал попытку вернуться к древнегреческому понятию алетейи. Но в силу нависшего на плечах философии тысячелетнего груза в виде понятия истины как соответствия, он так и не был понят должным образом, а потому само понятие интуиции и идеи так и осталось без внимания даже в Новейшие времена.

Р. S. 3. Кстати сказать, Хайдеггеровский вопрос разделения Бытия и сущего возник только потому, что не был поставлен вопрос об алетейе: как и в каком виде она возникает. Иначе говоря, если алетейя – это новая мысленная конструкция, то первое что бы нас интересовало, так это вопрос ее происхождения. А зная ответ на него, нам бы и в голову не пришло задавать вопрос дифференциации этих понятий. Потому что, зная, как и в каком виде возникает сущее, не представляло бы особого труда определиться и с Бытием; то есть условиться, какой процесс назвать этим термином: то ли это существование возникшей новизны во всей ее целостности, то ли это сам процесс ее возникновения. А по сути дела вопрос Бытия не столь важен: главным является вопрос возникновения сначала интеллектуальной новизны, а затем уже на основе этого и новизны материальной. Сопровождение процесса указанного возникновения в виде понимания смысла явившейся новизны и удовольствия-удивления от этого процесса (что мы и назвали соответственно Бытием и красотой) – это всего лишь «побочный продукт» возникновения самой новизны. Причем, можно сказать, что проблеск понимания смысла новизны на допонятийном этапе выступает здесь связующим звеном между возникновением интеллектуальной новизны в виде идеи и тем сопровождением (наслаждением-удивлением), которое не дает нам возможности как забыть внове явленный смысл, так и оставить без внимания процесс раскрытия этого смысла и выявления тех сущих, которые являются его элементами. То есть чувство удовольствия «заставляет» нас довести до конца процесс раскрытия смысла, а именно, выявления сущностной функции искомого сущего, что и является основной целью творчества.

В связи с этим напомним еще раз: проблеск мысли-понимания, о котором мы говорили еще в Части 1 – это тот карт-бланш, который наше бессознательное выдает сознанию – уже на допонятийном этапе нашего продуктивного мышления – с той целью, чтобы последнее использовало его в полной мере по своему рациональному усмотрению; то есть: расшифровало бы новоявленный смысл идеи, раскрыло структурно-функциональный ее состав, а главное, выявило бы подручное средство и ту функцию, которую оно призвано исполнять в соответствии со смыслом идеи.

8.5. Чем опасно забвение бытия?

А теперь, когда мы знаем, какую роль играет чувство красоты в генерировании и распознавании интеллектуальной новизны, снова вернемся к Хайдеггеру и к вопросу забвения бытия. Но посмотрим мы на этот вопрос уже не со стороны выяснения, почему оно стало возможным, а со стороны практических его последствий. Короче: чем опасно забвение бытия? Ну, забыли и забыли, мало ли что мы забываем в своем психическом, культурном или историческом развитии. И стоит ли делать из этого трагедию и снова, вслед за Хайдеггером, заострять внимание на этом вопросе.

И начнем мы с напоминания о том, что предпринятые древнегреческой мыслью попытки выявить сущность бытийственной Истины как самовозникающей несокрытости (или самораскрывающейея сокрытости) были в дальнейшем погребены под многочисленными попытками определить истину то как сущностную полноту объекта, то как достоверность наших познаний и суждений о том или ином объекте, то как соответствие наших представлений тому, что из себя представляет объект по своей «природе». Другими словами: Истина в древнегреческом понимании (как принадлежность изначальной сущности Бытия) – это самораскрытие сокрытости чего-то неизвестного в нечто совершенно новое (в качестве которого, как мы полагаем, может быть интеллектуальная новизна в виде идеи); истина же в представлении мыслителей последующих веков – это, в основном, нечто, связанное с сущностной полнотой (с пределом, с достоверностью, с правильностью) наших познаний, представлений, суждений о каком-либо объекте нашего мышления.

