Жизнь и страх в «Крестах» и льдах. И кое-что ещё

Что же касается самого катания, то имел место лишь один неприятный эпизод, когда один из сильных слаломистов сломал ногу во время катания и его пришлось срочно эвакуировать домой в Ленинград. Вот тогда наш руководитель Юра Юшин обратился ко всем нам с просьбой больше не кататься на лыжах, а просто отдыхать оставшуюся часть нашей поездки, чтобы исключить повторения. Он имел в виду, что этот эпизод мог психологически повлиять на кого-нибудь из членов делегации, что, в свою очередь, могло привести к новому инциденту. И действительно, несколько человек из слаломной половины группы, вняли его уговорам и прекратили катание, но большинство (в том числе, все альпинисты, которые привычны к несчастным случаям в горах) продолжило кататься, а Юра не стал чинить никаких препятствий.

Вот так закончилась моя первая поездка за рубеж. Следующая будет только через пять лет и то в соответствии с пословицей «нормальные герои всегда идут в обход», т. е. если хочешь уехать на Запад, сначала поедешь на Восток, а уж потом как получится. Но этому будет посвящена вся следующая часть книги.

Я получаю вторую профессию

В мае 1971 года был организован экстернат во всесоюзной школе инструкторов в а/л «Эльбрус», который находится в Баксанском ущелье Западного Кавказа. Этот экстернат был организован Ленинградским ДСО «Труд» для спортсменов квалификации не ниже кандидата в мастера. Его продолжительность была всего две недели вместо 40-дневной стандартной школы инструкторов и проведён он был до начала летнего сезона с тем, чтобы спортсменам не пришлось потратить летний сезон только для того, чтобы получить инструкторскую квалификацию. Однако сдача экзаменов ещё не означала получение звания инструктора альпинизма. После успешной сдачи экзаменов ещё предстояло поработать с новичками стажёром у другого инструктора в одном из альп лагерей одну или две смены по 20 дней каждая. Количество смен назначалось экзаменационной комиссией по результатам экзаменов. Свою стажёрскую смену я отработал в июне в а/л «Узункол», который находится тоже в Западном Кавказе. Инструктором, у которого я стажировался, оказалась симпатичная женщина, с которой у нас сложились очень добрые рабочие отношения: я делал со своими новичками абсолютно всю работу, которую положено делать инструктору, плюс дополнительную (которую редко проводят сами инструктора) – я заставлял своих подопечных появляться на спортивной площадке в 7:15 утра и делать со мной усиленную (на 30–40 минут) зарядку. Сначала некоторые из них ворчали, но в день нашего расставания эти же участники подходили ко мне и благодарили за то, что я приучил их к такому насилию над собой – они якобы за эти 20 дней почувствовали разницу в своём теле. Что же касается инструктора, то она практически отдыхала все эти 20 дней, сидя в сторонке и наблюдая за моими действиями – будь то скальные, снежные или ледовые занятия. Взамен она охотно давала мне свои конспекты, которые она вела в бытность свою в 40-дневной школе инструкторов, чтобы я смог оттуда списать всё, что необходимо в свой отчёт, который я должен был вести после каждого рабочего дня и который надо было сдавать на проверку начальнику учебной части.

Когда в начале июля эта смена закончилась, я помчался в Центральный Кавказ в свой любимый лагерь «Безенги», где уже начался 30-дневный Ленинградский сбор ДСО «Труд», а я опаздывал на один или два дня. Там меня уже дожидались четыре самых сильных участника, которым надо было закрывать 1-й спортивный разряд, что они и выполнили со мной в качестве тренера наблюдателя. Через 10 лет, в 1981 году, трое из них, Боря Орлов, Коля Степанов и Слава Ведерников, стали чемпионами СССР в высотном классе восхождений. С первым я неоднократно встречался уже в 2000-х годах во время моих многочисленных наездов в Питер. Однажды Боря даже сконфузил меня, когда на альпинистском вечере в конце декабря 2009 года спросил у меня «как я праздную еврейский праздник Ханука?», а я, к своему стыду, даже и не знал когда этот праздник имеет место. Пристыдив меня, Боря пригласил назавтра пойти с ним в Ледовый дворец, недавно построенный в Питере, где как раз и праздновали Хануку 12,000 зрителей. Это и правда было феерическое представление, но более важным для меня, человека, покинувшего свою родину в 1976 году как раз из-за государственного антисемитизма, было открытие, что еврейский праздник отмечается так открыто, масштабно и всенародно. Это было приятным потрясением, за которое я был очень благодарен Боре Орлову, своему бывшему подопечному в альпинизме. С последним из этой тройки, Славой, я только что виделся в мой приезд в декабре 2018 года. И опять нам было что вспомнить.

