Летиция, или На осколках памяти

Он лежал в своей палате, когда после обхода врачей, дверь отворилась и вошел начальник КБ Давид Яковлевич Зильберштейн с пакетом фруктов в руках. Высокий, похожий на Ландау и актера Плятта одновременно, он пожал руку Дмитрию, положил пакет на тумбочку рядом с кроватью летчика. Сам уселся верхом на стул, повернув его к себе спинкой и широко расставив длинные ноги, спросил, глядя на Дмитрия в упор:

– Ну, лейтенант Ильин, как себя чувствуете? Как нога?

– Спасибо, Давид Яковлевич! Нормально.

– Это тебе спасибо, Дмитрий! Комиссия утвердила годность к полетам конструкцию из новой серии. Тебе спасибо и другим ребятам, полетевшим после тебя. Рад доложить.

Зильберштейн покопался в дипломате и достал оттуда еще один сверток:

– Ой, совсем забыл! Это тебе передала моя дочь Мирра. Сама испекла.

Давид Яковлевич протянул Дмитрию сверток. Там было печенье золотистого цвета с джемом. Дмитрий откусил кусочек, который во рту быстро растаял, оставив аромат вишни.

– Очень вкусно, передайте Мирре спасибо. Признаться, я такого еще не ел.

– Знаешь, что… Весна, птицы поют, солнышко припекает. Что ты будешь лежать в палате. Я поговорю с врачом, если разрешит, бери в руки костыли и поехали ко мне на дачу. Будем всей семьей помогать тебе встать на ноги.

Сказано-сделано, Зильберштейн поговорил с врачами и Дмитрия выписали уже на следующий день. К больнице подъехал автомобиль и опираясь на костыли, из здания госпиталя вышел, одетый в летную форму, лейтенант Ильин. Он попрощался с персоналом больницы, собравшимся его проводить у входа, затем сел на заднее сидение «Волги», водитель принял у него костыли и положил их в багажник. Давид Яковлевич сел рядом с шофером, заработал мотор, машина тронулась, вырулила на шоссе и взяла курс на дачу Зильберштейнов.

Глава 18 Знакомство с Миррой

Дача семьи Зильберштейнов находилась на самом берегу широкой Волги, сейчас это Барбошина поляна, а тогда в 1956 году – Поляна им. Фрунзе. Фантастическое по своей красоте место!

Двухэтажное строение, первый этаж которого состоял из кирпича с пристроенной террасой, а второй из деревянного бруса. Летом, в жару семья начальника КБ переезжала и жила на даче.

«Волга» подъехала к воротам и остановилась. Навстречу выбежала огромная овчарка Альма, завидев хозяина, радостно завиляла хвостом. Давид Яковлевич вышел из машины и потрепал пса по шее. Водитель, открыл заднюю дверь и помог Дмитрию выбраться из автомобиля, подав ему костыли. Зильберштейн повел Дмитрия через террасу в дом. Жены с дочерью на даче не оказалось.

– Наверное, у соседей. Там недавно у хозяйки ребенок родился. Мои-то врачи. Жена терапевт широкого профиля, а дочь тоже врач, правда, стоматолог. —

На встречу хозяину дачи с гостем вышла домработница и приняв из рук водителя вещи лейтенанта Ильина, повела его в отведенную ему комнату на первом этаже. Комната была метров четырнадцати-пятнадцати, не больше, окна выходили в сад, где росли покрытые листьями и набухшими бутонами деревья яблонь и груш. Куйбышев город теплый, а летом и весьма жаркий. Спасают только многочисленные водоемы и царица-река Волга.

Дмитрий открыл окно. Его обдало теплой воздушной волной, нагретой весенним солнцем. Заслышались голоса. Ильин увидел две женские фигуры, идущие по дорожке к дому. Одна – женщина лет около пятидесяти, была матерью Мирры. Екатерина Сергеевна высокая и стройная, с серебристыми прядками среди темных, густых волос, уложенных на прямой пробор в низкий пучок. У нее был какой-то свой, присущий только ей внимательный взгляд светлых глаз. В ее движении плавном и неторопливом по дорожке сада угадывалась женщина спокойная, величаво-уверенная в себе. Рядом с ней чуть пружинистой, торопливой походкой шла девушка с коротко подстриженными курчавыми волосами. Было видно, что она несколько обгоняет мать и слегка опередив ее, заметно замедляет шаг. Все же по походке легко догадаться о характере человека. Мирра и в самом деле по природе своей была импульсивна и порывиста, но хорошее семейное воспитание помогало ей сдерживать свой горячий, веселый нрав. Она была настоящей оптимисткой! Грусть и слезы – это не для Мирры Зильберштейн! На вид ей можно было дать около двадцати: тонкая, почти невесомая фигурка в белом платье, позволяла ей передвигаться, как бы едва касаясь земли. Казалось, подуй сильный ветер, он поднимет ее и понесет, кружа над рекой, озерами и над всей этой земной красотой, русского Поволжья.

