Зигзаги поступков. Рассазы

– Что случилось, Рустам Ниязович? Когда он сказал, что почувствовал себя неважно, Вахид напомнил ему о том, что на сегодня запланирована операция.

– Вохид! Это ведь не срочно? Давай завтра заеду, а? Сегодня уезжаю, и в отделение уже не попаду.

По пути Мирзопаязов думал, что ничего не случится, если он несколько дней побудет в отдыхе. Он устал и имеет право отдохнуть, привести свои мысли в порядок. Потихоньку он втянулся в размышлении о пределах возможностей клинической хирургии. Не всегда хирургия всесильна. Зачастую приходится решать вопрос: позволить умереть или спасти? Такой случай был со вчерашним больным. В последние годы в чаще приходит предательская мысль: получается, логичнее и правильнее оборвать такую недожизнь.

Но если посмотреть с другой стороны, долг каждого врача – спасать и только спасать. Если он пройдёт мимо умирающего, от совести, потом спасения не будет. Выходит, совесть – сродни общественному мнению, и у врачебного альтруизма совсем не альтруистичные корни. Это эгоизм чистой воды: делаем так, как считаем правильным, но о судьбе спасённого не думаем. Не исключено, что он и его родственники нас будут проклинать за черствость. Ну, а что делать? Как поступить? Наконец, что нам до того? Мы своё дело сделали, наша совесть чиста. Чиста ли? Забыть бы всё это хоть на неделю! Но нет, цепные псы профессиональной памяти совести должны всегда быть на страже. Иначе в хирургии нельзя!

Так то оно так, но вчера он допустил такое…, – горько усмехнулся Мирзопаязов. Ему стало не по себе, вспомнив вчерашний спор со вторым ассистентом – студентом-старшекурсником – Кириллом Минеевым.

– Надо же такая упертость в этом тщедушном студенте. Гуманист хренов! Живот обозрели все. Было ясно, что масштаб воспалительного процесса у больного просто зашкаливает. Нет ни одного живого места. Вроде он достаточно мотивировал то, что нет смысла разъединять спайки, очищать брюшную полость, промывать его, как следовало бы. Наконец, задренировать ее. А он… стянул маску, потёр лоб и сказал, как отрезал: дальше, что-либо предпринимать больному не поможет. Так что, сворачиваем операцию, зашиваем живот без всяких премудростей.

Тогда Минеев сверкнул чёрными глазищами и возмутился:

– Но мы же таким образом просто списываем этого пациента? Надо же хотя бы попытаться промыть живот, очистить его, наконец, наладить послеоперационное лечение перитонита.

Мирзопаязов отрезал:

– Кирилл, не устраивай истерику! В конце концов, мы не боги. Здравый смысл мне подсказывает, что организм этого больного исчерпал свои возможности, а наши меры в конец его доконают. Пусть больной хоть по-человечески попрощается с детьми и близкими.

– А мне кажется, расширенная операция необходима, – продолжал настаивать Минеев.

Мирзопаязов подошёл вплотную, поднял голову, его обвислые веки почти прикрыли тёмные неподвижные глаза.

– Коллега! Не зарывайтесь. Всё, что я могу – это посочувствовать больному и его родственникам.

Немногие могли выдержать его взгляд. Вохид стоял в стороне и молчал. Кирилл не унимался, поджав губы, он четко и громко отчеканил:

– Я все же считаю нужным операцию довести до логического завершения. Иначе… в моем понимании речь будет идти о нашей профессиональной несостоятельности.

Тут Мирзопаязов взревел:

– Что? Как ты смеешь? Ты меня обвиняешь?

Вне себя от злости он сорвал с головы колпак и бросил под ноги и начал топтать, открыто ругаясь матом.

Негодовал и Вохид. Кирилл, обращаясь к Вохиду, процедил сквозь зубы:

– Понимаю ваше негодование, Вохид Саидович. Вы давали клятву Гиппократа? Так вот – исполняйте свой долг!

Сказав это, он повернулся и пошел прочь. Из операционной продолжали доноситься возмущённые возгласы заведующего.

Проходя в ординаторскую, Мирзопаязов обратил внимание на сидящего в стороне сгорбленного старика – отца больного: седые волосы выбиваются из-под колпака, в глазах – вселенская скорбь. Вот и прошла жизнь, в трудах и заботах, а сейчас погибает его сын, говорили эти глаза, а ведь по логике вещей сын должен хоронить отца, а не наоборот, говорили его глаза. Я уже вижу поцелуй смерти, а погибает мое дитя. Что за несправедливость? – вопрошали его глаза. О, Аллах! Ты бы распорядился моей жизнью, чем жизнью моего сына.