На этом сборе кое-что произошло такого, о чём мне хочется здесь рассказать. Нет, слава богу, сам сбор прошёл без каких-либо трагедийных событий. Но вот мой друг, Саша Эпштейн, проявил себя, мягко говоря, не с лучшей стороны. На этот же сбор приехал Валера Чуфарин и кто-то ещё из Сашиных друзей, но тоже все мои приятели. Я даже отказался от возможности делить комнату с другими инструкторами и поселился с ними четвёртым в комнате для участников сбора. Начальник сбора Фред Туник назначил моим ребятам лучшего инструктора сбора, уже хорошо известного читателю Игоря Виноградского. Казалось бы: радуйтесь ребята и набирайтесь опыта от такого жизнерадостного инструктора, ведь все они были всего лишь спортсменами 3-го разряда, а Игорь – не только отличный инструктор, но и очень опытный к.м.с. Ну, все, кроме Саши, так и делали – наслаждались присутствием одного из лучших мне известных инструкторов. Но с Сашей произошло совсем наоборот. На разборе после первого же восхождения, да и после всех остальных, Игорь совершенно справедливо указывал Саше, как, впрочем, и всем другим участникам его группы, на их ошибки, допущенные во время восхождений. Все участники принимали эту критику вполне адекватно. Но не Саша. Он «надулся» и обиделся на своего инструктора. Пришлось мне провести с ним не одну беседу. На правах его близкого друга я пытался много раз объяснить ему, что все претензии Игоря, которые он предъявляет к Саше, абсолютно справедливы и надо их принимать достойно и исправлять. Но после такого разговора Саша обиделся уже на меня, очевидно, по причине того, что я не защитил его перед Игорем. Я понял, что в случае с Сашей мы имеем дело со «звёздной болезнью» человека. Судите сами: Саша в свои 19 лет был участником так много нашумевшей годом раньше экспедиции не куда-нибудь, а на сам «Хан»; сейчас на сборе из этой экспедиции присутствуют ещё три человека, Саша Карасёв, Сашин инструктор Игорь и я, его друг, – все трое инструкторы и старше самого Саши на 12–17 лет; да и на этом сборе он самый молодой, но уже имеющий в своём запасе восхождение на пяти-тысячник пик Радистов (4А к. т., хотя и не классифицированное), который опять же находится не где-нибудь, а совсем рядом с легендарным Хан-Тенгри. Саша был неумолим и увёз свою обиду на весь сбор, включая и меня.

На этом сборе я сделал только три восхождения – пяти-тысячник Коштан-Тау (4А к.т.) в качестве тренера-наблюдателя, пик Урал Восточный по Северной стене (4А к.т.) в двойке с известным ленинградским альпинистом, м.с. и д.т.н. Аликом Рыскиным и, наконец, руководителем на пик Ташкент (4А к.т.) со своими подопечными. Как видите, не очень спортивно, но весь этот сезон был посвящён получению инструкторской квалификации. Дело в том, что я уже начал серьёзно задумываться о своей будущей жизни – не смогу же я вечно «валять дурака» и кормиться подачками с кафедры ВТ ЛТА – рано или поздно меня выгонят, как только я не смогу привнести 10,000 рублей на моё содержание в казну академии на год вперёд. А откуда мне взять такие деньги? Не могу же я обращаться за этим к Эдику Аронову ещё раз? Это было бы уже слишком, да и будут ли у него такие деньги на этот раз? С другой стороны, я уже имею очень отрицательный опыт устройства на работу по своей основной специальности и нет никаких оснований думать, что эта ситуация может измениться в обозримом будущем. Вот я и решил, что у меня должна быть вторая, запасная, профессия – инструктора альпинизма, которая может позволить прокормить меня и мою будущую семью. Тем более, что я чувствую за собой способности наставника, а альпинизм я очень люблю и уже имею в нём определённые успехи. Ведь в горах можно работать четыре месяца летом в качестве инструктора альпинизма и четыре месяца зимой в качестве инструктора по горным лыжам. Остальные четыре месяца я могу жить в Ленинграде и зарабатывать репетиторством по математике для нерадивых школьников и готовить их к поступлению в институт (университет). Правда, я знаю, что мои успехи в горных лыжах далеки от тех, которые я имею в альпинизме, но всегда есть новички, которых тоже кому-то надо обучать, а со временем и я научусь хорошей технике слалома, если проведу четыре месяца в зимних горах, – уж не должно быть это труднее альпинизма!

Свершилось очередное чудо – у меня собственная квартира!

Когда я в августе 1971 года вернулся в Ленинград, там меня ждало приятное известие – ВАК (Высшая Аттестационная Комиссия) утвердил мою диссертацию и теперь уже официально присвоил мне звание к.т.н. В связи с этим на кафедре меня переводят с должности м. н. с. (Младшего Научного Сотрудника) с зарплатой 110 рублей в месяц на должность с. н. с. (Старшего Научного Сотрудника) с месячным окладом целых 190 рублей! С такими деньгами жизнь сразу стала ещё прекрасней и удивительней!

