Китайская ваза. Длинная пьеса для чтения

Побывали бы они в шкуре моего подзащитного, не так бы еще прокрутились. Или брат Коля, который говорит: «Я бы Ганьке всё простил, если б он по любви; да зачем он деньги берет, вот беда!». Говорит, но живет на жалование брата… Да и не знает еще цену проклятым деньгам… Простительный юношеский максимализм…

Жизненная программа, которую Гаврила Ардалионович излагает князю Мышкину, «капитальная цель», которую он преследует… вполне себе программа и цель, и никакой оригинальностью не отличается. Нужны человеку деньги: семьдесят пять тысяч рублей. «Я денег хочу», – говорит Мышкину мой подзащитный. Что же здесь предосудительного?! И Мышкин говорит Иволгину: «Мне кажется, что это сплошь да рядом случается: женятся на деньгах, а деньги у жены».

Сам подзащитный справедливо считает, что имеются люди и подлее него. Да и князь усмотрел в Гавриле Ардалионович какую-то способность на искреннее чувство. Простил его… Сказал добрые слова: «Я вас подлецом теперь уже никогда не буду считать. <…> Теперь я вижу, что вас не только за злодея, но и за слишком испорченного человека считать нельзя. Вы, по-моему, просто самый обыкновенный человек, какой только может быть, разве только что слабый очень и нисколько не оригинальный». Все верно…

И вообще, можно даже согласиться со всеми доводами обвинения. Вот только непонятно, какое наказание следует «прописать» гражданину Иволгину. Он ведь и так наказан. Самим собой. Не так ли, Гаврила Ардалионович? Наказание, которое мы могли бы «присудить» гражданину Иволгину соотносится с его уделом.

ПРОКУРОР. Эх, Гаврила Ардалионович! Скажу от души, по-свойски. Мы ведь здесь все – не ангелы. И господин судья (судья строго, но в чем-то согласительно покашливает), и господин адвокат (адвокат качает головой в знак согласия). И я! Да вот, и господин делопроизводитель – первый раз его, кстати, вижу – как-то уж больно нервно на все реагирует, будто кается в чем-то… Ну да ладно!

По мне, судить вас надо за то, что вы не способны пойти до конца, не способны, как сказано в материалах дела, «подличать, так подличать», и не из боязни подлости, а из-за страха – как бы чего не вышло. Ординарность, ординарность – вот ваш удел и ваша беда.

Как сказал вам Ипполит Терентьев, «…вы тип и воплощение, олицетворение и верх самой наглой, самой самодовольной, самой пошлой и гадкой ординарности! Вы ординарность напыщенная, ординарность несомневающаяся и олимпически успокоенная; вы рутина из рутин! Ни малейшей собственной идее не суждено воплотиться ни в уме, ни в сердце вашем никогда. Но вы завистливы бесконечно; вы твердо убеждены, что вы величайший гений, но сомнение все-таки посещает вас иногда в черные минуты, и вы злитесь и завидуете».

ИВОЛГИН. Да замолчите же, наконец!

ПРОКУРОР. Да мы-то замолчим. Да вот вас жалко, несчастный человек. Эх, Гаврила Ардалионович! Правильно вам господин адвокат сказал: деньги надо было брать из камина. То ваше единственное лекарство. Дурак вы и дурак желчный. Правильно, правильно: не за что вас судить! Точнее, судить может и есть за что, а вот приговор выносить ни к чему. Вы и сами себя за все осудите и накажете. И будете всю жизнь отступать, терпеть, выгадывать и… прогадывать. Впрочем, не такая уж это и редкость.

СУДЬЯ. Ладно. Хватит, господа. Здесь все просто. Все предсказуемо. Здесь человек на своем месте! И бог с ним, как говорится. Следовательно, дело – не в Иволгине. Не в нем. А в ком?

АДВОКАТ. Мне кажется… (Задумался.)

СУДЬЯ. Что?

АДВОКАТ. Ведь после предложения, если хотите, делового предложения гражданина Тоцкого в адрес Барашковой о замужестве, та приятно удивила и Тоцкого, и генерала Епанчина спокойными, зрелыми, взвешенными рассуждениями о своей… жизненной ситуации и гордыни, об изменившемся взгляде на вещи, о приятии свершившихся фактов, цитирую: «что сделано, то сделано, что прошло, то прошло»; о желании, цитирую, «воскреснуть, хоть не в любви, так в семействе, сознав новую цель».

Взвешенные замечания о Гавриле Ардалионовиче, о понимании цены денег, о готовности принять капитал, цитирую, «вовсе не как плату за свой девичий позор, в котором она не виновата, а просто как вознаграждение за исковерканную судьбу».

