Зигзаги поступков. Рассазы

Мирзопаязов вдруг остановился и повернулся к Вохид.

– Хочешь оперировать? Вохид без колебаний дал согласие и тут же попросил:

– Рустам Назарович! Спасибо за доверие. В таком случае мне бы хотелось, чтобы вы сами мне проассистировали. Я и приехал сюда, чтобы учится у вас. Я вас знаю давно и…

Мирзопязову было приятно слышать такое признание. Это тешило его тщеславие и самолюбие. Не дав ему закончить фразу, он молча кивнул ему в знак согласия.

– Ну, тогда я быстро организую операционную и второго ассистента, – сказал Вохид и помчался в направлении операционного блока.

Уже сидя в своем кабинете и попивая чай Мирзопаязов, задетый признанием своего молодого коллеги, приятно растянулся в своем мягком кресле, сбросив туфли. Из головы не выходило просьба больного «…соглашайтесь, может быть, я выживу…». Да и разговор с его родственниками не получилось. Скорее это был ультиматум с его стороны. Надо же, – чертыхнулся он. – О, Боже! С каких пор я стал таким черствым? – упрекал он себя в сердцах. Напрасно накричал на них, напрасно грозился отправить их восвояси. С каких пор он стал делить больных на своих и не на своих. Что за черт! – возмущался он.

Вспомнилось, с каким гостеприимством и добродушием такие же жители соседней республики встречают и провожают, когда он иногда приезжает на отдых в горы то ли с семей, то ли с друзьями, то ли с коллегами по работе. – Ого-го…! Они умеют принимать гостей. Тут же режут барана или козу. А ведь взамен ничего и не просят. Так у них заведено. Гость для них – это свято. А уж если ты им оказал, какую-либо хоть мало-малую услугу, то они умеют достойно отблагодарить. – А тут. Надо же обозвал их темными, безграмотными, – сокрушался он, допивая чай. – Видимо ты устал Назарович! – сказал он в сердцах самому себе. – Если ты в присутствии молодого коллеги, приехавшего к тебе учится, перенять твой опыт, допустил столько деонтологических нарушений.

Всё это для опытного хирурга, как Мирзопаязов, стало данностью. Есть – хорошо, нет – будет завтра. Выздоровел такой приезжий иногородний больной, прибежали сияющие от счастья родственники со своими конвертами, свертками, мешками, баулами, овцами, значит хорошо, если нет – не беда. Вот, только принесёт ли это радость? Ту искреннюю радость, что мелькает иногда в глазах человека? Его грустные размышления прервала медсестра, которая заглянула в ординаторскую.

– Рустам Ниязович. В операционной все подготовлено, можно идти.

И вот операция. Больной уже под наркозом, Мирзопаязов натягивает перчатки и подходит к операционному столу и как-то виновато обращается к Вохиду.

– Слушай, Вохид. – Извини. Сам понимаешь, случай сложный из ряда вон выходящий. Так что, позволь эту операцию, проведу я сам. Еще представится случай и тогда, обещаю проассистировать на операции. Хоп?

Вохид, конечно же, закивал головой и молча перешел на другую сторону операционного стола, уступая место своему патрону. Мирзопаязов широким средне-срединным разрезом вошел в брюшную полость. В нос ударил кисловатый запах гнойного выпота, которым была заполнена полость живота. Выпот осушили и, взору представилась такая картина: петли тонкого и толстого кишечника, большой сальник, печень и желудок спаяны между собой, покрыты рыхлыми спайками. Выделить что-либо из органов из этого конгломерата практически не возможно. Вход в полость малого таза замурован. Со стороны было видно искреннее разочарование хирурга.

– Ну, что здесь поделаешь? – Ничего-о-о! – читалось в его глазах. Удалив мутный с хлопьями выпот, он показал Вохиду стенку кишечника, который был весь покрыт мелкой сыпью и фибринным налётом. Перистальтика кишечника отсутствовало, петли кишок выглядели слегка раздутыми.

– Эх, дорогой коллега! – обратился он к Вохиду, который стоял и выжидал, что скажет Рустам Ниязович. – Хирургия здесь бессильна. Если будем раздирать спайки, то обязательно повредим стенку кишечника. А это, сам знаешь, свищи, повторный перитонит. Хирургия, к сожалению, не всесильна. Даже в наше время такой перитонит, как у этого больного, просто не победим. Говоря научным языком – случай инкурабельный, иноперабельный.

Сказав это, он попросил Вохида перейти на его место и закончить операцию.

– Значить так. Тщательно осушишь брюшную полость, а брюшную стенку ушьешь наглухо.

– Рустам Ниязовчи! Может задренировать полость живота? – спросил Вохид. – Зачем? – вопросом на вопрос ответил хирург.

– Ни к чему! Зашивай наглухо.