Вот эта подмена первого вторым – вкупе с изначальной заслоненностью ускользающего Бытия вездесущим сущим – и была охарактеризована Хайдеггером как забвение бытия. Что вполне обоснованным было с его стороны, поскольку Бытие как самозарождение чего-то совершенно нового просто-напросто выпало из поля зрения метафизики. И выпало оно не столько потому, что ему была найдена достойная замена, сколько потому, что оно по своей природе трудноуловимо нашим сознанием, а тем более трудноопределимо в каких-либо знаках и терминах. Необходимо постоянное из поколения в поколение упражнение не только в генерировании моментов Бытия (то есть возникновения Новизны), но и в осмыслении того, что оно из себя представляет и каким образом осуществляется. Это есть необходимое условие сохранения во времени традиции культивирования Бытия.

В противном случае: сегодня мы забыли, что такое Бытие, завтра «забудем» как его генерировать и культивировать. А хуже, если не будем знать, сможем ли мы сохранить эту способность в том случае, если ей вдруг будет угрожать опасность исчезновения. А последнее не такая уж несбыточная возможность в век начала внедрения биотехнологий в практику жизни. Так что случившееся забвение бытия (Хайдеггер) – это наглядный пример того, что получается в том случае, когда по словам поэта, – а вернее, по его ?o?o?'y – рвется связь времен. И мы должны быть благодарны гению М. Хайдеггера за то, что он поднял вопрос забвения бытия, и тем самым дал импульс в направлении исследований, но уже не столько вопроса забвения, сколько вопроса изучения самого феномена Бытия. А необходимость его изучения вызывается прежде всего тем, что Бытие – это единственный процесс, который лежит в начале и в основе развития, по крайней мере, человеческого сообщества и цивилизации им созданной (не говоря уже о Бытии самой Природы).

Представим себе хотя бы на мгновение ситуацию, когда интеллектуальная новизна, – а вместе с ней и новизна материальная – перестала бы возникать. И надолго ли мы бы сохранили сегодняшний уровень развития? Уверен в том, что первое что бы мы сделали так это скатились в дикость. И сделали бы мы это не по причине снижения научно-технической оснащенности общества, а вследствие исчезновения искусства и культуры, соответственно, генерирующих духовную новизну и поддерживающих данный процесс в поколениях. А такая ситуация вполне вероятна в том случае, если человечество в лице его не столь уж многочисленных индивидов утеряет чувство красоты, а вслед за ним и стремление к прекрасному, то есть утратит побуждение генерировать интеллектуальную новизну или перестанет распознавать новое и отличать его от старого. А далее, вслед за исчезновением искусства и культуры, исчезнет такой крайне необходимый, но в то же время такой хрупкий душевно-духовный объект как нравственность. А что случается когда она исчезает, это мы уже знаем не предположительно, а по собственному опыту существования в нашем мире. Вот почему мы должны как «зеницу ока» оберегать нашу способность культивирования новизны. И вот почему мы должны быть бесконечно благодарны нашей Природе за то, что она вложила в нас это чувство Красоты и это стремление к Новизне. Без них мы – всего лишь животные.

Сейчас эта способность генерирования и распознавания новизны дана нам на бессознательном уровне. Но что будет, если она исчезнет под воздействием каких-либо вмешательств в деятельность мозга. Где гарантия того, что этого не может случиться в будущем, когда нам уже сейчас обещают – и не только обещают, но и уже осуществляют – вживление микро-электродов в мозг с той целью, чтобы силою мысли управлять работой аппаратов и механизмов. Можно ли быть уверенным в том, что мы не «нарвемся» на нечто такое, что кардинально нарушит креативную функцию мозга? Не лучше ли было бы сначала изучить саму способность продуктивно мыслить, прежде чем вмешиваться в естественно протекающие и отработанные в течение миллионолетий процессы работы мозга. А поле деятельности в этом направлении более чем достаточное. Взять хотя бы следующее:

– чем характерна работа нашего сознания (мозга) в процессе интенсивной проработки данных, относящихся к проблеме, которую мы намерены разрешить в сфере ли искусства или в научно-технической сфере;

– что это за такая таинственная фаза мышления – фаза инкубационная, когда мы не думаем о нашей задаче, но она решается как бы сама собой;

– в каком состоянии находятся мозговые структуры в момент прихода в сознание инсайтний идеи, что этому предшествует и что случается потом (более подробно об этом в Разделе 13.3. «Инсайтное явление идеи …»);

– что именно происходит в мозге, в его нейронных структурах, в процессе трансформации идеи с уровня допонятийного на понятийный;

– и, наконец, что собой представляет отмечаемое всеми и во все века сравнимое с эйфорией интеллектуальное чувство удовольствия и чем оно отличается от всякого рода физиологических и чувственных удовольствий и т. д. и т. п.