Посудите сами: все как-то начинает выправляться… Начинаются переговоры, общение Настасьи Филипповны с Гаврилой Ардалионовичем. Да, потом, конечно, начинаются какие-то подозрения насчет… души Гани, его намерения жениться только на деньгах, недоброжелательства семьи Иволгиных к браку со «скверной женщиной», и прочее… Но все это… поправимо… в реальной, так сказать, жизни. Но вот потом… Потом появляется какой-то новый блуждающий нерв и наступает какой-то новый раздрай.

И вот представьте себе – замкнутый мир знакомых друг другу людей. Назовите этот мир как угодно, хоть клубком змеиным. Но змеи-то друг с другом как-нибудь уживутся, как-нибудь приладятся… И в этом мире появляется кто-то… новый, кто-то… лишний. И вот этот лишний-то и подозрителен. И мне думается, что этот лишний – Лев Николаевич Мышкин, наш тишайший, сиятельнейший князь.

МЫШКИН (внимательно смотрит на адвоката и кивает в знак согласия). Все верно… Вы, господин адвокат, очень верно заметили. Я – лишний. Конечно же, лишний. Я сейчас уйду!

СУДЬЯ. Вот мы и выясним, в какой мере вы лишний.

МЫШКИН. Нет, нет, я – лишний! Здесь и выяснять нечего. И незачем время на меня тратить. Я всегда лишний, я это знаю! И через эту мою неуместность многим хорошим людям доставил я множество хлопот. И потому, мне должно уйти и не мешать… Вот.

Судья, прокурор и адвокат усмехаются.

ПРОКУРОР. Что значит, уйти? Уход ваш никак невозможен. Уходить надо было раньше! А лучше и не приходить сюда вовсе! Сидели бы себе в Швейцарии, лечились. Альпы, знаете, исцеляют… А теперь, Лев Николаевич, присядьте. (Мышкин садится на привычное ему место для фигурантов дела.) Нет-нет. Вот сюда. (Указывает на скамью подсудимых.)

Действие четвертое

Мышкин

Прокурор с показной обходительностью препровождает Мышкина на скамью подсудимых.

ПРОКУРОР. Скажу по совести, от чистого сердца: заплутали мы, гражданин Мышкин. Заплутали.

Убили женщину: Барашкову Настасью Филипповну. Дама она, конечно, своеобычная и во многом сама виновата, но уж больно плохо закончила свои дни… Парфен Семенович Рогожин, порывистый, но неплохой, в сущности, человек становится убийцей и отправляется на каторгу. И вообще много чего несуразного происходит у людей. Все трещит по швам. Все идет кувырком. А виноватого нет. Вы понимаете… Виноватого нет… А я к вам давно присматриваюсь.

АДВОКАТ. Ваша честь! Прошу прекратить психологическое давление на моего подзащитного.

МЫШКИН. Как… подзащитного? Меня разве судят?

СУДЬЯ. Вы, гражданин Мышкин, будете теперь у нас подсудимым. Сколько веревочке не виться… Одним словом, Рогожина мы разобрали, Барашкову тоже. К гражданину Тоцкому присмотрелись. Сомнительный человек, порочный. Но в житейском контексте весьма безобидный. Конечно, с поправкой на времена, на нравы. Как говорится: O tempora! O mores! Иволгина Гаврилу Ардалионовича судить, право, грешно. Мы до перерыва ваше дело будем рассматривать. А дальше… как карта ляжет. Возможно, никакой перерыв нам уже и не понадобится. Вы меня извините, но уж больно вы подозрительны.

АДВОКАТ. Ваша честь!

СУДЬЯ. Ну, что, ваша честь? Я же не говорю, что Мышкин виновен. Я говорю – подозрителен. Вы сами минутой ранее об этом рассуждали и притом весьма убедительно. Нет, ну разве он не подозрителен? Столько всего наворочено в этом деле – черт ногу сломит. А Мышкин – белый и пушистый. А так не бывает. Не может быть так, чтобы человек был белым и пушистым. У каждого человека должен быть в шкафу свой скелет… Что ж… ищите, ищите, господин прокурор!

ПРОКУРОР. Благодарю, ваша честь! Только что же здесь искать… Открывай дело и читай.

Подсудимый с первого взгляда производит на… э-э-э… земных людей двоякое впечатление. Порождает сомнения, вызывает… подозрения! Вот камердинер Епанчиных, Алексей, с проседью, самый, что ни на есть, простой человек, но с весьма наметанным глазом, подумал, что «тут два дела: или князь так, какой-нибудь потаскун и непременно пришел на бедность просить, или князь просто дурачок и амбиции не имеет». Александра Епанчина по знакомству с Мышкиным шепчет своей сестре Аглае: «Этот князь, может быть, большой плут, а вовсе не идиот». И Аглая Ивановна соглашается с мнением сестры.

Тут, конечно, можно говорить о порочном непонимании возвышенной и чистой натуры Мышкина, о суждении в меру своей испорченности. Но ведь мир не из одних Мышкиных состоит.