Однако уже пора было думать о следующем годе, т. е. о деньгах для моей кафедры на следующий год, чтобы совсем не остаться без работы, а, значит, и без средств к существованию. Я стал лихорадочно искать эти 10,000 рублей, чтобы обеспечить своё хотя бы ближайшее будущее. Напомню, что в эту сумму входит 2,300 рублей – моя зарплата за целый год, а остальными деньгами будет распоряжаться научно-исследовательский сектор ЛТА, т. е. какие-то неработающие «мёртвые души» тоже буду приходить раз в месяц за зарплатой – своего рода коррупция того времени.

Перебрав все возможные варианты, я остановился на следующем. Благодаря Сашиным (Эпштейна) рассказам я немного знал его семью, хотя ни с кем из них ни разу не встречался. Я даже пару раз посетил его дома где-то у станции метро «Кировский Завод». С его слов я знал, что его родители оба ведущие инженеры и оба работают в ЦНИИ (Центральный Научно-Исследовательский Институт) «Буммаш» – институт по проектированию оборудования для целлюлозно-бумажной промышленности. Я решил, что тематика их института вполне может подойти к тематике ЛТА. Теперь было важно, что думают на этот счёт сами Сашины родители и есть ли вообще у кого-то из них возможность давать работу на сторону, в частности, в ЛТА. Я озвучил Саше свои мысли и стал ждать реакции его родителей. Нет никакого сомнения, что его родители знали о моём существовании и нашей с Сашей дружбе. Ждать пришлось не долго: уже через несколько дней Саша сказал мне, что его отец согласен дать требуемую сумму на исследовательскую работу в ЛТА и теперь я должен сам подъехать к нему на работу и согласовать тему и все формальности. Что касается темы исследования, то мне не пришлось долго её придумывать – она была похожа на ту, по которой я уже существовал в течение 10 месяцев, т. е. я буду по разным источникам разыскивать готовые программы для ЦВМ, на этот раз сугубо для целлюлозно-бумажной промышленности. Вот так я обеспечил себе второй год существования в ЛТА.

А теперь я хочу вам поведать ещё одну почти сказочную историю, которая в эти же дни произошла со мной. В один из моих нечастых посещений кафедры я совершенно случайно узнаю, что у ЛТА имеется построенный всего несколько лет назад кооперативный (на деньги сотрудников) дом на 100 квартир, расположенный недалеко от самой ЛТА. Но самое главное не это, а то, что там только что освободилась однокомнатная квартира на первом этаже. А по тогдашним законам купить её мог только сотрудник ЛТА и обязательно по утверждению профкома (Labor Union), парткома и дирекции ЛТА. Конечно, я мгновенно заинтересовался, нельзя ли мне подсуетиться и пошёл в профком за более детальной информацией. Там мне сообщили, что я опоздал, т. к. уже есть утверждённый покупатель на эту квартиру. Я обратился к нашему начальнику лаборатории Валентину Клейноту, который всегда был в курсе всех текущих событий в ЛТА, чтобы он подробнее узнал о претенденте на эту квартиру. И вот что он мне вскоре сообщил: эту квартиру собирается купить одна женщина для своей дочери-студентки (сама она уже давно живёт в отдельной квартире). Он также сообщил мне, что женщина эта не простая – она член парткома и потому в этом деле мне ничего не светит. Ещё он добавил, что пообщался с ней и рассказал ей обо мне как о потенциальном претенденте на эту квартиру. По его словам, она «ярко вспыхнула» и просила его, чтобы он передал мне, чтобы я не совался в этот конфликт, иначе у меня будут большие неприятности. И добавила: если я послушаю её совета, то в следующий раз, когда освободится квартира в этом доме, она обещает мне содействие.

Ситуация абсолютно советская – чем выше твоё собственное (или твоих родственников, или друзей) положение в обществе (читай: партийное, профсоюзное или, на худой конец, профессиональное), тем у тебя больше прав и власти и можно легко «провернуть» даже и незаконное дело. И, конечно, я это тоже хорошо понимаю – вся моя жизнь прошла в таких условиях. Тем не менее, я решаю съездить в этот кооператив и попытаться поговорить с его председателем – а вдруг он мне что-нибудь путное подскажет? Приезжаю по адресу пр. Раевского, дом 26 и просто «обалдеваю»: дом стоит на берегу Ольгинского пруда и просто соседствует с очень известным и чуть ли не самым большим Ленинградским парком «Сосновка». Ну, лучшего места в то время, да, наверное, и сегодня в Питере нет. Нашёл я председателя кооператива, которым оказался пенсионер, ранее работавший на военной кафедре ЛТА, который, конечно, знал об утверждённой в ЛТА, но ещё официально неоформленной кандидатуре. Я в общих чертах рассказал ему о своём жилищном положении – мне уже 32 года, я к. т. н. и с. н. с., живу в 8-ми метровой комнате в квартире своей сестры и нет никакой возможности завести свою собственную семью. Как ни странно, но он проникся моей ситуацией и посоветовал обратиться к председателю Ленгорисполкома (мэр города Ленинграда) – по его мнению, только он может изменить ситуацию в мою пользу. Как и раньше, когда мои друзья узнали о моей затее, все как один, надо мной подсмеивались, не веря в положительный исход даже на 1 %. Сам я с ними был полностью согласен, однако, решил проверить, поскольку терять мне было нечего.

