Амалин век

От отца попахивало спиртным, но в его словах звучала странная ясность, как будто память осталась трезвой.

– Буквально сразу после революции немецкие поселения Поволжья заполонили агенты переселенческого комитета, – начал Георг, его голос был тихим, но наполненным горечью.

Амалия молча слушала, вглядываясь в лицо отца, будто пытаясь найти следы давнего выбора, который, возможно, изменил их судьбу.

– Они агитировали наших людей эмигрировать в США, – продолжал Георг. – Ни для кого не было секретом, что эти агитаторы представляли интересы германских Бременского и Гамбургского пароходств. Ох, они тогда на нас, дураках, прилично наживались, перевозя людей через Атлантику. Были среди зазывал и наемники от американских землевладельцев. Рабочие руки им нужны были, чтобы осваивать их необъятные земли.

Амалия кивнула, пытаясь представить себе те собрания, о которых говорил отец.

– В нашем доме тогда собралось столько народа, что лавки из палисадника пришлось заносить, – продолжил Георг, опуская взгляд. – Рядом со мной сидели отец Иоганн и твой дядька Генрих.

Он тяжело вздохнул, как будто снова ощутил на себе вес тех решений.

– Агент был хитрым, улыбался каждому ребенку и раздавал пряники, – голос Георга стал резче, но в нем звучала горечь, а не гнев. – Он был подкованным, знал, с чего начать. Сладким словом и обещаниями, как и пряниками.

– Наше агентство, – пояснил агитатор. – имеет свои бюро в Саратове, на перевалочном пункте в Эйткуне и, конечно же, в самой Америке, – начал свою речь мужчина с холеным лицом, обводя взглядом собравшихся, – на всем пути следования мы гарантируем вам информационную и правовую поддержку, безопасный проезд на пароходе, обустройство и наилучшие перспективы для фермеров и ремесленников.

Слова его звучали уверенно, но половина из сказанного оставалась непонятной для большинства присутствующих. Даже дети, которые еще недавно с аппетитом жевали свои коржи, теперь сидели тихо, будто зачарованные.

– Есть вопросы? – спросил агент, обводя комнату взглядом.

– А где находится этот ваш Эйткуне? – первой решилась бабушка Эмма, нахмурив лоб.

– Правда ли, что на корабле всех тошнит? – робко спросила жена Генриха, поправляя косынку.

Агент, казалось, был готов к такому повороту и попытался ответить, но словно открыв плотину, вопросы хлынули лавиной со всех сторон:

– По чем билеты?

– Сколько можно взять с собой багажа?

– Что за деньги в Америке и можно ли рубли там поменять?

Кто-то вскочил, чтобы спросить, другой, услышав ответ, раздраженно плюхнулся обратно на табурет. Половицы гулко скрипели под передвигаемыми лавками и стульями. Каждая реплика сопровождалась шумом, будто все в комнате решили доказать свою значимость громкостью движений.

Агитатор старался сохранять улыбку, но напряжение в его лице выдавало, что поток вопросов и шум давили даже на его подготовленное терпение…

Георг ненадолго замолчал, погрузившись в воспоминания, потом тихо добавил:

– А ведь тогда Генрих уже предупреждал меня… Но я не слушал.

– Да что тут еще обсуждать, – громко прервал шум голос Генриха, перекрывая гул передвигаемых табуретов и лавок. – И так уже понятно, что надо бежать из России. Совсем не важно, во что это обойдется. Большевики вон царя и правительство свергли, кто знает, что с нами сотворят?

– И на кой черт мы им сдались? – усмехнулся Георг, оборачиваясь к сидящим за его спиной. – Мы ведь ничего плохого-то не сделали.

– А мы никогда и никому плохого не делали, – через голову отца наклонился к Георгу брат Генрих. – Но почему-то наше село уже в русское переименовали, закрыли немецкие школы. Забыл, что ли? Гляди, теперь и немцами писаться запретят, фамилии на русские менять заставят.

– Не нагоняй на нас страху, – раздраженно выкрикнул Георг, – у тебя что, тоже память отшибло? Вспомни, как тридцать лет назад мюллерцы уже уезжали в эту Америку.

Комната вдруг затихла. Кажется, даже дети на мгновение перестали дышать, вслушиваясь в отзвуки тяжелых слов. Столь печальную историю нельзя было забыть.

