Жизнь и страх в «Крестах» и льдах. И кое-что ещё

Теперь скандал переходит на следующий уровень. Гинзбург не может подписать положительный отзыв о готовности диссертации к защите, а без него я не могу защищаться не только в «Электроприборе», но и вообще где-либо. Когда я явился к Смолову В. Б., чтобы обсудить, что же делать в создавшейся ситуации, выяснилось, что он уже знает, что произошло на предзащите. Он так театрально «махнул рукой», что означало «и без них обойдёмся». И добавил:

– Ты ведь заканчивал кафедру ВТ ЛИТМО, вот и иди к заведующему кафедрой Сергею Александровичу Майорову и скажи, что хочешь защищаться по его кафедре.

А профессор Майоров С. А. тогда был не только заведующим кафедрой ВТ, но также и проректором ЛИТМО по научной работе. Итак, я появляюсь в его проректорском кабинете, говорю, что я аспирант Смолова В. Б. и хотел бы защищаться в ЛИТМО. Дальнейшее трудно представить, но прошу поверить, что всё так и было. Он не задал мне ни единого вопроса о самой диссертации, но по-настоящему кричал на меня:

– Да что мне ваш Смолов, да плевать я на него хотел и т. п. (на самом деле он не чурался настоящего русского мата).

Я был в шоке от такой реакции. Стало ясно, что его кто-то предупредил и что он уже в курсе события, которое произошло на предзащите в «Электроприборе» и, конечно, не хочет быть частью очевидного скандала. В этот момент я понял, что не видать мне защиты уже законченной диссертации. Круг замкнулся, Людмила Николаевна одержала чистую победу. На следующий день я посетил Владимира Борисовича и доложил результаты моего визита в ЛИТМО, чуть смягчив слова Майорова, но интонацию и смысл я до него донёс. Ну и, конечно, про русский мат я не стал ему рассказывать – это было бы уже слишком. Теперь Владимир Борисович сам не на шутку разозлился:

– Ты, вот что: иди домой и теперь предоставь это мне. Я думал, что эту вашу даму Нечаеву кто-нибудь всё-таки остановит, но теперь очевидно, что никого для этого не нашлось. Я сам позвоню Майорову и всё улажу. А ты позвони мне через два дня.

А вот что сказал мне Смолов, когда я позвонил ему через два дня:

– Поезжай в ЛИТМО к учёному секретарю ДС и начинай оформлять документы для защиты, Майоров уже дал для этого все указания.

С этого момента и правда всё пошло как «по маслу». Защита, наконец, состоялась 2-го февраля 1971 года. А теперь, после всего, что случилось за эти несколько месяцев, будет небезынтересно ознакомиться с некоторыми, наиболее любопытными, фактами из стенограммы защиты – она у меня сохранилась до сегодняшних дней. Если бы я не взялся писать эту книгу, я бы и понятия не имел о том, что она у меня вообще сохранилась. Теперь, впервые за 47 лет, я опять держу её в руках и некоторые факты из неё вызывают смех и недоумение. Судите сами:

1) После того как учёный секретарь огласил 11 отзывов о диссертации, он добавил, что ещё имеется также отзыв от ЦНИИ «Электроприбор», подписанный Р. И. Гинзбургом. Это означало, что «Электроприбор» вовсе не является ведущим предприятием, где выполнена работа, а как и предыдущие, играет роль обычного отзыва. И сразу за этим объявляет, что ведущим предприятием является ЛКБЭА (а я понятия не имею, что это такое!), от которого тоже поступил положительный отзыв.

2) Мало того, что вторым официальным оппонентом у меня был доцент кафедры ВТ ЛИТМО Кириллов В. В., так вот ещё слова самого профессора С. А. Майорова, который выступает от имени кафедры ВТ ЛИТМО (привожу дословно):

– «Я не буду зачитывать отзыв. Мы эту диссертацию достаточно подробно рассматривали. Автор был особенно энергичен после окончания нашего института, когда стал прикладывать полученные знания в конкретной деятельности, связанной с эксплуатацией аналоговой ВТ. Данная работа была оценена на заседании кафедры ВТ положительно, на основании чего можно утверждать, что автор безусловно достоин присуждения учёной степени кандидата технических наук.»

