Отбрось всё, что не ты

На душе было неспокойно, она чувствовала, что Стасю нельзя оставлять в таком состоянии одну.

«Что ты вмешиваешься? Вдруг сделаешь только хуже?» – корила она себя, – «Это не твое дело, ты ж не психолог! Езжай домой, пиши статью, корми Василия».

Но она знала, что уехать не сможет, чувствовала, что ее место сейчас здесь. Пусть она и не мастер утешать больные души, но попытаться стоило.

Идти оказалось недалеко. Станислава снимала небольшую студию, по совместительству квартиру, на первом этаже трехэтажного кирпичного дома.

В просторной студии с большими окнами и высокими потолками вдоль стен располагались картины. Холсты с незаконченными работами валялись повсюду – на полу, на кресле, на большом деревянном столе. По углам притаились краски и банки с кисточками.

Лёлька ступала осторожно, перешагивая через творческий беспорядок. Жилище художницы состояло из маленькой кухоньки и просторной комнаты-спальни.

На кухне посуды и техники почти не было: маленький холодильник, микроволновка, турка, пара сковородок, небольшая кастрюля. Из шкафчика ярко-зеленого цвета Станислава извлекла два пузатых бокала на тонкой ножке.

– Не совсем подходят под мартини, но больше ничего нет. И лимона, кажется, тоже нет.

Она озадаченно разглядывала полупустые полки холодильника. Вынырнула оттуда с добычей – багетом, пачкой тофу и помидором.

– Зато закуска есть, не пропадем! Можно еще фрукты намыть. Если хочешь, еду закажем.

Но Лёльку такая закуска вполне устроила.

Приготовив бутерброды, девушки отправились в студию. Соорудили гнездышко из пледов и подушек, в качестве подноса использовали табуретку.

Выпили «за искусство». Алкоголь побежал по венам, слегка закружив голову. Лёлька поднялась и направилась к картинам.

Издалека она видела прекрасные работы, некоторые из них – те самые, с первой выставки. Но на всех какие-то черные пятна, так и хотелось смахнуть их, как грязь.

Лёлька пригляделась и обмерла!

Пятна оказались чернильными надписями: «слишком ярко», «меньше абстракции», «линии четче», «непонятен замысел художника», «слишком сложно», «слишком просто», «немодный аквамарин», «смешение техник»…

Она глазам не верила, чуть не расплескала мартини. Переходила от картины к картине, поднимала с пола, рассматривала. Не сразу смогла выговорить:

– Но как? Зачем? Вот, что надо выставлять и показывать! Это прекрасно и трогает душу! Эти картины… Они полны жизни! Они… живые, они дышат!

Но художница лишь безнадежно махнула рукой:

– Эти? Да, я раньше тоже так думала… Пока мне не объяснили. Не вписываются они в формат. А мне так хотелось все сделать правильно, понимаешь? Я каждый раз вспоминала печальные мамины глаза и твердила себе: «Ты должна, ты не имеешь права облажаться». И вот, пожалуйста.

Размахивая бокалом, положив руку Лёльке на плечо и заглядывая в глаза, Стася говорила заплетающимся языком:

– Но я ведь так старалась, понимаешь? Это несправедливо! Я же все техники изучила. И что же?! Теперь уже и формат их не устроил! Я не понимаю. А ты понимаешь?

Лёлька только качала головой. Она не знала, что сказать, ей было безумно жаль художницу. Ей хотелось закричать: «Да раскрой же ты глаза! Ты же талантливее, чем все эти критиканы и учителя вместе взятые! Они тебе в подметки не годятся!».

Но она понимала, что Стася не услышит. Той хотелось выговориться.

– А ты знаешь, что меня назвали в честь актрисы, Станиславы Целиньской? «Девочка Никто» – мамин любимый фильм. Не то чтобы ей нравилась эта пышная дама. Быть может, она завидовала, что у той получилось обзавестись большим потомством, в отличие от нее.

Она неестественно громко рассмеялась.

– Нет, ты понимаешь всю иронию?! Девочка Никто! Это же про меня! Просекаешь фишку? Я помню этот вопрос в конце фильма: «Девочка никто – это я?». Постоянно спрашивала себя: «Девочка никто – это я?». Думала, как же ответит героиня. И как мне ответить? Стать никем или… попробовать быть собой. До сих пор иногда слышу этот вопрос у себя в голове… И еще помню фразу странной музыкантши из этого фильма: «Это страшно – иметь талант. Талант как живая рана, которую надо постоянно расцарапывать, а то загноится». Когда я оказалась на грани…

Она осеклась, а Лёлька ощутила тяжесть и холод в груди.