Тогда из семидесяти семей, что решились на эмиграцию, пятилетнюю одиссею пережили и вернулись обратно в село лишь сорок человек. Но уже не с тем, с чем они отсюда уехали: пешие, с дубинкой в руках, с сумой на спине и без гроша в кармане. Семеро из них на обратном пути к тому же ослепли.

В тишине эту картину прошлого, словно ожившую, можно было почти увидеть. На миг всем показалось, что в воздухе повеяло пылью тех давних, суровых дорог.

– Так они же в Аргентину и Бразилию выезжали, – пояснил агент, улыбаясь так, словно разъяснял что-то элементарное. – А мы вам предлагаем Северную Америку. Оттуда еще никто не захотел вернуться в Россию.

– А землю ваш комитет нам тоже предоставит? – как о самом важном спросил Георг, чуть прищурив глаза.

– Бесплатно не раздаем, – честно признался агитатор, разведя руками. – Но имеются льготные ссуды и налоговые послабления при обзаведении земельными участками.

– И зачем тогда, скажите, добрые люди, нам со своей земли куда-то ехать, чтобы там новую покупать? – Георг подался вперед, словно стараясь достать правду из самого агитатора.

– У вас тут не личная, а общинная земля, – со знанием дела поправил Георга агитатор. Голос его стал более строгим, и в нем зазвучали нотки терпеливого наставника. – И между прочим, большевики собираются ее между всеми крестьянами поровну поделить. Готовьтесь к тому, что многие из ваших полей отойдут соседней русской деревне. Там каждый второй – безземельный бедняк.

– Да никто не посмеет у нас землю отобрать, – упрямо возразил Георг, ударив кулаком по колену. – У нас на нее все бумаги имеются.

Агитатор чуть заметно усмехнулся, но не ответил сразу. Он сделал паузу, словно собирался сказать что-то важное, но передумал. Словно не хотел разрушать последние иллюзии собравшихся.

– Ну вы посмотрите, что он о себе возомнил! – вскочил со стула брат Генрих, в сердцах хлопнув по спинке лавки. Его лицо раскраснелось, а в голосе звучало возмущение. – Отец, может, ты ему объяснишь, что у царя этих бумаг и грамот побольше было. И что с того? Как собак в шею прогнали и царя, и его министров.

Старик Иоганн, сидевший в углу, поднял голову и медленно вытер платком глаза, которые уже давно не могли удерживать слезы.

– Нам надо вместе держаться, – произнес он сдавленным голосом, словно отвечая не только сыну, но и всему роду Лейс.

Агитатор, заметив накал страстей, вежливо, но твердо взял слово:

– Я не собираюсь обсуждать политические вопросы, – он сделал паузу, словно стараясь подчеркнуть нейтральность своей позиции. – Мне всего-то лишь поручено объяснить вам преимущества переселения и помочь в оформлении необходимых бумаг.

Закончив свою речь, мужчина с холеным лицом ловко собрал со стола свои брошюры и бумаги, быстро сложил их в портфель и, обменявшись кратким прощанием с хозяевами, поспешно вышел из дома.

– А зачем большевикам и бедноте сдалась наша земля? – не мог угомониться Георг, сверля взглядом спину брата. – Одни, городские белоручки, не знают, как ее обрабатывать, а другие, бездельники и попрошайки, не хотят этим заниматься.

Генрих остановился в дверях, на миг замешкавшись.

– Пока не поздно, – удрученно произнес он, обернувшись, – соглашайся, брат. А то боюсь я, что за твое упрямство твоим детям дорого расплачиваться придется.

Георг встал, сложил руки на груди и, стиснув зубы, выпалил вслед уходящему:

– Большевики немцам автономию обещают!

Брат обернулся лишь на мгновение, но ничего не сказал. Только взмахнул рукой, словно отгоняя надоедливую муху, и, не оглядываясь больше, вышел во двор.

Георг остался стоять посреди комнаты, сжав кулаки так, что побелели пальцы. В тишине можно было услышать, как скрипнула входная калитка, а потом шаги Генриха растворились вдали.

Закончив свой рассказ, отец нежно взял ладонь Амалии, поцеловал каждый палец и скорбно произнес:

– Ведь Господь же ниспослал нам Америку как спасение, а я отверг Его благодатную руку. Ни за что я этого себе не прощу!