Не правда ли – какая метаморфоза иногда случается даже среди учёных мужей? А ещё меня приятно удивил зав. кафедрой Технической Кибернетики ЛИАПа д.т.н., проф. Игнатьев М. Б., на кафедре которого я ранее докладывал свою работу. Он, не будучи официальным оппонентом, нашёл время в своём загруженном графике, пришёл и даже выступил в прениях со следующими словами (цитирую):

– «Сейчас вся вычислительная техника похожа на баллистическую ракету – после запуска мы не знаем, как она будет вести себя в полёте, т. к. страдает достоверность результатов расчёта. Сейчас стоит проблема управляемых вычислительных процессов. В этом отношении работа Гилютина, которая обсуждалась у нас на семинаре при кафедре Технической Кибернетики ЛИАПа, является вкладом в это дело. Работа безусловно полезна, и автор заслуживает присуждения ему учёной степени к. т. н.»

Напомню, что это тот самый Игнатьев М. Б., который годом ранее пытался взять меня к себе на кафедру для продолжения моей работы по тематике диссертации, но у него так ничего и не получилось. Может быть, он потому и пришёл на защиту и выступил, что чувствовал себя виноватым передо мной за то, что не сумел «пробить» мою персону, а я потерял целый месяц в ожидании этого, так и не свершившегося события. Что же касается меня, то, кроме благодарности к нему лично, я ничего не имел. Я слишком хорошо понимал, что даже и он не бог.

А вот как начал своё выступление проф. Смолов В. Б.:

– «Гилютин поступил в аспирантуру, имея к этому времени явно выраженное стремление к научной работе и тему. Мне было сравнительно легко с ним работать, т. к. он весьма инициативен, самостоятелен. Направление научных исследований было совершенно определённым, связанным с разработкой…»

Итак, результат защиты: за присуждение степени к.т.н. было подано 16 голосов из 16 присутствующих членов совета. Ещё одна эпопея в моей жизни закончилась успешно! Нельзя сказать, что без сучка и задоринки, но всё-таки закончилась.

Даже и мой «самый любимый» брат Аркадий принял самое непосредственное участие в моей защите. Он, во-первых, присутствовал в зале заседания, а, во-вторых, и это главное, организовал банкет в ресторане для моих приглашённых гостей, поскольку сам я этим заниматься не имел возможности, а он любезно согласился на мою просьбу.

Интересно, что сразу после защиты ко мне подошёл Смолов В. Б. и сказал:

– Исаак, у меня существует традиция, согласно которой все мои аспиранты (а их к тому времени у него было уже несколько десятков – И. Г.) после защиты должны пополнить мою коллекцию талисманом, наилучшим образом, характеризующим самого аспиранта.

Естественно, я ответил, что принял это к сведению и в ближайшие дни его аспирантская коллекция будет пополнена. К счастью, мне не пришлось долго «ломать» свою голову над этой проблемой: в моей 8-метровой комнате кроме маленького письменного стола, кушетки (я не ошибся – настоящей кровати не было) и чемодана, который стоял на полу и служил мне платяным шкафом, больше ничего не было. Зато над чемоданом к стене был прибит предмет настоящего искусства природы – это были очень красивые рога молодого оленёнка, которые я привёз из одной из экспедиций не то с Памира, не то с Тянь-Шаня. Это было единственным украшением моего жилища, но для Смолова В. Б. мне ничего было не жаль. Я надписал своё имя на черепной коробке рогов и вручил их ему. Я также был осведомлён о том, что Владимир Борисович – страстный коллекционер значков и особенно заграничных, а мне где-то в горах довелось обменять с одним японцем какой-то невзрачный альпинистский значок на чудесный японский, на котором на прекрасном качестве белой эмали красовалась гордость Японии – голубая предрассветная Фудзияма. Конечно, я и его отдал Смолову В. Б. и, как мне показалось, он сполна оценил оба моих подарка.