Отойдя от стола Мирзопаязов устало сел на предложенную ему табуретку. В это время Вохид с усердием молодого хирурга начал накладывать аккуратные послойные швы на рану брюшной стенки. Видя, как он старается, аккуратно сопоставляя края раны, Рустам Ниязович не выдержал и, усмехаясь, пожурил Вохида.

– Ну, зачем такое старание. Все равно больной умрет. А умершему ни к чему косметический эффект твоих швов. Так что наложи пять-шесть швов через все слои.

Разочарованный, усталый и злой, Мирзопаязов вышел из операционной и рухнул на диван возле сестринского поста. Давно не было у него такого стресса, когда ты, как хирург оказался бессильным, когда какой-то студент вздумал обвинить тебя в попустительстве смерти у этого больного… Причем при всем народе. – О Боже! Что за страдания? Стянул маску, вытер лоб. Медсестра – молоденькая девушка с огромными черными глазами, – принесла ему воды.

– Спасибо вам, – она виновато опустила ресницы. – Вы молодец, вы еще одну жизнь спасли.

– Спасибо! – поблагодарил он ее. – Ах, невинность наша! Знала бы, что жизнь больного мы не спасли. Открыли и закрыли живот, – подумал доктор в сердцах.

Медсестра поправила колпак, взяла стакан и отошла за стойку. Она знала своё место. Она боготворила Рустама Ниязовича, считая его человеком большой души. Не то, что эти молодые, но не в меру заносчивые хирурги. Мирзопаязов, сняв маску и чепчик, положил их на диван.

– Рано, уберёшь?

– Конечно. Как вы себя чувствуете? – спросила она обеспокоено.

– Что? Так плохо выгляжу? Девушка смущённо заморгала.

– Если честно, то да. Плохо» Я ни разу еще не видела вас таким обеспокоенным.

– Завтра буду в порядке, – сказал он и поймал себя на мысли, что врёт: когда хирург беспомощен, а побеждает болезнь – это не может, не отразится на его настроении. Всю жизнь пытался, тут же забывать неудачи, но это никогда не удавалось. А с годами лишь становилась настойчивой доминантой. Немного передохнув все трое – Мирзопаязов, Вохид и второй ассистент подошли к родственникам больного, ожидавшим в коридоре. Подойдя к ним, Рустам Ниязович открыто признался:

– Мы ничего не смогли сделать. Только открыли и закрыли живот. Все замуровано, все в гною, нет живого места в животе. Все поражено воспалением. Мы, конечно же, сожалеем, но оказались бессильными. Хирургия, к сожалению, не всегда всесильна. Могу сказать, что не только мы, но и все хирурги мира воспитаны в страхе перед богом и перитонитом! И если в наши дни с богом еще можно как-то договориться, то перитонит остаётся страшным, смертельным заболеванием, – грустно пошутил он.

Сын больного заплакал, жена запричитала. Старик не плакал, но было видно, как ему было тяжело. Ведь его дитя всего 46 лет, он мог бы еще пожить.

Было невыносимо тяжело смотреть на горе этих людей. К таким разговорам хирургам не привыкать. За свою долгую практику он перевидал много смертей. Больной на операции не умер, но умрет в скором времени. Возможно, он и не проснется от наркоза. Мирзопаязов понимал менталитет своего народа. В таких безнадежных случаях родственники больного ведут себя иногда мягко сказать неподобающим образом. Среди них встречаются и такие, которые требуют от хирурга невозможного, либо гарантий полного успеха операции или вообще не соглашаются на операцию, хотя сам больной такое согласие дал. Хирург в подобных случаях попадает в весьма сложную ситуацию. Особенно это касается тех больных, для которых операция – единственный путь к спасению.

Формально, в том случае, когда больной человек совершеннолетний и над ним не установлена официальная опека, достаточно только его собственного согласия на операцию. Согласия родственников не требуется. Но ведь если больной после операции погибнет или у него возникнут серьезные осложнения, такие родственники еще хорошо, если просто напишут жалобу или даже попытаются возбудить против хирурга уголовное дело. Иногда такие родственники, просто избивают оперировавшего хирурга. Но в данном случае никто слово плохого не сказали. Молча выслушали объяснения доктора и остались стоять возле двери операционного зала.

Мирзопаязов прошел в ординаторскую. Налил себе холодного чая, сел в свое кресло, запрокинул голову, закрыл глаза. Полумрак кабинета ритмично качалась по ту сторону сомкнутых век. Усталость и раздражительность, но с каждой минутой ему становились легче.

– Так нужно будет правильно оформить историю болезни, четко указав в клиническом заключении показания к операции. Не забыть при этом, прямо указать на самый высокий риск операции и наркоза, то есть V степень операционного и анестезиологического риска. Далее следует написать, что больной на операцию согласен, а родственники против операции не возражают. Однако это все-таки только формальная сторона дела, – рассуждал про себя Мирзопаязов.