Да и не лишне было бы, наконец, разобраться с тем клубком понятий, который сопутствует явлению интеллектуальной новизны: интуиция, инсайт, озарение, вдохновение, наитие и др.; что в них общего и что их различает – должна же быть какая-то определенность.

Странно, конечно, что еще никем не прорабатывался – на манер хотя бы теорий «пределов роста» Д. Медоуса и «конца истории» Ф. Фукуямы – такой вполне вероятный, да к тому же такой катастрофический сценарий: сценарий развития общества в условиях потери способности генерировать и распознавать интеллектуальную новизну в виде интуиций и инсайтов. Или мы полагаем, что эта способность дана нам от Бога и до скончания наших времен. Не подведет ли нас наша самонадеянность тогда, когда нам не на что уже будет надеяться?

Вот почему, исходя из вышеизложенного, не таким уж праздным выглядит вопрос: в какой степени забвение бытия – в форме ли потери способности генерировать и воспринимать само Бытие, или в форме забвения понятия, что такое Бытие – так вот, в какой степени забвение бытия может быть взаимосвязано с утратой чувства красоты, чувства непосредственно причастного к генерированию и распознаванию как бытия, так и Истины. Утратив чувство красоты хотя бы частично (и не дай Бог полностью), наверняка, мы много потеряем в нашей способности воспринимать не только новизну, но и саму жизнь.

Конечно, описанный нами выше сценарий потери способности иррационально мыслить, можно расценить как всего лишь очередные «страшилки». Но нужно принять во внимание два фактора, ставшие вполне очевидными в последние два века. Во-первых, уж очень богата жизнь на всякого рода каверзы, особенно в том случае, когда мы вмешиваемся – не важно: знаем ли мы об этом или не знаем – в естественно протекающие природные процессы. А процесс продуктивного мышления относится именно к этой категории, поскольку ему присуща спонтанность (то есть независимость от воли нашего сознания) как на стадии возникновения объективной идеи, так и на стадии явления ее в наше сознание в актах инсайта, озарения, интуиции.

А во-вторых, к сожалению, приходится констатировать весьма печальный факт: Природа передоверилась одному, из своих созданий. Человек, как оказалось на поверку, не оправдал ее надежд. И теперь уже нам самим настало время думать о том, как спасти Природу от нашествия нас же самих. Слишком тугой узел – узел похожий то ли на капкан, то ли на удавку – завязался между человеком и Природой. И чтобы развязать его, надо не полагаться на то, что Красота каким-то чудесным образом спасет мир, а думать о том, как спасти и сохранить свое индивидуальное чувство красоты, из множества которых слагается сама Красота. Мы утрачиваем его из года в год, из поколения в поколение. И особенно это заметно по тому, как утрачивает это чувство общество, в котором мы живем. И не видеть этого может только тот, кто либо не хочет видеть, либо не способен на это. Мы вместе с миром погружаемся – потому и не замечаем этого на себе – в бездну, из которой не так-то легко будет выбраться.

И об этом нужно твердить постоянно и настойчиво, невзирая на то, что о том же самом было уже сказано ранее. Потому что многие важные вещи плохо доходят до нашего сознания. Да к тому же мы не столько мало знаем, что нас ожидает, сколько ничего не знаем, посредством чего мы могли бы избежать негативных последствий этого потенциально ожидаемого. И как это часто бывает, мы способны предпринять что-то действенное и необходимое только после того, как посыл к этому впитается в нашу плоть и кровь. Вот почему не лишним было бы прислушаться к мягко звучащему совету Вовенагра:

«На свете есть много такого, что мы плохо усвоили и что нам следует без конца повторять»

.

Так что человечество вступило в такую фазу своего «развития», – а вернее было бы прямо сказать: деградации – когда надо спасать не столько Природу, сколько самого Человека. И сделать это должен он сам. Как известно, девизом Античности было: «Познай самого себя», современным же девизом должно уже стать: «Спаси самого себя». И если мы спасем самих себя, то Природа спасется сама собой. Но если мы не сумеем этого сделать, то в Мире достаточно Красоты, Добра и Блага чтобы спасти себя, но уже, как это ни печально, в отсутствии Человека. А вот каким Мир будет без него, нам не дано уже будет знать.