Вообще, к Смолову у меня были и остались самые благодарные чувства. И не только потому, что на его месте далеко не каждый хотел бы и, главное, сумел бы «разрулить» мою, мягко говоря, нестандартную ситуацию, которая сложилась с защитой диссертации. Но ещё и потому, что у него было много общего с моим отцом, а именно: он тоже был участником Советско-Финской военной кампании 1939–40 гг. и тоже вернулся оттуда невредимым, а с фронта Второй Мировой вернулся инвалидом, ему там тоже выбили левый глаз, а на правом зрения оставалось не более 10 %. На этом, однако, их сходство заканчивается и остаётся одна большая разница – он был д.т.н. и профессор, заведовал кафедрой ВТ ЛЭТИ, а мой отец тоже заведовал, но всего лишь утильным ларьком.

Забегая вперёд, скажу, что когда в 1992 году я посетил свой любимый Ленинград, то решил разыскать Владимира Борисовича. Для этого я зашёл на кафедру ВТ ЛЭТИ и узнал, что он там больше не работает, но мне дали его домашний номер телефона. Я позвонил ему прямо с кафедры, назвал своё имя и спросил помнит ли он меня. Вот каков был его ответ:

– Как не помнить, Исаак, это же твои рога всё это время украшают стену в моей спальне!

Я был очень горд, что мой талисман не затерялся, несмотря на долгие и лихие годы, прошедшие с момента его вручения.

Необычная трудовая деятельность в ЛТА

Поскольку, с одной стороны, я был принят на кафедру вовсе не для выполнения какой-то определённой работы, а моя должность была банально «куплена» Эдиком за деньги «Электроприбора», то я совсем не чувствовал за собой каких-либо обязательств, касающихся моего физического присутствия на кафедре. С другой стороны, раз уж так получилось, что вместо кафедры Технической Кибернетики ЛИАПа, мне придётся трудиться в Лесной Академии в области, очень далёкой от моей специальности, то, по крайней мере, надо всё устроить так, чтобы у меня образовалось максимум времени для моей второй профессии – альпинизма. Я, конечно, понимал, что в конце года придётся написать какой-то отчёт о проделанной работе, чтобы формально оправдать полученную мною зарплату за год. Поэтому, немного поразмыслив, я решил, что буду собирать по всему «миру» имеющиеся в наличии компьютерные программы для лесной и деревообрабатывающей промышленности, а в конце года составлю из них классификацию в виде отчёта и сдам на кафедру в качестве документа о проделанной работе. Такая тематика позволит мне большую часть времени проводить вне стен кафедры, т. е. в библиотеках и в командировках в любые города, где есть университеты и предприятия, в которых имеются большие компьютеры (это те, которых на западе называют mainframe computers) и проводятся работы, близкие к тематике ЛТА. Очень желательно, чтобы города, в которые я собираюсь ездить в командировки, были непосредственно связаны с моими альпинистскими интересами. Мне казалось, что такая рабочая легенда будет вполне понятна для аборигенов кафедры (в основном это молодые девочки-программистки), которые должны приходить на работу каждый божий день и высиживать там все восемь часов.