Я написал заявление на имя председателя Ленгорисполкома Сизова А. А., где изложил те аргументы, которые выше уже озвучил председателю кооператива, но добавил туда ещё один, на мой взгляд, очень весомый аргумент: тогда существовал закон, по которому даже если квартиру государство давало бесплатно, а получающий её имел научное звание (в данном случае к.т.н.), то ему обязаны были предоставить дополнительную (к общим стандартам) комнату. Имелось в виду, чтобы учёный имел возможность заниматься своей наукой также и в стенах своего жилища. Поэтому я добавил, что не только не имею дополнительной комнаты, которая мне, вроде бы, полагается от государства, но и вообще никакой в мои уже 32 года.

С этим заявлением я пришёл на приём в Ленгорисполком. Как я понимаю, сам Сизов никогда простых трудящихся не принимал, а в назначенные часы приёма граждан там сидел один из его заместителей. Вот его-то фамилию я и запомнил – Филонов. Запомнил, конечно, потому, что он совершил чудо, которого от него никто не ожидал. Он даже не задал мне ни одного вопроса, ему всё было ясно из моего заявления-просьбы разрешить мне выкупить эту освободившуюся квартиру за мои же деньги. Он молча наложил свою резолюцию «разрешаю». Теперь с этим заявлением я вернулся к председателю, который, увидев на ней резолюцию «самого», сообщил мне, что с такой бумагой уже никто не сможет противостоять моему вселению в эту квартиру. Пришлось мне за неё уплатить 1,500 рублей, которые мне одолжили мои родители и которым я довольно скоро их вернул. Вот так неожиданно я впервые в жизни получил, хоть и маленькую (там была комната 16 м

, кухня 6 м

и ванная), но собственную квартиру. После этого жизнь моя засверкала ещё более яркими красками!

Изменение моего семейного статуса

Теперь, имея собственную крышу над головой, самое время было подумать о семье и детях. Но сначала давайте вернёмся на пару лет назад. Я уже упоминал, что все последние годы я взял на себя обязанности по организации дачи в Кавголово на зимний период для себя и своих друзей. Для этого я не только приезжал туда ещё до начала зимы, договаривался с хозяйкой об оплате, собирал с участников деньги и передавал их хозяйке и т. д., но также и обеспечивал дровами нашу хату, т. е. привозил целый грузовик отличных обрезков с лесопильного завода (а лучших сухих дров просто не бывает) – зря что ли я работал в ЛТА? В зимний сезон 1970–71 гг. Саша Эпштейн привёл к нам в хату нового члена – Таню Захарову. Не подумайте, что это была Сашина девочка, нет, девочка у Саши уже была – Наташа из ЛИТМО-вской альп секции, а с Таней он познакомился прошедшим летом в альп лагере. Таня тогда работала на Ленинградской междугородней телефонной станции и училась на 4-м курсе вечернего ЛЭИСа (Ленинградский Электротехнический Институт Связи им. Бонч-Бруевича). Очень скоро я понял, что Саша привёл её в нашу хату в заботе обо мне – ему казалось, что я живу без подруги, а сам я не считал нужным посвящать его в свою личную жизнь. Так Таня стала полноправным членом нашего Кавголовского коллектива, но совсем не в том качестве, которое, как мне казалось, Саша планировал.

Всё изменилось через год, т. е. зимой 1971–72 гг. Как я уже упоминал, после Безенгийского сбора Саша обиделся на всё его руководство – своего непосредственного инструктора Игоря Виноградского и начальника сбора Фрэда Туника, которые выдали ему нелестную характеристику, что закрывало ему дальнейший путь в альпинизме, а заодно и на меня, как не защитившего его перед своими друзьями. В эту зиму Саша совсем перестал со мной общаться, хотя подтвердил своё и Наташино участие в Кавголовской даче. Я, объясняя себе его поступок «зелёной» молодостью, предпринял ещё одну попытку его образумить – поехал к нему домой на Баррикадную улицу, дом 3 кв. 11 и в последний раз попытался ему объяснить, что это он не прав, это он делал ошибки во время восхождений и должен был прислушаться к справедливой критике своих наставников. А вместо этого он обиделся на весь свет, т. е. применил правило, по которому «все идут не в ногу, один я иду в ногу». Но и эта моя попытка оказалась тщетной.