АДВОКАТ. Простите, господин прокурор, а в чем собственно смысл этого вступления?

ПРОКУРОР. А смысл этого нескончаемого вступления в том, что у всякого адекватного человека, сталкивающегося с Мышкиным, возникает законный вопрос: Who is mister Myshkin? Вопрос, надо сказать, многотрудный, подчас не имеющий ответа. И вот нам-то с вами и предстоит найти ответ на этот, не побоюсь премудрого определения, метафизический вопрос. Не от мира сего Лев Николаевич. Подсудимый – человек ненормальный.

Сравните себя, гражданин Мышкин, с Иваном Федоровичем Епанчиным, генералом. Цитирую: «Человек без образования и происходит из солдатских детей». Но человек… разумный, имеющий трезвый взгляд на свое положение в обществе, на жизнь… на ЖИЗНЬ. Человек с ясными целями: нажить капитал, обрасти связями, удачно выдать замуж дочерей.

А какие отношения у генерала Епанчина с супругой. Крепкие, стабильные отношения, цитирую, «супругу свою до того уважал и до того иногда боялся ее, что даже любил». Пусть так. Пусть так! Все лучше, чем шарахаться от одной юбки к другой. Да если бы от юбки к юбке! А то, и не от юбки даже, но от одного собственного вымысла к другому.

И знаете, что главное, гражданин Мышкин. Вот генерал Епанчин, он во времени живет. Цитирую, «время терпело, время всё терпело, и всё должно было прийти со временем и своим чередом». Вот жизненная философия Ивана Федоровича.

А вы, гражданин Мышкин, как-то сказали, Рогожину, кажется, о прозрении своем перед самым припадком, когда вам в какую-то секунду, момент, за который «можно отдать всю жизнь», открывается какая-то гармония, «необыкновенный свет», «окончательная причина» и прочая, извините, белиберда. И в этот момент вам «как-то становится понятно необычайное слово о том, что времени больше не будет».

(Обращается к публике.) Вы слышите, времени больше не будет! Ни много, ни мало. Епанчины и другие люди, Лев Николаевич, живут на земле, во времени. А вы, извините, человек Апокалипсиса…

МЫШКИН. Так ведь я правду говорю. По болезни моей…

ПРОКУРОР. Это вы хорошо сказали, что по болезни. Только вы меня, пожалуйста, не перебивайте. Даже по болезни. Вот вы, гражданин Мышкин, с упоением рассказываете генеральше и девицам Епанчиным, как в швейцарской деревне, где вы изволили то ли лечиться, то ли… бездельничать, расположили против себя все трудовое взрослое население из-за ваших сомнительных представлений о методах воспитания чужих детей.

«Ребенку, – говорит Мышкин, – можно всё говорить, – всё; меня всегда поражала мысль, как плохо знают большие детей, отцы и матери даже своих детей. От детей ничего не надо утаивать под предлогом, что они маленькие и что им рано знать. Какая грустная и несчастная мысль! И как хорошо сами дети подмечают, что отцы считают их слишком маленькими и ничего не понимающими, тогда как они всё понимают. Большие не знают, что ребенок даже в самом трудном деле может дать чрезвычайно важный совет».

Нет, оно, конечно, так и есть: большие не знают, а Мышкин знает! «Я им все говорил, ничего от них не утаивал», – нахваливает себя подсудимый. Ну и в силу бездушия «их (детей – И.Т.) отцы и родственники на меня рассердились все», «у меня много стало там врагов». Действительно, вопиющая несправедливость: устроить гонения на праведника!

«Потом меня все обвиняли, – Шнейдер (лечащий врач Мышкина в Швейцарии – И.Т.) тоже, – зачем я с ними говорю, как с большими и ничего от них не скрываю, то я им отвечал, что лгать им стыдно, что они и без того всё знают, как ни таи от них, и узнают, пожалуй, скверно, а от меня не скверно узнают. Стоило только всякому вспомнить, как сам был ребенком. Они не согласны были…», и даже «начали обвинять меня, что я испортил детей».

И правда, странно-то как!

Ау, гражданин Мышкин!

А зачем вы в самом начале истории, во время знакомства с Епанчиными, сравнили Аглаю Ивановну с Настасьей Филипповной, встревожив почтенное семейство? Зачем рассказали про фотографию? Зачем выставили заговорщиками генерала Епанчина и Гаврилу Ардалионовича Иволгина? Может, никакой вы не правдолюбец, а просто глупый и вредный болтун? «Бесстыдный вы болтунишка!». А? Хорошо припечатал вас Гаврила Ардалионович!

Задает вам человек по фамилии Фердыщенко прямой вопрос: «Разве можно жить с фамилией Фердыщенко!». Так ответьте прямо: «Никоим образом». А вы: «Отчего же нет?».