Заметив Дмитрия в открытом окне, девушка быстро направилась прямо к нему. Подойдя и привстав на цыпочки, протянула узкую, маленькую ладошку со словами:

– Вы – Дмитрий?! А я – Мирра! – она весело улыбнулась и на ее смуглом, почти детском личике, блеснула сахарная улыбка, поразив лейтенанта своей белизной.

– Не зря стоматолог! – вспомнил Ильин, улыбнувшись в ответ.

– Хочу еще раз поблагодарить Вас за вкусное печенье!

– Пожалуйста! А я еще испеку! – обрадованно отозвалась девушка.

Тут приблизилась ее мать и, проходя мимо молодежи у открытого окна, приветливо кивнула им.

Вскоре в доме заслышались женские голоса. Дмитрий вышел из комнаты, чтобы самому поздороваться с хозяйкой Екатериной Сергеевной. Она ответила, улыбнувшись:

– Очень приятно, скоро будем обедать. Проходите в гостиную, Дмитрий. – и пошла распорядиться накрыть стол. А Мирра, ослепляя парня своей сахарной улыбкой, сказала:

– Они еще провозятся минут двадцать. Мы обедаем в два часа. Хотите посмотреть мою комнату? Она смело взяла парня под локоть, а он от смущения покраснел:

– Конечно. Покажите.

Мирра толкнула от себя дверь напротив, впорхнула во внутрь и придерживая дверь спиной, пропустила Дмитрия в свою комнату. Она была такой же площади, как и у Дмитрия, но окном выходила на противоположную сторону, где отлично просматривалась лужайка перед домом с качелями под огромным зонтичным тентом и дачной уличной мебелью, привезенной отцом семейства из зарубежной поездки.

Солнце, жаркое для этой поры, заливало своим светом комнату Мирры. Дмитрий заметил, что волосы у нее волнистые, на концах скрученные в тугие спиральки. Коротко остриженные на затылке, они открывали постороннему взору шею и верхнюю часть спины девушки. Немного острая, почти подростковая фигура, делала Мирру Зильберштейн значительно моложе своих лет. Несколько крупноватый нос, под стать ему пухлые губы от природы малинового цвета и живые карие глаза изумительной миндалевидной формы с пушистыми ресницами. Не сказать, чтобы красавица, но внешность яркая, индивидуальная, как часто бывает у полукровок.

Стены комнаты были увешаны фотографиями и вырезками из журналов. Здесь можно было увидеть и знаменитостей Голливуда, и фото отечественных звезд экрана. Дмитрий подошел к стене, чтобы поближе рассмотреть фотографию чернокожего джаз-мена Бэна Уэбстера, соул-певца Сэма Кука и Литтла Ричарда.

– Смотрю, Вы джазом увлекаетесь. – поинтересовался Дмитрий у Мирры.

– Да, увлекаюсь. Хотела стать музыкантом, поступить в консерваторию по классу фортепьяно, но мама уговорила стать врачом. И вот, теперь я, увлекающийся джазом врач. – добавила она, глядя на снимки.

Дверь приоткрылась и домработница пригласила молодежь к столу.

Посреди большой гостиной стоял длинный дубовый стол, покрытый белой скатертью с кистями. На столе – большая фарфоровая супница с дымящимся харчо, его разливала по тарелкам большим половником домработница Глафира Феоктистовна, которую за глаза все члены семьи Давида Яковлевича, называли просто Глаша или Глафира. Высокого роста, крупного телосложения, с темными волосами на прямой ряд, заплетенными в тугую косу, скрученную в пучок на затылке, она напоминала собой кустодиевскую картинную копию, ту, где купчиха пьет чай из блюдца. С учетом возраста, конечно. Такой Глаша была лет тридцать назад. Плавно, чуть переваливаясь с ноги на ногу, она неторопливо и с достоинством обходила сидящих за столом, ставя перед каждым тарелку с ароматным харчо, который после всеми признанного борща, лидировал в первых блюдах ее приготовления.

Собрав пустые тарелки, Глаша удалилась на кухню и вскоре вернулась с сервировочной тележкой, на которой стояли тарелки с уткой и тушеной капустой. Вкусный дух, исходящий от блюд, предвещал наслаждение едой. Перед каждым из сидящих за столом, стоял высокий хрустальный стакан, наполненный ярким по цвету клюквенным морсом, холодным и кисло-сладким.