Дальнейшее развитие событий я только могу домысливать: Саша сам себя загнал в изоляцию, и только его Наташа была рядом с ним. В тот зимний сезон они оба почти не появлялись на даче. Зато Таня продолжала регулярно приезжать и в совершенно безлюдной хате мы как-то неожиданно с ней сблизились. А в начале февраля Таня сообщает мне, что приглашена на свадьбу Саши и Наташи. Я, естественно, никакого приглашения не получаю. На этом и закончилась наша с Сашей дружба.

Теперь самое время рассказать о нас с Таней. В это время я тоже, как и Саша, который отвернулся от всех, в том числе и от меня, почувствовал какую-то пустоту вокруг. Кроме того, в свои 33 года я решил, что пора заводить семью, иначе я могу опоздать с детьми, которых мне, как любому нормальному человеку, конечно же, хотелось иметь. Поскольку я уже имею хоть и крошечную, но свою отдельную квартиру, я решаю, что теперь мне тоже можно стать семейным человеком, о чём сообщаю Тане, а она не против. То, что брак наш был без страсти и любви меня не очень беспокоило – я был уверен, что половина человечества так и живёт, не всем же выпадает семейное счастье одновременно с любовью; многие семьи довольствуются лишь счастьем иметь хороших детей. Можно сказать, что в этом вопросе я руководствовался самыми что ни на есть меркантильными соображениями. В конце концов, рассуждал я, два порядочных и образованных человека вполне могут жить вместе, дополняя и помогая друг другу.

Таким образом, мы заключили наш брак 15 марта 1972 года и даже отметили это событие в моей маленькой квартирке в присутствии моих друзей – Лёвы Шахмундеса, Игоря Виноградского, Фреда Туника и Таниной ближайшей подруги. Возможно было присутствие ещё одного-двух моих друзей, но я их не запомнил. В этот день мы сполна ощутили заботу нашей партии и правительства о брачующихся парах: по случаю такого события во Дворце Бракосочетания нам выдали талоны на покупку дефицитных продуктов (сервелата, копчёной колбасы и чего-то ещё в пределах двух килограммов каждого продукта). С этими талонами следовало обратиться в единственный магазин Ленинграда, где такие продукты только и можно было купить. Боюсь, что этот факт нашей тогдашней жизни сегодняшняя молодёжь меня не поймёт или не поверит – но эта уже не моя вина. Моя задача – приводить факты. Когда мой сын Женя прочитает эти строки, то он вряд ли сможет всё это понять, поскольку на его первой свадьбе было 250 человек, а на второй заметно меньше – всего каких-то 200 человек. В обеих его свадьбах ни правительство, ни правящая партия США никакого участия не принимали. Вот она бездушная и беспощадная Америка!

С этого момента началась моя семейная жизнь. Через неделю по просьбе моих родителей, они сами устраивают ещё одну свадьбу для ближайших родственников у них в доме (всё ещё в комнате на Барочной улице). Туда, естественно, приглашены Танины родители, но присутствует только её мама Эсфирь Михайловна, т. к. отец Василий Михайлович был болен. Здесь и я впервые познакомился с её мамой. Как потом выяснилось, она до войны была очень даже современной женщиной. Судите сами: она окончила тот же ЛЭИС, что и Таня, и даже побывала в альп лагере, где получила значок «Альпинист СССР». После войны она вышла замуж за Василия Михайловича, простого рабочего Балтийского завода, и имея двоих дочерей, ей, конечно, пришлось думать в основном о хлебе насущном и более ни о чём.

Через полтора месяца, на неделю майских праздников мы с Таней уехали кататься на горных лыжах в город Кировск Мурманской области. Там произошёл забавный эпизод. Я, хоть и ехал туда в первый раз, но хорошо знал, что в эти дни там пик лыжного сезона и получить номер в единственной гостинице города совершенно невозможно. Вот поэтому перед поездкой я взял в своей ЛТА командировочное удостоверение на единственное предприятие Кировска, Горно-Обогатительный комбинат «Апатит», якобы для ознакомления с компьютерными программами комбината, хотя я не имел понятия, обладают ли они хотя бы одной ЦВМ. На самом деле это удостоверение мне было нужно, чтобы получить номер в единственной гостинице города. И действительно с этим документом мне не имели права отказать и таким вот образом мы с Таней получили столь желанный номер. Сотням других лыжников пришлось устраиваться где-то на квартирах у жителей города. Там на горе я встретил Митю Хейсина, который почти каждый год в это время приезжал туда кататься и потому знал там очень многих, как, впрочем, знали и его. Митя не стоял в общей очереди на подъёмник, как простые смертные, он всегда проходил без очереди, т. к. был знаком с работниками подъёмника. Зато, когда он спросил меня, где мы устроились и я ответил, что в гостинице, Митя даже в лице изменился. И я его хорошо понимал – даже он не сумел получить там номер, а я его обошёл! Ну, с кем не бывает?