Самое важное, что, когда я сообщил зав. кафедрой Николаю Александровичу (Н. А.) Морозову о своих рабочих планах, он полностью удовлетворился моими объяснениями. Да и как могло быть иначе, если Н. А. никогда в жизни не общался с какой бы то ни было вычислительной техникой и программированием на ней. Хотя, принимая во внимание, что он ведь когда-то защитил свою докторскую диссертацию (пусть и в области деревообработки или защиты леса от пожаров), то нельзя исключать, что он пользовался логарифмической линейкой для каких-нибудь расчётов в ней. В этом и заключался курьёз: кафедру ВТ в ЛТА создали всего пару лет до моего на ней появления и, как я позже понял, инициатива и само её создание принадлежали молодому (лет 35) и очень деловому парню по имени Валентин Клейнот, который не имел вообще никакой учёной степени, но был хорошим и знающим инженером. Всё, что тогда было на кафедре, но главное – это ЦВМ (цифровая вычислительная машина) «Минск 22», единственная серийная советская машина того времени, было добыто его усилиями. Для ЛТА, безусловно, было очень престижно иметь такую машину, т. к. в то время далеко не каждый технический университет Ленинграда мог похвастать таким приобретением. С получением этой машины в ЛТА вынуждены были создать кафедру ВТ, а, как известно, любая кафедра должна иметь своего заведующего. Понятное дело, что Валентин, не имея учёной степени, возглавить кафедру не мог. Конечно, если бы ЛТА объявила честный конкурс на эту должность, то в Ленинграде нашлось бы много достойных кандидатов для неё. Но, как я понимаю, ЛТА решила заполнить эту вакансию одним из своих доморощенных «лесных» докторов. Интересно, что тогдашние правила любого университета позволяли это делать, т. е. для того, чтобы возглавить кафедру, совсем неважно в какой области науки кандидат на должность заведующего кафедрой имеет свою докторскую степень, важно лишь, чтобы он вообще её имел. Вот так 65-летний профессор Морозов Н. А. стал зав. кафедрой ВТ, а создавший кафедру Валя Клейнот получил на ней должность начальника лаборатории, которая по сути дела состояла из ЦВМ «Минск 22» и в его обязанности как раз и входило, чтобы эта машина всегда была исправна и нормально функционировала. Что же касается её загрузки, то даже и в ЛТА было достаточно задач, чтобы её полностью загрузить.

Теперь пора вернуться к первым дням моей работы на кафедре. Уже в первую неделю Н. А. попросил меня зайти к нему в кабинет для приватного разговора. Я сильно испугался, что он станет говорить о рабочей дисциплине и моём отсутствии на рабочем месте вот уже несколько дней. Но мои страхи были совершенно напрасны. Всё оказалось, совсем наоборот.

Для начала Н. А. поинтересовался всё ли меня устраивает на новой работе и нет ли каких-либо вопросов к нему, а когда я заверил его, что не имею никаких проблем, он перешёл к главному. Оказывается, у него ко мне личная просьба и он очень надеется, что я ему не откажу. Дело в том, что ЛТА тесно сотрудничает с Таллиннским Фанерно-Мебельным Комбинатом (ТФМК), где в то время производили лучшую мебель в СССР и потому она пользовалась большим спросом и, конечно, была в дефиците. Как я вскоре сумел удостовериться сам, вся мебель на нашей кафедре, а также в кабинетах ректора и проректора ЛТА по науке, была получена из ТФМК. Ещё позже от сотрудников кафедры я узнал, что вся домашняя мебель у Морозова и Клейнота тоже получена оттуда же. Мне не известно, были ли какие-нибудь научные или производственные связи у нашей кафедры или вообще у ЛТА с ТФМК, но в Советском Союзе того времени уже перечисленного было предостаточно, чтобы поддерживать эти связи на должном уровне. Итак, Н. А. обращается ко мне:

– Исаак Борисович, у меня к вам большая просьба: наш хороший друг, коммерческий директор ТФМК, написал диссертацию, которую он будет защищать у нас в ЛТА на Экономическом факультете. Непременным условием для такой диссертации является использование математического аппарата, а вот его-то там как раз и нет. Не могли бы вы съездить на недельку в Таллин и помочь ему с этим. Конечно, в Таллине вас будет ожидать отдельный номер в гостинице со всеми удобствами.

