Да воздастся каждому по делам его. Часть . Ирка

– Оказывается здесь, раньше, до последних хозяев, художник жил. Входящий в местный бомонд. Так он тут приемы устраивал, там видишь в стене веранды проем заделан? Там ниша была насквозь, оттуда лента типа транспортера выходила, блюда прям в сад выезжали. А здесь, напротив бани, шатер ставили, увитый розами. Это сейчас уже все розы сдохли, а то тут красота была, говорят, неописуемая.

– Ну, а баня, то, баня, Гель…

Тетя Рита подпрыгивала от нетерпения, напрочь забыв о своей беде.

– Ну а баня была расписана сценами из Камасутры. Смачно так расписана, качественно. Новые хозяева, те, что нам продали, потом рассказывали, что маляры краснели, когда эту красоту замазывали. Вовка до сих пор на стенку смотреть боится, аж зеленеет. А я жалею. Надо было оставить…

Хитрые глаза мамы смеялись и поблескивали зелеными огонёчками в свете нежного Волжского заката…

***

– Пустиииите меня… пустииииите. Я бездомный.

От этого тоненького воя у меня волосы стали дыбом. Я выронила зубную щетку и, быстро прополоскав рот, выглянула во двор. За решетчатыми воротами, в темной, почти черной тени пыльных кустов сирени виднелись две звериные фигуры. Вернее одна – была явно звериная, острые уши отбрасывали длинные тени в свете раннего солнышка. А вот вторая… Зверь был большим, крупным, толстые лапы и мощные плечи пугали, но на нём почему-то было нахлобучено что-то вроде фуражки с козырьком. Или это причудливая игра света…К получеловеческому вою присоединился человеческий, и этот дуэт вызывал жуть в душе и слабость под коленками. Я заорала.

На мой вопль выскочили муж и папа. Мужики ринулись к воротам, но потом что-то произошло, потому что они вдруг осели, держась за животы. Я смотрела, совершенно обалдев, как мама по-королевски продефилировала мимо меня, подвинула скорчившихся мужиков и, открыв створку, ввела во двор дядю Борю. Он был в страшной серой рванине, но в белоснежной капитанской фуражке и с собачьим поводком на шее, за который она его и тащила. Дядька радостно и бодро топал на карачках, глухо тУпая мощными коленками, и вокруг него прыгала ошалевшая Гиська с круглыми шарами вместо глаз

– Пустиииите же… Жрать хочууууу…

– С вами не соскучишься, блин! – сообщила я почетному собранию, неожиданно для себя, развернулась, чувствуя как противный холодок между лопатками пропадает, а губы сами-собой растягиваются в дурацкой улыбке, ушла в свою комнату и хлопнула дверью!

Глава 19. Яблоки

– Мам! А зачем ты тащишь-то их всех к себе на дачу? Мне кажется, они тянут из тебя что-то важное, жизненно необходимое. Силу, может. Здоровье! Оно и так у тебя… Сама знаешь!

Мама с трудом, тяжело опираясь на перила беседки, поднялась с кресла и посмотрела на меня. Зло посмотрела. Я редко видела её такой. В такие минуты её глаза вдруг выстреливали холодными огнями, а лицо становилось чужим. Сжатым…

– Я миллионы раз говорила с тобой на эту тему, Ира! Ты не понимаешь, потому что твоя душа постоянно мельтешит в мелочах. У тебя на глазах шоры, как у вечно бегущей, глупой лошади. А надо останавливаться, чтобы увидеть главное. Что может быть важнее ребёнка? КАК может ребёнок отнимать здоровье? Да я и живу- то только ради них.

Этот наш разговор был бесконечным и постоянно повторяющимся. Я видела, что мама очень изменилась, почти не занимается своим здоровьем, и винила в этом её работу.

***

Я помнила этот день. Тогда, в противный, холодный ноябрьский вечер, к маме заскочила семейная парочка. Мамин доктор, лечивший её больные ноги, красивый, чуть надменный дагестанец привел жену – смешливую полненькую русоволосую красотку с яркими, смеющимися глазами. Привел знакомиться и показать дочурку.

«Ольга», – представил он жену, – «И Инночка, наша младшая». Дружная семейка излучала такой свет, что в окно даже вроде заглянуло солнышко. Но, при ближайшем рассмотрении, оказалось, что солнышко держит мужчина. На руках у него сидел крошечный пупс такой красоты, как будто его нарисовали акварелью на тончайшей, дорогой белой бумаге. Наверное, только слияние гордой крови горных сынов и тончайшей русской нежности может породить такое чудо. Мы с мамой ахнули, одновременно прижали руки к груди и синхронно сели на диван, не отводя глаз от ребёнка.

– Слушай, дай подержать! – мама даже охрипла, встала, подошла, протянула руки.

Девочка сидела так же, она не поменяла позы, не отклонилась и не потянулась навстречу. Она даже не удостоила нас взглядом своих огромных черных глазищ в тени нереальных ресниц, и лишь слегка качалась на руках отца. Мама подошла поближе, всмотрелась. Взяла красотку на руки, чуть подбросила, играя. Потом снова глянула ей в лицо, внимательно и серьезно. Села на диван, посадила ребенка на колени. Помолчала.

– Вов! Поди, а?