В июне 1972 года Таня защитила свой диплом в ЛЭИСе и, как и ожидалось, получила направление на работу в Ленинградскую Междугороднюю Телефонную станцию, на которой уже работала четыре года до перехода на дневное обучение перед последним, пятым, курсом.

Новое фиаско на пике Коммунизма летом 1972 года

В этом году я всё ещё не оставил мысль о получении звания м.с. (мастера спорта), но, как я уже говорил, теперь для этого надо было в составе команды стать, как минимум, призёром Чемпионата СССР по альпинизму. Для осуществления моего желания мне ничего другого не оставалось, как проситься в экспедицию Гурия Чуновкина, который был начальником единственной в тот год экспедиции Ленинградского ДСО «Труд», а также и капитаном команды, участвующей в Чемпионате СССР того года в классе высотных восхождений. Заявлено было первопрохождение на пик Коммунизма (высота 7,495 м). Я так сказал («мне ничего другого не оставалось») потому, что команда Гурия состояла из более старших (по возрасту, званиям и заслугам) спортсменов, которые представляли собой сплочённый многолетней схоженностью коллектив. Я был совершенно посторонней для них фигурой из другого коллектива, но также понимал, что по физической и технической подготовке им уже не уступал, что от части подтвердилось на совместных тренировках, а мой возраст при этом давал мне определённое преимущество. Когда после месяца тренировок в этом убедился и сам Гурий, которому я с самого начала сказал, что меня не устроит быть только в составе экспедиции, – мне необходимо быть членом команды, заявленной на Чемпионат СССР, он предложил мне такую «сделку»:

– За месяц до экспедиции ты едешь на 20 дней в а/л «Артучь», который находится в Фанских горах (юго-запад Памиро-Алая на территории Таджикистана), там работаешь с нашими ребятами-вспомогателями в качестве тренера-наблюдателя и тем самым помогаешь им закрыть 1-й спортивный разряд. После этого вы возвращаетесь в Душанбе и присоединяетесь к остальным членам экспедиции, а оттуда на вертолёте мы перелетаем на Северо-Западный Памир на поляну Москвина под пик Коммунизма. За эту твою услугу я обещаю включить тебя в команду этого года.

На таких условиях я, естественно, даю своё согласие. Проблемы со временем у меня не было – я ведь был почти «свободный художник» на кафедре ВТ ЛТА. Итак, в начале июня я и четверо вспомогателей вылетели в Душанбе и через несколько дней впервые оказались в Фанских горах. Я совсем не жалею о проведённом в них месяце. В самом лагере «Артучь» мы провели только один день, забрав там снаряжение и продовольствие на две недели, и сразу же поднялись на знаменитые Куликалонские озера. Там настоящий курорт на высоте 2,800 метров. Вода чистая и тёплая, в реках водится маринка (разновидность форели), а выше – снежные склоны и вершины. Почти всё время мы провели на этих озёрах, изредка посылая двойку в лагерь пополнить запасы провианта. В результате ребята выполнили свой план и закрыли первый разряд, а я ещё успел сделать руководство ими на вершину Диамар (4Б+1 к.т., первопрохождение). Затем мы отбыли в Душанбе, где и соединились с остальными членами нашей экспедиции.

Уже через пару дней вертолёт забросил нас на поляну Москвина (4,400 м) и начались обычные будни экспедиционной жизни – выходы на тренировочные восхождения, следующие за ними разборы, снова выходы и т. д. За это время мне удалось сделать всего одну, заслуживающую внимание, вершину – пик Четырёх высотой 6,380 м (4А к.т.) под руководством самого Гурия. После этого вся заявленная команда (12 человек) совершила дневной переход на поляну Сулоева с одной лишь целью – сделать последнее тренировочное восхождение на пик Коммунизма (7,495 м) по самому лёгкому маршруту – с ледника Фортамбек по ребру Буревестника (5Б к.т.). Это восхождение и стало для меня роковым. Но давайте всё по порядку.

На поляне Сулоева уже в тот год располагался МАЛ (Международный Альпинистский Лагерь) и присутствие большого числа иностранцев давало о себе знать, т. к. за ними, а заодно и за нами, приглядывали специально для этого приставленные люди.