Номер в гостинице, да ещё со всеми удобствами – большая редкость в то время для простого инженера. Ясное дело, что я не могу отказать в этой просьбе по двум причинам: во-первых, я хорошо понимал, что то, о чём меня просит зав. кафедрой явно незаконно (с какой стороны ни посмотри) и, значит, если я выполню его просьбу, он будет чувствовать определённую обязанность передо мной, а это позволит мне иметь на кафедре особое положение – я имею в виду моё каждодневное физическое присутствие (я как раз имею в виду обратное – моё отсутствие) на кафедре. Ведь за последние два года в аспирантуре я так привык быть вольным человеком, что готов был отдать за это очень многое. А во-вторых, Таллин, столица Эстонской ССР, как, впрочем, и две других столицы прибалтийских республик СССР, Рига и Вильнюс, считался для советского человека если не Западом, то, по крайней мере, «окном в Запад» и потому провести там недельку совсем не было каким-то напрягом.

Таким образом, я неплохо провёл целую неделю в Таллине, впервые наслаждаясь отдельным номером во вполне приличной гостинице. В первый же день я встретился с коммерческим директором ТФМК, который передал мне его «готовую» диссертацию, в которую я должен был добавить от себя видимость присутствия математического аппарата, совсем неважно какого именно. Остальные дни я провёл у себя в номере, работая над поставленной передо мной задачей, три раза в день спускаясь в гостиничный ресторан, где совсем неплохо (по советским меркам) кормили. Изредка я выходил в город прогуляться. Короче, я рассматривал эту поездку как неплохой отпуск. Я совсем не помню, что же такого математического я добавил в его диссертацию, кажется что-то связанное со статистикой, важно, что моего клиента это вполне удовлетворило и, как я позже узнал, он вскоре успешно защитил свою диссертацию и стал «вполне заслуженным» кандидатом экономических наук.

Я не ошибся в своём предположении, что после выполненной просьбы Н. А. у меня не было проблемы не появляться на кафедре по многу дней подряд, а заходить туда спорадически только для того, чтобы зафиксировать своё физическое существование. Даже за зарплатой я туда не ходил – в это время уже можно было получать её в любое время в сберкассе вместо того, чтобы стоять в очереди в кассу ЛТА со всеми сотрудниками в определённый день месяца.

Зато время, освобождённое от работы на кафедре, удалось с толком использовать для своей второй профессии. Судите сами: в марте месяце я катался на слаломных лыжах в Высоких Татрах в Чехословакии; в начале мая я провёл две недели в школе инструкторов альпинизма в а/л «Эльбрус»; в июне у меня была 20-дневная инструкторская стажировка в а/л «Узункол»; наконец, в начале июля я прибыл в свой любимый а/л «Безенги», чтобы работать там на Ленинградском сборе в качестве тренера-наблюдателя с самыми сильными спортсменами. В общем, если на кафедре весь этот год я «валял дурака», то в альпинизме я занимался делом, вполне полезным для Родины.

Первая заграничная поездка в марте 1971 года

В феврале 1971 года я совершенно неожиданно получаю приглашение от уже упомянутого выше Семёна Михайловича Керша принять участие в двухнедельной поездке в Чехословакию для катания на слаломных лыжах. Поездка эта была организована как обмен спортивными делегациями двух стран. Делегация состояла из 20 человек, из которых все были членами ДСО «Труд». Половина её участников составляли сильные слаломисты, другая половина – сильные альпинисты. Я не знаю, почему получил такое лестное предложение, могу только предположить, что при этом была учтена моя ничем незапятнанная репутация в «Трагедии на Хан-Тенгри 1970 года», где, как читателю уже известно, было много пострадавших, одни – физически, другие – морально, а мне сильно повезло остаться невредимым в обоих смыслах.