– Нужно еще раз поговорить с родственниками с глазу на глаз. Вообще кыргызы народ великодушный, умеют прощать, бывать снисходительными, – думалось ему.

А из головы не выходила его же непростительная в таких случаях резкость. Ведь видел же, что больной все равно погибнет. Можно было бы объяснить помягче, – корил он себя в сердцах. Его размышления прервал Вохид, который вошел в ординаторскую с историей болезни больного и с операционным журналом.

– Рустам Ниязович! Вы сами продиктуете ход операции или мне самому оформить операционный журнал?

– Вохид. Давай повременим с оформлением протоколов. Сейчас пригласи сюда всех родственников больного, которого мы с тобой оперировали.

Не проронив ни слова, Вохид вышел с ординаторского. А спустя минут пять вернулся уже в сопровождении родственников больного. Мирзопаязов поднялся к ним навстречу, усадил старика в кресло, напротив себя. Жена и сын больного остались стоять возле двери. Обращаясь к отцу больного, сказал:

– Уважаемый аксакал! Я понимаю ваше состояние. Я очень сожалею, что так случилось. Вашему сыну обратиться бы несколько дней тому назад. Ему можно было бы помочь. Запустил он свою болезнь – это одно. Но вы поймите и мое состояние. Каждый раз к нам приводят или привозят больных уже в запущенной стадии, когда результат операции бывает очень сомнительным. Поверьте, с такой ситуацией я встречаюсь очень много раз. Ну, а когда результат операции в таких случаях бывает плохим, то родственники обычно обвиняют нас – хирургов. По крайней мере, это несправедливо в отношении нас. Надеюсь, вы поймете меня и простите мою резкость.

Старик, жена и сын больного дали понять, чтобы доктор ни в чем себя не винил, что доктор сделал все, что смог, что виноваты они сами – обратились поздно.

Мирзопаязов, обращаясь к ним, сказал:

– Мы с вами одних кровей, мы с вами добрые соседи. В трудностях и в счастье мы всегда были вместе. Вот что я вам посоветую. Сейчас ваш больной находится в реанимационном отделении. Трудно сказать, как долго он будет оставаться живым. Может быть час, а может полдня. Потому, как только восстановится у него самостоятельное дыхание, когда уберут горловую трубку, через которую он сейчас дышит, я скажу реаниматологам, чтобы вашего больного выдали вам. Подготовьте автомашину, чтобы довезти его своего дома. Если довезете живым, то он успеет попрощаться со своими домочадцами, а если нет, что же, такова воля Аллаха! – закончил он.

– Уважаемый доктор! Рустам! Спасибо тебе сынок за твою работу, за твои заботы! Мы все благодарны тебе, твоим сотрудникам. Извините нас, что отняли у вас столько времени. Что будет с моим сыном – это воля всевышнего. Он дал – он и возьмет его на небеса. Что мы сможем простые смертные. Было бы хорошо, если вы – уважаемый Рустам, стали бы тем самым ангелом-спасителем моего сына. Не вини себя, что не смог помочь ему. Значить такова его судьба! Прощай сынок! Пусть всевышний всегда подержит тебя и твой дом. О-о-мин!

Выйдя из ординаторской в сопровождении Вохида, они все спустились на первый этаж. Усадив жену и сына на скамейке в больничном садике, старик поспешил в автовокзал, чтобы договориться на счет доставки больного в свой кишлак. Прошли полторы часа. Прямо к подъезду хирургического блока подъехала старая «Волга», на переднем сидении рядом с водителем сидел старик.

– Ну, что там, Эргеш? – нетерпеливо спросил старик. – Что говорят врачи? Он боялся напрямую спросить, еще жив его сын или уже погиб?

– Я только, что был у заведующего реанимационным отделением. Он сказал, что больной уже дышит сам и можно его уже увозить.

Дальше никакой волокиты не было. Медицинские сестры, как бы торопясь, переложили больного на каталку и быстро повезли больного по гулким коридорам. Затем лифт и каталку выкатили на эстакаду. Там с помощью сына и жены больного переложили на заднее сидение потрепанного «Волги». Коротко попрощавшись с больными и его родственниками, медсестры покатили каталку обратно.

Утром первая мысль Мирзопаязова была о больном в реанимации. А не позвонить ли дежурному реаниматологу? Не спросить ли, как она там? Нет, этого недостаточно. Хирург поспешил в отделение, но вдруг остановился. Перед глазами заплясали разноцветные мушки, сердцу в груди стало тесно. Мир качнулся и растворился в его глазах. Что за черт? Немного передохнув на скамейке перед входом в хирургический корпус, он попросил проходящего рядом медсестру, что бы Вохид спустился к нему. Вохид не заставил долго ждать. Запыхавшись, он почти прибежал к нему.