Наш маршрут проходил через знаменитое Памирское Фирновое Плато – одно из самых протяжённых высокогорных плато (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9F%D0%BB%D0%B0%D1%82%D0%BE) в мире. Плато протянулось с востока на запад на 12 км. Ширина плато составляет 3 км, а средняя его высота над уровнем моря 6,000 м. Приблизительно на середине плато мы обнаружили несколько пещер, вырытых иностранцами, в которых они пережидали непогоду и которые были ими уже покинуты. Мы, конечно, не устояли перед соблазном войти и полюбопытствовать на оставленные там предметы. Что уж там говорить, нам было интересно полюбоваться на всё – будь то зубная паста или заморская еда в пакетиках, которая была оставлена за ненадобностью. Напомню, это был 1972 год, и мы жили за «железным занавесом», почти не ведая об этих мелких радостях жизни. В тот год мы впервые увидели, как на почти плоском снежном плато все иностранцы пользовались телескопическими палочками, а вовсе не ледорубами, как это делали советские альпинисты. Помнится, что мы ещё долго подсмеивались над этим обстоятельством, уверенные, что они это делают из-за экономии сил, а нам, советским альпинистам это ни к чему – ведь мы всё равно самые сильные альпинисты в мире. Впрочем, это же касалось не только альпинизма, но и любой другой сферы человеческой деятельности. К слову сказать, через некоторое время и советский альпинизм принял на вооружение эти самые палочки.

Ну, а теперь о главном. После нескольких дней упорного труда наша команда заночевала перед последним предвершинным гребнем на высоте 7,000 м. Отсюда остаётся всего один день несложной, но всё ещё трудной и опасной работы, учитывая такую высоту и, самое главное, ветер, который за последние годы уже сдул с этого гребня не одну связку. Как раз накануне, когда мы были ещё на плато, мы услышали нерадостную новость о том, что двойку чехов сдуло именно на этом участке.

Рано утром, когда все уже вылезли из палаток, одетые по максимуму для такой высоты, я, при попытке встать на ноги, тут же падаю на землю и (о, ужас!) обнаруживаю, что ноги меня не слушаются. Естественно, я дальше не иду, команда уходит без меня. Как я провёл в палатке весь этот день в ожидании возвращения команды с вершины я не помню. Помню только невероятную досаду, которая не покидала меня весь этот день – всё напрасно, и этот сезон прошёл впустую и теперь, похоже, моему желанию стать м.с. не суждено случиться никогда. Конечно, я пытался проанализировать, как это могло случиться и что могло быть причиной этого. Ведь ничего подобного со мной никогда на происходило! Довольно скоро мне на ум пришла история двухлетней давности, произошедшая у нас на Хан-Тенгри с двумя сильными мастерами, Носовым и Карповым, которые были приданы нам в усиление. Как ни странно, но именно они оба заболели, один за другим, и, можно с уверенностью сказать, что из-за них и произошла главная трагедия той экспедиции – смерть Вадима Грифа. Анализируя моё положение в команде Гурия и их двоих в нашей экспедиции Мити Хейсина, я довольно быстро нашёл ответ на вопрос «что же со мной произошло сегодня?».

Очень может быть, что тот факт, что именно они заболели в той нашей экспедиции, можно объяснить плохой их тренированностью в течение года – они ведь на наших тренировках не появлялись, им, как суперменам, была предоставлена возможность самостоятельных тренировок и не исключено, что благодаря ореолу вокруг их личностей они и сами решили, что на нашем уровне они вполне справятся и без серьёзных тренировок. Однако, если болезнь Карпова была связана с физической перегрузкой его организма, то потеря Носовым управления своими ногами я бы связал с психологической нагрузкой: во-первых, с самого начала они оба чувствовали себя в нашей экспедиции, хотя и элитными, но всё-таки чужаками; во-вторых, внезапная болезнь друга Карпова, уже поставившая под сомнение их дальнейшее участие в восхождении; в-третьих, и это, наверное было самым главным, – уже произошло то, что никак не должно было произойти – шесть не самых заслуженных членов команды уже побывали на вершине, а мы, самые заслуженные, пока что сидим в палатке на высоте 6,400 м и как всё сложится в следующие три дня – ещё большой вопрос? Ну и, конечно, три дня без движения на такой высоте тоже не проходят бесследно. Вот, наверное, когда наступил окончательный перелом в психическом состоянии Толи, который и привёл к тому, что утром четвёртого дня ноги его уже не слушались.

Я пришёл к такому выводу, потому что очень похожее произошло и со мной на высоте 7,000 м на пике Коммунизма. Я ведь в этой экспедиции тоже был «чужаком», только моё положение было много хуже, чем Карпова и Носова на Хан-Тенгри. Судите сами: во-первых, их всё-таки было двое, и они были многолетними друзьями; во-вторых, Хейсину их навязали в качестве суперов для усиления команды. В моём случае всё было наоборот: в отличие от Карпова-Носова я был совсем один, практически не имея никакого человеческого общения, и это при том, что находился среди людей; я сам напросился к Гурию, никто там во мне не нуждался, если не считать моей инструкторской работы со вспомогателями до начала экспедиции. И вот всё то, что я здесь перечислил, я и чувствовал весь экспедиционный месяц. Таким образом, моё психическое состояние весь этот месяц было на пределе и, в конце концов, «выстрелило» в виде «отказа» ног. Я абсолютно уверен, что это было следствием психической нагрузки или даже перегрузки. Доказательством этого является и тот факт, что через день, когда мы уходили с этого бивуака вниз, я ушёл сам, без чьей-либо помощи, и что очень важно, не доставил никому никаких проблем. Но, конечно, об участии в Чемпионате СССР можно было забыть.