Теперь самое время объяснить молодому читателю, что в то время для поездки за границу, даже и в Восточную Европу, все страны которой хотя и числились независимыми, но, конечно, находились полностью под властью СССР, совсем недостаточно было иметь приглашение и зарезервированное и оплаченное место в составе делегации. И это несмотря на то, что отношение советских людей к странам Восточной Европы в то время выражалось пословицей «курица – не птица, Болгария – не заграница». В дополнение к этим двум документам необходимо было получить выездную визу в ОВИРе (Отдел Виз и Регистраций). Это подразделение МВД (Министерства Внутренних Дел СССР) было полностью ликвидировано только в конце 90-х годов. А тогда это был очень серьёзный офис, куда простой советский человек входил с большим трепетом. Но туда следовало являться только после того, как у вас на руках уже были характеристика с места работы (естественно, положительная) и рекомендация о целесообразности вашей поездки за границу, выданная специальной комиссией при соответствующем райкоме КПСС. Эта комиссия состояла из старых и проверенных большевиков, в обязанность которых входила проверка как политической эрудиции просителя, так и его моральной (имеется в виду в личной жизни) устойчивости. Как правило, там задавали вопросы типа: «когда был ХХIII-й съезд КПСС (Коммунистическая Партия Советского Союза) и какие на нём были приняты постановления», хотя могли задать и совсем каверзный вопрос, если их целью было «зарезать» кандидата на поездку. Каждая из этих двух характеристик в обязательном порядке должна была заканчиваться фразой о том, что кандидат «политически подкован и морально устойчив». Если такая фраза отсутствовала, в ОВИР можно было не ходить. И всё это лишь для того, чтобы съездить в одну из стран Народной Демократии, что уж говорить про поездку в любую страну капиталистического мира!

Когда мои друзья узнали, что я собираюсь пойти в такую комиссию при Выборгском райкоме партии (моя ЛТА находилась в этом районе Ленинграда) за характеристикой, все в один голос предрекали мне, что это будет лишь потеря времени, и что я точно не получу никакой положительной характеристики. Конечно, ход их мыслей был хорошо понятен и мне: молодой (31 год) к.т.н. и к.м.с., амбициозный, неженатый и не имеющий детей – это значит, что не оставляет в этой стране заложников вместо себя. Однако был и более серьёзный аргумент – это моя национальность. Как раз перед этим активизировались еврейские молодые активисты, особенно в Москве, в борьбе за свой выезд в Израиль. Буквально в этот месяц, 24-го февраля 1971 года, произошёл прогремевший на весь мир «захват» приёмной председателя Президиума Верховного Совета СССР двадцатью четырьмя советскими евреями, которые отказались оттуда уходить до тех пор, пока не будут удовлетворены их требования о разрешении на выезд в Израиль. А тут я со своей просьбой о выезде в Чехословакию. Ну, конечно же, мои друзья были правы, и я бы их послушал, если бы к этому времени у меня не выработалось своё правило жизни – делать максимум того, что зависит от меня, а там будь, что будет. И правило это меня опять не подвело – к удивлению всех окружающих, я получил желаемую характеристику. Так никто и не сумел найти этому факту объяснение.

Вот так я оказался в составе спортивной делегации, выезжающей в Высокие Татры, которые в то время располагались в Чехословакии, а сегодня просто в Словакии. И ещё для молодого читателя: в те годы любая выезжающая делегация за рубеж должна была иметь в своём составе хотя бы одного «руководителя» от Комитета Государственной Безопасности (КГБ), в обязанности которого входило наблюдать за всеми членами делегации, а по возвращении он должен был написать для КГБ отчёт о поездке, где обязан был изложить все эпизоды, которые могли иметь интерес для КГБ. Нам немного повезло: у нас таким человеком был Юра Юшин, м.с. по альпинизму и вполне приличный человек, который, хотя и не был сильным спортсменом (на мой, конечно, субъективный взгляд), но как-то умудрялся быть одновременно уважаемым как спортивным сообществом, так и КГБ. Уважение у последнего он, очевидно, заслужил редким для нашего поколения приличных людей вообще и альпинистского содружества в частности, членством в КПСС. Я, конечно, не имею здесь в виду высоко образованных людей, типа профессоров, кандидатов и докторов всевозможных наук, которые, как известно, были вынуждены вступать в КПСС не по собственному желанию, а исключительно для своего карьерного роста. В том то всё и дело, что Юра был простым инженером-электриком и мне трудно оправдать его членство в партии возможностью карьерного роста. С Юрой мне даже довелось быть вместе в 1968 году на восхождении на Мраморную Стену на Тянь-Шане – тогда это был мой первый шести тысячник. Одним словом, присутствие Юры не сильно сковывало наше пребывание в Чехословакии.