Глава 9. Метафизика, красота, нравственность

В данной главе показана взаимосвязанность метафизических, эстетических и этических понятий. На основе этого рассмотрено разделение идей технических, научных, нравственных и эстетических.

9.1. Чувство красоты как фактор духовной эволюции

А теперь в очередной раз зададимся вопросом: с какого боку-припеку к Бытию и Истине «прилепляется» красота? Казалось бы, сугубо эстетическая категория не должна иметь никакого отношения ни к онтологии, ни к гносеологии. Но не тут-то было. Эстетика давно уже связала себя и с возникновением идей (Бытием), и с познанием их, и с чувством наслаждения от самого процесса познания. На страницах данного текста нами достаточно ясно уже показано, что возникновение чувства удовольствия напрямую связано как с пониманием объективной идеи на сознательном уровне, так и с «пониманием» идеи произведения искусства на бессознательном уровне. А поскольку понимание идеи, положим, в первом случае происходит в промежутке от момента явления ее в наше сознание до того «момента», как мы эту идею развернули и оформили в мысль, то, по крайней мере, в течение всего этого процесса мы и испытываем интеллектуальное чувство удовольствия. (Мы взяли для примера первый случай только потому, что он более нагляден для демонстрации взаимосвязи понимания новой идеи с возникновением чувства наслаждения).

Итак, если одна из форм воздействия красоты – как на творца последней, так и на созерцателя прекрасного произведения – это спонтанное возникновение чувства удовольствия, то одна из главных ее функций состоит в том, чтобы, во-первых, фиксировать наше внимание на акте явления объективной идеи, именуемом (акте) Бытием, а во-вторых, сопровождать ее (идеи) превращение в состояние уже оформленной мысли, именуемой Истиной.

Чувство красоты поддерживает наш интерес к только что явившейся нам идее, оно не дает ему угаснуть до тех пор, пока мы не удовлетворимся тем результатом, который у нас получится. Так что это чувство – непременное условие преобразования невыразимого Бытия (возникновения идеи) в Истину, облеченную в какую-либо из понятийных или художественных форм. Кроме того, данное чувство – это способность видеть интеллектуальную новизну не только там, где она уже заложена художником, но и там, где ее, казалось бы, нет и в помине, но где она может присутствовать в своей потенции. Это, выражаясь словами поэта, способность:

«В одном мгновенье видеть вечность,

Огромный мир – в зерне песка,

В единой горсти – бесконечность

И небо – в чашечке цветка»

.

И пусть не покажется странным, что мы называем чувство красоты способностью. Да, в действительности это – чувство, а именно, чувство наслаждения, но не будь его, мы бы не были способны ни отделить старое от нового, ни создать, ни обнаружить, ни понять это новое.

И если самим бытием представлена сингулярная точка возникновения интеллектуальной новизны, Истиной – сама новизна в своем развернутом и оформленном виде, а результатом всего этого является много и-разнообразие мира, то красота есть та приманка, без воздействия которой не было бы ни самой Новизны, ни Истины, ни много и-разнообразия. Природа потому и наградила человека чувством красоты, чтобы, не дай Бог, он прекратил процесс постоянного генерирования новизны.

В связи с этим приходится напомнить вот уже в который раз: если бы у нас не было способности испытывать чувство удовольствия от создания, обнаружения или понимания новой идеи, то есть не было вкуса к распознаванию новизны, то, во-первых, мы бы не могли заметить самого момента возникновения интеллектуальной новизны, так как явление ее ничем бы не отличалось от наличия всех прочих, бродящих в нашем сознании и уже давно известных ему, а порою и полузабытых, идей и мыслей, а во-вторых, у нас, в связи с этим, не было бы особого желания развертывать эти идеи и оформлять их в мысли. Только разве что из любопытства. Но любопытство не тот фактор, который мог бы буквально притянуть наше внимание к идее. Оно, как мы знаем, не сопровождается спонтанно возникающим эйфорическим чувством удовольствия. На это способно только понимание идеи, вдруг явившейся в наше сознание. А потом – и это, в-третьих – только что явившаяся идея требует немедленного развертывания и оформления. Иначе – она сразу же будет забыта. Как мы уже упоминали, у сознания слишком короткая память на объективную идею, и сохранить ее хотя бы на какое-то короткое время в нашем сознании можно лишь связав ее с чем-то нам уже знакомым (образ, слово, знак, схема и т. д.). Идея в буквальном смысле виртуальна по своей природе. Вот почему так необходимо было Природе наделить нашу психику (душу) спонтанно возникающим чувством наслаждения от понимания внове рожденной нами или нами «понятой» (обнаруженной, распознанной) идеи, то есть наделить нас чувством красоты.