После возвращения к себе в базовый лагерь на поляне Москвина и до самого выхода команды на заявленный маршрут я так переживал своё поражение, что это заметил Борис Лазаревич Кашевник, который был в этой экспедиции старшим тренером. Он как-то раз подошёл ко мне и посочувствовал, а в конце беседы «утешил» меня совсем уж нестандартным способом:

– Исаак, не расстраивайся ты так, мы всё равно не взойдём.

Борис Лазаревич был очень опытным м.с. и, очевидно, имел основание так говорить. В тот год команда и вправду не взошла заявленным маршрутом на пик Коммунизма и была снята с Чемпионата СССР. Для меня этот факт был совсем небольшим утешением, потому что у меня было личное поражение, совсем не связанное с поражением команды. Однако сознаюсь, что мне немного полегчало от участия в моей судьбе всеми уважаемого большого мастера.

Вот так закончилась моя третья и последняя попытка стать мастером спорта.

Важные события 1972–1973 гг

Перечислю их по порядку.

1) Нельзя сказать, что мне всё время не везло. Бывало и наоборот. Вот к таким «наоборот» я бы отнёс следующее событие, которое произошло осенью 1972 года прямо в моей ЛТА. Там появилось объявление о необычном экспериментальном курсе английского языка, который будет проводиться двумя молодыми преподавательницами из Ленинградского Университета. Группа будет состоять всего из 15 человек и набирать туда будут только молодых (до 35 лет) кандидатов наук из Ленинградских Вузов и НИИ. Отбор будут проводить сами преподавательницы, а преподавание будет осуществляться по абсолютно новой методике одного болгарского профессора. Методика эта называлась «Интерактивное погружение в язык». Предполагалось, что кандидаты в эту группу уже знают язык, но хотят его усовершенствовать. Мало того, что преподавание будет проходить в стенах ЛТА днём во время рабочего дня, так и курс этот абсолютно бесплатный для отобранных участников. Чем объяснить такие льготные условия этих курсов я не знаю, могу только предположить, что две эти преподавательницы, возможно, были аспирантками Филологического факультета Университета, а курсы эти были задуманы как часть их диссертационных работ. А почему в ЛТА? Возможно потому, что это был редкий Ленинградский ВУЗ, где совсем не было проходного режима на входе в здание, а также его территориальное расположение в одном из лучших парков Ленинграда.

Можете себе представить сколько было желающих стать этими участниками! Тем не менее я тоже явился на интервью с этими очаровательными молодыми преподавательницами, которое они принципиально проводили на английском языке, проверяя таким образом уровень знания кандидата. Естественно, я совершенно не надеялся на успех. Как это ни странно, но они меня отобрали в свою группу. Как я понял уже позже, они отбирали хорошо образованных людей, непременно раскованных, легко контактных, свободных взглядов, способных играть в детские игры, потому что мы как раз эти две недели занимались розыгрышем различных жизненных ситуаций, чувствуя себя почти актёрами театра. Поначалу я был сильно удивлён тем, что они отобрали меня, т. к. никогда не обладал даже отдалённо никакими актёрскими способностями и также не считал себя высоко образованным. Думаю, что в мою пользу опять сыграл альпинизм. Они, очевидно, как и всех, стали расспрашивать меня о моих хобби и, когда я в качестве такого назвал альпинизм, они обе проявили неподдельный интерес. А когда они узнали, что я не просто альпинист, а вполне даже серьёзный и к.м.с., их интерес, как мне показалось, ещё более увеличился и всё дальнейшее интервью проходило вокруг этой темы. Вот как-то так я и стал участником этих очень полезных и приятных во всех отношениях курсов.

Надо признать, что эти две женщины были очень «заводными», не без актёрских способностей, и даже такого, как я, начисто лишённого хотя бы минимального актёрского дарования, сумели заставить играть в их игры, к тому же вполне натурально, без всякого напряга. В том числе мы разучивали детские песенки и с большим удовольствием пели их хором. И это был настолько успешный метод обучения, что я, ну очень неспособный к обучению языкам, и сегодня (через 46 лет, никогда не вспоминая раньше) легко напеваю своей двухлетней внучке очень популярную американскую лирическую песенку, которая «врубилась» в мою память с тех курсов:

My Bonnie is over the ocean,

My Bonnie is over the sea,

Bring back, bring back

Oh, bring back my Bonnie to me, to me,