Последняя надежда Императора. Историко-приключенческий роман. Издание 2-е

– Какая ночь, господа! Какая ночь! Премьера! – несколько бессвязно восклицал он, – Потапка, суфлер – ведь, чуть не испортил всё во втором акте! У меня там написано: «Очей бездонных черных бездны лукавство источали»! А он: «Очей бездомных черных бездарь лукавых без печали»!

– Полно, Иллариоша, никто этого не заметил! – успокаивал друга граф.

– Все равно, выпорю! – зловеще пообещал господин О.

– Да полно, надо гуманнее быть! Лучше водки не давай. Дня три! – пошутил Александр Романович.

– А вот это уже изуверство! Давай поспорим, что он предпочтет: пороту быть, или три дня без водки? На «Кукареку»?

Позвали Потапа, степенного лысоватого мужика в сером сюртуке.

– Ты что же, прыщ тупой, окаянный, распроязви тебя в ноздрю шомполом ржавым троекратно с загибом, текст исказил, а? – грозно надвинулся на него князь.

Антуан, достав карандашик, старательно записал сию фразу на манжете. Он был сегодня в партикулярном платье.

– Так, барин, переписчик ошибся, Корнейка! – прижав руки к груди оправдывался суфлер, – Я и сам удивился, такое прочитавши! Вот, извольте убедиться! – он протянул князю свой экземпляр пиесы.

– А-а… Да… Ладно, ступай! … Стой! Скажи-ка, если б тебе выбирать между поркой и лишением водки на три дня, что выберешь?

– Воля Ваша, барин, порите. Спина-то заживет, а душа без водки увянет, как цветок не политый! – понурился Потап.

Все захохотали.

– Проиграл, Саша! – торжествующе ухмыльнулся театровладелец.

Александр Романович неохотно развел руки, помахал ими, изображая крылья, и громко кукарекнул. Все зааплодировали.

– С переписчиками прямо беда! – развел руками Илларион Ипполитович, – Не тама, так тута обязательно напутают!

– Так ведь почерк у тебя, Иллариоша… не того. Ещё в детстве секли, за почерк-то! – деликатно, но мстительно напомнил граф.

– А я что могу сделать? Пишу я скорописью… На проклятые перья целое стадо гусей каждый год извожу! Эх, если б машину такую придумали, чтоб писать разборчиво! Дергаешь рычаг: раз! Буква «Аз»! Дергаешь другой – два! Буква «Буки»! И так далее, до Фиты и Ижицы! – размахивая руками и расплескивая шампанское горячился князь.

– Ну, ты даёшь, Иллариоша! Громоздкая получилась бы машина, да и перо вставлять-менять все равно пришлось бы, и чернильницу доливать… Кляксить будет ужасно! Ты сам подумай: чтобы она буквицы вырисовывала аккуратно и должного размера, механизм вроде часового должен быть, только ещё сложнее. Ты про Кулибина слыхал? Пожалуй, что и ему не под силу. Да и рычаги дергать пришлось бы со скоростью немалой, бегать туда-сюда от Аза до Ижицы, – обнял его за плечи полковник.

Князь увял.

– Понимаю… Это я так… Мечтания одне.

– Ты лучше диктуй писцам, как Царь Соломон! У него постоянно два писца дежурили. Надо записать что-нибудь – он их звал и диктовал, а потом сличал написанное.

Обнинский с сомнением покрутил ус:

– О! Мысль интересная! Только писцов с хорошим почерком непросто найти! А своих воспитывать долго придется…

– Допустим, одного я бы тебе уступил… Есть у меня мужичок, пятнадцать лет на оброке в Москве прошения в суд писал, сочинителю Державину рукописи переписывал набело… хорошие деньги зарабатывал! Почерк – заглядение! А после пожара ко мне вернулся, и теперь без дела хлеб жрёт.

– Саша! Вот спасибо! Договоримся! Мы за ценой не постоим!

Антуан понял, что сейчас, вот так просто, решается судьба неизвестного ему мужичка-писца. Неважно, продаст его граф, или сменяет. Главное – без его ведома и согласия. Крепостное право. Да.

Разговор свернул на другие темы. Графиня Натали горячо спорила с княгиней о костюмах персонажей, доказывая, что главная героиня смотрелась несколько вызывающе в голубом платье.

– В бежевом было бы гораздо лучше, скромнее! А голубой цвет слишком яркий!