Мирзопаязов уже сидя в своем кресле, вдруг вспомнил своего отца. В его памяти ожили те счастливые времена, когда был еще жив старики отец и мать. Он увидел горные хребты и озёра, пожелтевшие от зноя поля и росинки на серебристых нитях ковыля, облака… Целый мир, родной и уютный. Именно этот случай привел к взрыву переживаний, трогательных, цветных, как картинки калейдоскопа. Именно это переживание доктора чуть не вывел его из оцепенения. Взять и вернуться в операционную, остановить санитарку, которая наверняка уже вывозит больного с операционной? А далее привычно скомандовать: продолжаем оперировать? Но этого не произошло. Больного повезли в реанимационное отделение. Операционные медсестры размылись, бестеневая лампа погасла…

– А ведь ты прав, коллега! Впервые в жизни я не уверен до конца – прав я или нет. Но чтобы проверить это я должен был бы все же рискнуть…

По пути домой Мирзопаязов думал о том, что случилось бы, если бы все люди осознали своё предназначение и сакральные заблуждения. Не отозвалось бы это волной самоубийств? Раньше он считала позорным плакать. Сейчас же он расклеился, и в глазах потекли слезы. Он еще долго сидел в полумраке своего кабинета. Возвращаясь, домой, он по-новому и с удовольствием наблюдал, как редели облака. Прохожие радовались солнцу, казалось, что даже автомашины ликуют, поблёскивая отражёнными лучами.

***

– Приехали, – сказал водитель, посигналил сторожу – шлагбаум поднялся, и старый «Москвич» с кыргызскими номерами въехал на больничный двор. – Я знаю куда подъехать. – Вот отсюда мы тебя и забирали, – сказал Эргеш, останавливаясь напротив входа с вывеской «Хирургическое отделение».

– Побудь здесь, я сам схожу, – сказал Назар и, взяв в руки большой арбуз, купленный на базаре специально для врачей хирургического отделения, где он месяца три тому назад его оперировали. Он сам не знал, что ожидал увидеть. Вот отделение: трехэтажный корпус. Мужики в больничных халатах курят у входа. В коридоре санитарка моет пол. Как только он вошёл в отделение, в нос ударил запах антисептиков, смешанных с застоявшимся духом немытых тел. На посту никого нет. Медсёстры из процедурного и перевязочной заняты обычными своими делами.

Постучался в ординаторскую, никто не отозвался. Немного подождав, все же заглянул, там никого не было.

– Видимо хирурги на операции, – подумал он.

– Здравствуйте! Вы не знаете, где Рустам-ака или Вохид-ака? – спросил у мимо проходящей медсестры.

– Они все здесь. Видимо на обходе. А вы, по какому вопросу?

– Меня здесь оперировали. Хотелось бы увидится с доктором Мирзопаязовым.

Медсестра произнесла короткое «а..а..» и уставилась на него с интересом.

– Вас когда оперировали? Я почему-то вас не помню, – призналась она и указывала на стул возле ординаторской. – Вы присядьте вот сюда.

– Спасибо! Это было три месяца тому назад. Меня прооперировали и в тот же день выписали.

Медсестра снова произнесла короткое «а..а…» и, пожав плечами в недоумении, пошла дальше.

Ну вот, дождался. Из крайней палаты в коридор высыпались люди в белых халатах. Они шли в его сторону. Он привстал. Теперь бы ему узнать своего доктора. Скорее всего, вот этот пожилой хирург солидной комплекции и есть тот самый Мирзопаязов. Все врачи вошли в ординаторскую. Спустя некоторое время двое из них вышли. В ординаторской вместе с Мирзопаязовым оставались еще двое врачей. Прошли минут пятнадцать, они все не выходили.

Назар робко постучался и открыл дверь.

– Вам кого? – спросил молодой доктор, оторвав глаза от бумаги.

– Ассалому-алейкум, дорогие доктора! – поприветствовал Назар, проходя в кабинет. На встречу поднялся тот самый молодой доктор.

– Валейкум-ассалом! Проходите, пожалуйста. – Вы к кому? – вновь переспросил он.

– Я Назар. – сказал он на случай, если его не узнают.

Врачи посмотрели друг на друга, но никто его не узнавал. В недоумении все уставились на него. Назар замешкался, смущаясь, он не нашелся ответить, положил на стол арбуз, тяжело вздохнул, оглянулся, куда бы присесть.

Мирзопаязов все это время молча что-то записывал, уткнувшись в журнал. Наконец, отложив ручку, снял чепчик, поправил иссини-чёрные волосы и промокнул лоб платочком. Затем, взглянув на Назара, спросил:

– Так-так, дорогой гость. Это значить вы пришли нас отблагодарить, – сказал он, посмотрев на арбуз. – Похвально, похвально. Это очень кстати.

– Мурод! Давай быстро располосуй арбуз. Жажда замучила.

Молодой врач, который сидел напротив Мирзопаязова, встал и засуетился в шкафу, доставая оттуда большую тарелку и нож.