– Когда мои работы не принимали, я думала о том, чтобы бросить все и стать обычной, найти нормальную работу, но чувствовала нечто похожее, – такой нестерпимый внутренний зуд. И поняла, что не получится бросить.

Длинно вздохнув и сделав большой глоток, от которого захлебнулась и закашлялась, она продолжила:

– В детстве я всем говорила, что меня назвали в честь Станиславы Валасевич. Не слышала? Олимпийская чемпионка! Побила несколько мировых рекордов. Да вот оказалось, что она была не совсем женщиной, а гермафродитом.

Снова громко рассмеялась, закашлялась, Лёлька похлопала ее по спине, потом погладила теплой ладошкой.

– Да, я всем рассказывала про нее и загадочно задирала нос. В школе меня называли ненормальной, обходили стороной, предпочитали не связываться, мало ли, что там скрывается у меня под одеждами. Одевалась я как парень, носила джинсы-бойфренды и широкие кофты. Обижать – не обижали, но и дружить никто не спешил. А я и рада была. Не могу я с людьми. Тогда я начала видеть свет. И иногда он просто ослеплял. Люди такие странные, переменчивые, почти никогда не находятся в спокойном состоянии, их эмоции меняются мгновенно. Я купила темные очки и старалась смотреть только в книги. И на холсты. А теперь всему конец. И я не знаю, как быть дальше… Но не будем больше о грустном.

Лёлька и сама страдала от бури эмоций других людей. Стоило оказаться в толпе, как ее оглушали чужие чувства и мысли: «а вдруг я не понравлюсь», «ненавижу свою работу!», «убить его готова», «вот дура, почему я тогда не сказала это?», «всему конец, больше не могу», «как я устала», «ничего не успеваю», «почему у него получилось, а у меня нет?!», «хочу сдохнуть»…

Предпочитала скрываться, правда, дома, в одиночестве, ее подстерегала новая опасность. Лёлька боялась узнать, что останется, если она не будет проживать чувства других людей. Что внутри у нее самой? Казалось, что там пустота, черная дыра, слишком страшно было заглянуть туда…

Осушив бутылку мартини наполовину, девушки переместились в комнату. Лёлька спросила, где все те красивые украшения и одежда? И Станислава достала две коробки с верхнего ящика шкафа. В них были платья с кожаными ремнями, легкие юбки, несколько футболок и кофт. И множество ярких шарфиков.

Затем она принесла небольшую шкатулку, с виду невзрачную, потертую, исписанную рунами. Открыла – и Лёлька ахнула. Внутри оказалось целое богатство! Стася высыпала на кровать десятки разноцветных колец, бус, сережек.

Лёлька попросила, чтобы художница надела что-нибудь из этого. И сама начала примерять переливающиеся колечки.

Настроение улучшалось.

А когда она увидела Стасю в легком платье по колено, с узким коричневым ремешком, темно-синем с белыми стрекозами, сверху – куртка из коричневой кожи с заклепками, а на ногах – высокие ботфорты со шнуровкой, руки увешаны браслетами и кольцами, – она словно перенеслась в прошлое! Именно такой была художница в первую их встречу.

– Слушай, Стася, а пошли тусить! Все равно ведь не уснем! Есть у вас тут какой-нибудь клуб?

– Ну… я слышала, что есть один. Но не староваты ли мы для таких дел?

– Да брось! Посмотри на себя! Тем более, я думаю так: сегодня нам можно все!

– Идет, только ты тоже приоденешься!

Лёлька начала было сопротивляться, но передумала, надо поддержать художницу, а, значит, сегодня они наряжаются и идут гулять!

Подобрали к джинсам кофту с открытой спиной, украсили шею множеством бус. На ноги – ковбойские сапожки. Лёлька даже понравилась себе в зеркале. Но с сомнением проговорила:

– Вот что значит – красивая обертка. Если б не твои наряды…

Стася обняла ее и, улыбаясь, возразила:

– Дурочка! Красота – вовсе не в обертке. Ее можно подчеркнуть, проявить, выделить, но не создать дешевыми фантиками. Внутренняя красота – либо есть, либо нет.

Лёлька, конечно, не поверила, но промолчала. И подруги отправились на поиски приключений, перед этим допив мартини для верности и храбрости.