И это сразу же было уловлено Античностью. Буквально не пересчесть тех страниц Платона, Аристотеля, Плотина и др., где они пишут об удовольствии (наслаждении) от творчества и созерцания идей, от прекрасного, Единого, Блага, произведений искусства и т. д. (См. анализ этого вопроса у А. Ф. Лосева в его «Истории античной эстетики», а также P. S. 1 в конце данного раздела). Так что красота – это не только почетный эскорт, который сопровождает процессию возникновения интеллектуальной новизны, но и тот «допинг», который позволяет пройти до конца всю дистанцию от возникновения идеи (Бытия) до превращения ее в мысль, то есть в Истину.

И Плотин был совершенно прав, когда своим «мистическим» чутьем уловил, что «красота Первоединого есть его энергия». И если само «Единое является какой-то энергией», то такой энергией может быть лишь энергия, заключенная в красоте, то есть в том, что манифестирует осуществление как Бытия, так и Истины. А если мы зададимся более конкретным вопросом: что именно манифестирует осуществление Бытия и возникновение Истины, то вынуждены будем ответить: конечно, интеллектуальное чувство удовольствия от понимания идеи, изъятой Умом (Плотин) из сферы Единого. Действительно, не благодаря ли спонтанному возникновению чувства удовольствия наше понимание интеллектуальной новизны может пройти порою достаточно трудный и длительный путь от едва мелькнувшей в нашем сознании идеи до вполне оформленной – неважно какими средствами: научными или художественными – мысли.

Таким образом, чувство красоты – это способность уловления интеллектуальной Новизны, сопровождаемое возникновением чувства наслаждения. Можно сказать, что как у собаки-ищейки есть нюх («вкус») к поиску объектов, обладающих определенным запахом, так и у человека, наделенного чувством красоты, есть вкус к поиску объектов – идей, обладающих интеллектуальной новизной. И если мы не обладаем природным даром воспринимать прекрасное, да к тому же, если, даже обладая им, оно у нас не пробуждено и не развито воспитанием и образованием, то ни о каком испытании нашей психикой (душой) интеллектуального чувства удовольствия не может быть и речи. В этом случае мы не будем восприимчивы к искусству. Многое зависит, как мы знаем, от силы дарования. Соответствующее воспитание и образование, конечно, нам необходимо, но необходимо постольку, поскольку мы должны выйти на тот бытийственный уровень восприятия интеллектуальной новизны, каким владел художник: у нас – у художника и созерцателя его произведения – должно быть если не родство, то хотя бы созвучье душ, чтобы мы были способны настроить камертон своей души на камертон души художника.

Далее, принимая во внимание энергийную составляющую чувства красоты, нам нужно учесть одно важное обстоятельство: природа ничего не делает напрасно и ничего не дает даром, и если она делает что-то, сопровождаемое чувством удовольствия, то не надо думать, будто бы она расточает свой дар от щедрот своей души. Нисколько, она это делает только для своей пользы. Мы, с нашим мышлением – лишь «подручный» материал, посредством которого она достигает своей главной цели – цели приумножения, обновления и сохранения духовно-материального разнообразия человеческого сообщества и окружающей его среды. Но чтобы осуществить ее (цель), необходим процесс творческого мышления, «научиться» которому можно не столько упорным трудом познания, сколько тренингом самой способности эффективно (продуктивно) мыслить. Добиться же последнего, как мы показали ранее, в немалой степени можно лишь при условии достаточно интенсивного общения с искусством в том или ином его виде.

В связи с этим нам придется особо выделить еще одно, редко когда отмечаемое, но достаточно важное, – если не сказать: кардинальное, – обстоятельство, уже упомянутое нами: на созерцании произведений искусства тренируется, в первую очередь, наше бессознательное, ответственное главным образом за творчество (поскольку креативность нашего мышления покоится на иррациональном фундаменте).