Обед подошел к концу, все дружно поблагодарили Глашу, Давид Яковлевич закурил трубку, а остальные некурящие встали и вышли из-за стола.

Мирра решила взять шефство над Дмитрием и чтобы ему не было скучно, завела разговор о поэзии, в которой простой парень, выпускник летного училища Ильин силен не был. Он так прямо и сказал об этом девушке, а она уже открыла крышку пианино и положив на клавиши свои смуглые тонкие пальцы начала играть Шопена, затем запела «Это было у моря» на слова Игоря Северянина. Ильин внимательно слушал стихи и там, где королева «отдавалась грозово», к его щекам предательски прилила кровь, да так, что он опустил глаза. А Мирра, не подав вида, и лишь внутренне усмехнувшись, продолжала дальше под удачно подобранную музыку декламировать «Поэзу трех принцесс» того же автора. Стихи прекрасные, очень чувственные и оригинальные, в ее исполнении были особенно хороши.

Давид Яковлевич, отложив трубку в сторону, подошел к пианино. Подсев к дочери, они в две руки дружно и весело сыграли «Собачий вальс». Екатерина Сергеевна сидела у окна с пяльцами и корзинкой для рукоделия и что-то вышивала на полотне. Когда «Собачий вальс» был сыгран до бодрого конца и в комнате наступила тишина, она обратилась к дочери:

– Миррочка, сыграй что-нибудь русское.

Мирра начала играть Чайковского, затем попурри из русских песен и как-то незаметно перешла на джаз.

Ее ловкие пальцы бегали по клавишам, то поглаживая их, то ударяя по ним. В джазе нет строгих правил, он отрыт для импровизаций и это особенно нравилось Мирре. За фортепьяно она забывала обо всем, погружаясь в музыку все глубже и глубже, виток за витком. На ее лице в такие моменты многое можно было прочесть. Такую гамму чувств Дмитрию ни разу не доводилось видеть на человеческом лице и так близко перед собой. Что-то отдаленно напоминающее, он видел у девушек в моменты плотской любви, но, как правило, это быстро заканчивалось со всеми охами и вздохами, а затем пустота и хоть семечки лузгай на пару. Девушку, подобную Мирре Зильберштейн, простой парень с Вологодчины Дмитрий Ильин видел в своей жизни впервые. Он и не догадывался, что такие бывают. Сражен? Покорен? Он и сам еще не знает. Были и пофигуристее, и покрасивее. Такой не было.

Глава 19 Вишня и Нежность

Лето быстро достигло своего пика и после Иванова дня покатилось с горы, повернув на зиму. Птицы покорно расселись по гнездам, терпеливо ожидая проклюнувшегося потомства. В саду стоит тишина и слышен лишь шелест ветвей деревьев при поднявшемся ветре.

Обещают скоро снять гипс с ноги Дмитрия и все, можно возвращаться в строй. Второй месяц он гостит в семье Зильберштейнов и привык к ним, как к родным.

Но, что-то пошло не так. Врачу-ортопеду не понравился снимок. Стал вопрос о повторной операции. Конечно, может и не уволят из ВВС совсем, но из испытателей могут попросить, здесь физическая форма со здоровьем в приоритете и помимо опыта – наиглавнейшее условие.

Настроение у лейтенанта Ильина было, мягко говоря, не очень… Он сидел, откинувшись в кресле, положив загипсованную ногу на скамью беседки. В руках у него была открытая книга, но настроения читать не было совсем. Из этого состояния его вывел голос неожиданно возникшей перед ним Мирры, она присела рядом на корточки и, заглядывая в глаза, с улыбкой сказала:

– Почему грустим? А у меня хорошие новости: завтра Вас осмотрит медицинское светило из Москвы. Гений отечественной травматологии профессор Михайлов, специально для Вас едет из столицы. Но, если уж совсем честно, не только за одним этим. В нашем городе собирают научный симпозиум по ортопедии, представляешь (она невольно перешла на «ты»), скоро откажутся от гипса и перейдут на аппарат курганского доктора-ортопеда Илизарова. Это прорыв, революция в травматологии! – девушка говорила с жаром человека, преданного делу медицины. Ее глаза зажглись огнем надежды и она, кивнула в сторону костылей:

– Выбросите скоро костыли, встанете на ноги, и никакого гипса! – уверенно сказала она, – Ну, загадывайте, что Вы первое сделаете, когда это произойдет?

Ее улыбающееся лицо было совсем близко от его лица и он почувствовал исходивший от нее аромат:

– От тебя вишней пахнет, от твоих волос! – вырвалось у Дмитрия.