В Высокие Татры мы ехали на поезде через город Львов (Западная Украина), в котором мы вынуждены были провести целых четыре часа пока железнодорожники переустанавливали вагоны поезда с широкой колеи на узкую (европейскую). Как-то так случайно получилось, что в купе поезда я оказался вместе с очень известным и разносторонним ленинградским спортсменом Саней Мясниковым по кличке «Слон». Он был одновременно м.с. по лёгкой атлетике (прыжки в высоту) и водным лыжам (прыжки с трамплина, где неоднократно был чемпионом и призёром Чемпионатов СССР); владел горными лыжами практически на уровне мастера спорта и был к.м.с. по альпинизму. Добавлю, что Саня был ещё к.т.н., а позже стал д.т.н. и заведующим лабораторией в Санкт-Петербургском институте Радионавигации и Времени. Ко всем его регалиям следует ещё добавить, что он был жителем блокадного Ленинграда. Позже я открыл для себя, что эти его спортивные и профессиональные достижения были совсем не на пустом месте – известный академик-кардиолог А. Л. Мясников был его родным дядей.

Не скрою, мне было интересно провести всё это время за беседой с ним. Он особенно оживился, когда я достал четвертушку водки. Дело в том, что наши консультанты перед поездкой настоятельно рекомендовали каждому взять максимально дозволенное таможенными правилами количество водки, объясняя это тем, что водка способствует дружеским связям и помогает «развязывать языки» во время беседы с иностранцами. А то, что Саня – большой любитель зелёного змия – известно было также широко, как и то, что он выдающийся спортсмен. Саня, конечно, и сам вёз то же количество водки, что и я, но, в отличие от него, я вёз свою водку для других и потому мне было всё равно, где и кому её выставлять для употребления. Зато Саня весь как-то засветился, а несколько глотков водки почти сразу «развязали ему язык» и у нас состоялась на редкость душевная беседа, на которую я никак не мог рассчитывать, имея в виду, кто Саня и кто я. Учитывая моё убогое детство и, как следствие этого, постоянное ощущение физической неполноценности, с которой я только недавно расстался, я не мог не восхищаться Саниными спортивными достижениями. В связи с этим, главный вопрос, который мне очень хотелось ему задать и я, конечно, его задал, уловив подходящий момент в нашей беседе:

– Саня, как ты думаешь, каковы были бы твои достижения в спорте, если бы ты не употребил такое количество водки, которое ты выпил за свою жизнь?

Было очевидно, что я не первый задаю ему этот вопрос, но он как-то совершенно неожиданно, душой передо мной «разделся» и, как мне показалось, чуть не плакал, пытаясь абсолютно честно ответить на мой вопрос.

И чтобы закончить с Саней, следует упомянуть, что следующий раз я встретился с ним только через двадцать пять лет в один из моих прилётов в Санкт Петербург уже после перестройки, когда мой хороший друг и одновременно высоко классный доктор, тоже Саша, но по фамилии Попов, несколько раз привозил меня летом в Кавголово, где вся их компания каталась сначала на водных лыжах, а позже перешла на виндсёрфинг. Они оба пытались и меня приобщить к этим новым для меня видам спорта. И если с водными лыжами у меня хоть что-то получалось, то с виндсёрфингом всё было куда сложнее. Я убеждён, что есть виды спорта, которым можно научиться только в юном возрасте, из которого я, к сожалению, очень давно вышел. Я отношу виндсёрфинг именно к таковым. Тем не менее, тогда я был приятно удивлён тому, что Саня-Слон уделил мне столько времени и внимания, пытаясь научить меня этому очень непростому виду спорта.

Я и не подозревал, что уже в то время у меня проявились задатки бизнесмена, которые по-настоящему во мне раскрылись лишь через 25 лет уже в Америке, когда я был вынужден пополнить ряды американских безработных, о чём я, конечно, расскажу в соответствующем разделе книги. А пока что я хочу рассказать о моём «подпольном» бизнесе, связанном с этой поездкой. А «подпольный» он потому, что любой бизнес в Советском Союзе мог быть только таковым.