Княгиня – главный костюмер, снисходительно возражала, что, по замыслу автора, именно яркое платье героини являлось необходимым акцентом в данной сцене.

В зал быстрым шагом вошел один из людей князя и протянул ему письмо. Нетерпеливо разорвав конверт, хозяин прочел послание.

– Господа! – провозгласил князь, – Только что пришла эстафета из Москвы: по приказу государя-императора наша армия третьего дня перешла границу! Милостью Божьей военные действия ведутся сейчас на территории Германии. Возможно, вскоре к нам присоединится Пруссия! Ведутся переговоры. Буонапарт собирает новую армию, но все ветераны, гм, того…

Новость была сенсационная. Все знали, что осторожный Кутузов выступал против преследования французов и уговаривал государя заключить мир немедленно. Значит, по другому решил император Александр Благословенный!

Поручик Ржевский расправил плечи. Глаза его блеснули.

– Ага! Значит, на мою долю тоже достанется! В полк пора возвращаться, братец! А то, загостился я тут!

– Да ты же хромаешь ещё! – возразил старший брат.

– Э! На коне хромоты не видно! – отмахнулся поручик.

Антуану стало кисло. Война продолжается, император испытывает трудности, в том числе и с деньгами. Все верные ему сейчас сплачиваются вокруг знамени. Каждый воин на счету, а лейтенант Карсак отдыхает! В театры ездит! Эх, вскочить бы сейчас на коня, помчаться к своим…

Графиня, искоса глянув на сбледнувшего с лица француза, решила при первой же возможности утешить его поосновательней. На очереди была очень интересная поза номер сорок два, для которой Натали тренировалась уже пять дней, садясь на шпагат и делая мостик по несколько раз в день.

В Тимашово этим вечером Арина сидела за вышиванием у ключницы Феклы. То-есть, они не столько вышивали, сколько коротали время за разговором. С ними сидела и угощалась вишневою наливкой пожилая цыганка Надя. По осени она, заболев горячкой, отстала от табора, и добрая Фекла упросила барыню оставить её в доме. От цыганки вышла немалая польза: хоть и неграмотная, но с острым умом и сметливостью, она помогала вести учет расходов, сильно сократила утечку сахара и спиртного, выявив грешащих этим делом дворовых. И слухи! Где она их брала, живя в имении безвылазно – неясно, но сведения были всегда точные. Барыня была очень довольна и предлагала ей остаться жить совсем, заниматься, так сказать контрразведкой, и даже жалованье обещала положить, но Надя колебалась.

– Не, наверное, не сдюжаю! – вздыхала она, – На одном месте, разве ж это жизнь! Скучно! Вот вернется весной табор, уйду с нашими кочевать. Сегодня Москва, а завтра – Саратов! Степь, воздух вольный… По внукам, опять же, соскучилась.

– Сколько же внуков у тебя? – поинтересовалась Фекла, откусывая крепкими белыми зубами нитку.

– Ой, дай вспомнить… Шесть… Нет, семь! А может, и восемь уже: младшая сноха в тягостях была, как раз к Рождеству родить собиралась.

Арина вздохнула и склонилась ниже над пяльцами.

– Что, девка, вздыхаешь? Замуж охота? – остренько глянула на неё Надя и улыбнулась по доброму.

Арина покраснела. Замуж хотелось сильно. И не абстрактно, а за конкретного человека. Дитё бы родить, эх! Ручки-ножки, пальчики шевелятся… Глазки…

– Туго у нас, с женихами-то! – покачала головой Фекла, – Ей за дворового выходить, не за пахаря. А дворовых подходящих нету.

Надя сочувственно хмыкнула. Она уже знала, что единственный холостой дворовый – сын Феклы, Михаил, был неполноценен по мужской части: борода не росла и тело несколько женоподобное. Знала она и то, что Арина была рождена от графа, но осталась сиротой: мать умерла родами. Фекла, родившая неделей ранее, воспитала девочку как родную. Вслух про эти тайны Мадридского, в смысле, Тимашовского, двора не говорили, но намеками-намеками. И уж, конечно, за пахаря барин дочку свою, хотя и не признанную, не отдаст.

– А давай, красавица, я тебе карты раскину! – предложила слегка захмелевшая от доброй наливки Надя, – Узнаешь, что ждет тебя!

– Так, ведь грех это… – с сомнением пробормотала Арина, но сердце при этом застучало: «соглашайся!».

– Отмолишь! – весело парировала цыганка, – Покаешься попу на исповеди, Бог простит!