В комнату заглянул папа, он вытирал распаренную лысину, на плече его висело полотенце, под мышкой он держал здоровенный поднос. Папа был на хозяйстве и варил гостям пельмени.

– Посиди с ребенком пару минут. Мне с ребятами поговорить надо.

Мы с папой долго сидели с девочкой в комнате. Я, замучившись от попыток привлечь её внимание и возненавидев бренчащую, как сумасшедшая, и совершенно бесполезную неваляшку, наконец сдалась. Я никогда не видела таких детей. Наверное, таким в детстве был Будда…

Из комнаты вылетела Ольга, злая, как фурия. Смущенный врач плёлся сзади, мама тоже казалась растерянной. Женщина схватила ребенка одним рывком и выскочила в коридор, ляпнув дверью так, что посыпалась штукатурка. Мы замерли, образовалось что-то вроде немой сцены.

Молчание прервала мама.

– Не обижайся, пожалуйста. Но ты же медик, присмотрись к ребенку. Я детей много вижу, я редко ошибаюсь. Сейчас ей сколько?

– Четыре месяца… немного до четырёх…

– Ну вот. Если я права, а я права, уже скоро всё будет видно. Но, что-то мне подсказывает, дорогой, что вы прячете правду сами от себя. Ольга ведь тоже врач? Мужчина дернулся, как будто его ударили по лицу.

– Ладно, Ангелина Ивановна. Мне кажется, вы преувеличиваете. Слишком. Замнем этот разговор.

Он остановился у порога, глянул резко, как выстрелил:

– Если вы правы, мне жить нельзя. Вы вот – знаете, что в этом нарушении виноват именно мужчина? Но этого просто не может быть, старшая, Ляля, у нас здорова, вы же её знаете. Или тоже скажете – ненормальная?

Мама вздохнула, подошла, чуть погладила его по плечу.

– Не скажу.

– И те мои девочки, от Гульнары? Абсолютно здоровы! Так что – вы ошиблись! Не подумали и сказали! Зря!

– Я извинюсь, если не права. Сама к твоей жене приду, с повинной. Но девочку – проверь! Вдруг, ещё не поздно!

***

– Ты посмотри, у тебя постоянный стресс, мам! Сколько они уже здесь живут? Месяц? Два?

Я настаивала несмотря на то, что видела, как мама злится. Я редко так поступала, но сейчас, когда начинала понимать, что она делает с собой, я вдруг стала переть, как танк, начавший очередную атаку. Но атака всегда успешно отбивалась сильной и, последнее время, злой волей мамы, настаивающей на свободе своих решений. Она всегда всё решала сама. Только сама!

– Отвали, моя черешня!

Фраза была привычной, не злой, но однозначной. Она всегда так говорила в качестве последнего резюме.

***

Девочка, высокая и стройная со странным, остановившимся, но удивительно красивым лицом, ловко спустилась со второго этажа дачи, и, не, глядя на нас с мамой, открыла холодильник. Я хотела было встать, но мама придавила меня к лавке, положив на колено полную, белую руку.

– Тихо! Смотри! Не мешай ей, просто – наблюдай. Ты видишь, какая она красавица?

Я послушалась и молча смотрела, как быстрым движением перехватив черные, струящиеся волосы и умело заколов их на затылке, маленькая красотка начала вынимать из холодильника продукты – огурцы, помидоры, лук, салат, майонез. Подумала, заглянула поглубже в холодильник, сунув туда голову, достала брынзу. Расставила все на столе, ровно-ровно, отошла, посмотрела внимательно, подравняла высунувшийся огурец. Оглянулась, бросив взгляд как-то мимо, быстро подошла, и, равнодушно отодвинув мою руку, как мешающее ей бревно, достала доску и нож.

Я хотела было нож отнять, но мама меня опять дёрнула:

– Не лезь! Особенно, когда у неё нож. Там знаешь, какая силища. Я как-то раз с ней в машине осталась, ребята на рынок пошли. Так, думала, не удержу, машина ходуном ходила. Страшно это, Ир. Как будто дьявол в неё вселяется. Знаешь же, что я не верю в эти вещи. Но, поверишь тут…

Девочка медленно и методично нарезала овощи. Ровненькие, тоненькие кусочки она колбасками укладывала в миску. Отходила, рассматривала, прищурив красивые глаза, снова подходила. И резала, резала… Мы с мамой смотрели, как завороженные, у меня было ощущение нереальности, неверности происходящего, даже свет на веранде казался нездешним, странным. Наконец, она дорезала последний огурец, швырнула нож в сторону, так что он вонзился в столешницу и запружинил, чуть зазвенев. Плюхнула из банки майонез, перемешала. Достала тарелки. Потом вдруг посмотрела на нас, резко, как будто только заметила. Мы затаили дыхание, и совсем замерли, обалдев. Наверное, сейчас я бы сделала всё, что она сказала, пошла бы за ней, как за Гансовой дудочкой. Но очарование разрушила Ольга, с силой грохнув чем-то у двери. Девочка вздрогнула и бегом пронеслась мимо, взлетела по лестнице, оставив за собой шлейф непривычного, острого в теплом утреннем степном воздухе, больного запаха.

– Представляешь, Оль. Ведь она сама сделала салат!