Общеизвестно, что тогда в СССР дефицит был во всём, в том числе и в одежде – то, что свободно лежало на прилавках магазинов, было безобразно и, к тому же, не дёшево для инженера с зарплатой в 110 рублей в месяц. Мне очень хотелось иметь приличную зимнюю куртку, за которую, если бы я и нашёл таковую в магазине, то моей месячной зарплаты для её приобретения всё равно не хватило бы. В то же время было известно, что даже в странах социалистической демократии (Чехословакия одна из них) одежда, как, впрочем, и всё остальное, было значительно лучшего качества и по вполне доступным ценам для их граждан, но не для нас. Дело в том, что сама поездка каждому из нас стоила 120 рублей (по системе «всё включено»), а в Банке СССР каждому поменяли на чехословацкие кроны не то 20, не то 30 рублей, на которые там почти ничего не купишь. В то же время один из моих хороших приятелей-слаломистов, который побывал годом раньше в точно такой же поездке, посоветовал мне купить вторую пару лыж югославской фирмы Elan, которые как раз недавно появились в наших магазинах в свободной продаже. По его словам, эта марка лыж хорошо себя зарекомендовала и очень востребована в Высоких Татрах, но там почему-то их не продают.

Я решил рискнуть и одолжил ещё 100 рублей, на которые и купил эти лыжи. Но теперь возник вопрос: как я их провезу через границу – советские таможенники (с которыми я ещё познакомлюсь значительно ближе ровно через четыре года) зорко следят, чтобы ничего не провозили через границу на продажу. Кроме пограничников, ещё и члены делегации не должны были знать о моём бизнесе, т. к. могли сообщить нашему руководителю, а он должен был доложить дальше «наверх» о моём проступке, что, конечно же не осталось бы без внимания соответствующих органов. Тогда я решил снять крепления с моих лыж и вести их отдельно в чемодане, а между моими лыжами поместил новые лыжи Еlan и в таком виде запаковал их в чехол. Конечно, мои лыжи стали заметно тяжелее, чем у остальных (но ведь их кроме меня никто не должен носить), зато их объём не должен был вызвать подозрение. Вот таким способом мне удалось незаметно провести новые лыжи для продажи и только один человек, с которым я делил номер в отеле, знал о моём бизнесе. Кончилось это тем, что их у меня купил официант ресторана, в котором мы ежедневно завтракали и обедали. Вместе с покупателем и моим напарником по номеру сделку эту мы «обмыли» тут же в номере (вот когда пригодилась моя водка!), а счастливый официант принёс нам обоим по презенту – очень красивые фирменные пивные кружки с надписью Staropramenиз своего ресторана. На вырученные кроны я купил себе прекрасную и очень тёплую зимнюю куртку, которую мои друзья по возвращению назвали «домиком» – такая большая и тёплая она была на зависть окружающих.

Но всё-таки главным было прекрасное катание на лыжах, совмещаемое с таким же прекрасным сервисом как в самом отеле, так и в его ресторане. Я запомнил только один неприятный эпизод, связанный с этой поездкой. Напомню, что всё это происходило в марте 1971 года – слишком свежа была память чехословацкого народа о разгроме Пражской весны в августе 1968 года, о чём я уже упоминал выше. В день нашего приезда в гостиницу нас собрали для ознакомительной беседы, на которую явился председатель местной ячейки КПЧ (Коммунистической Партии Чехословакии). Оказалось, что его присутствие было необходимо лишь для того, чтобы сообщить нам, что, если кто-нибудь из местных жителей сделает или даже просто скажет нам что-нибудь обидное, мы непременно должны доложить в местную ячейку КПЧ, а уж они непременно примут меры. Уж нам-то было хорошо знакомо, какие меры они могут принять в таком случае. После этого эпизода не все, но многие из нас, чувствовали себя оплёванными. Слава богу, никаких эксцессов на этот счёт не произошло.