Вьюга. Рассказы и повести

– Канализация у них протекает? – женщина вдруг стихла. Андрей почуял недоброе и стало не по себе слушать этот голос, в котором ни жалобы, ни жалости ни к кому. – А у нас не протекает. И никогда не протекала. Знаете, каково в сортире, когда темнота и мороз двадцать градусов? Я двадцать лет в школе. Зарплата – на одежду и на еду. И то… – голос снова оборвался, будто в нем кончился воздух. – Знаете, не нужно ничего писать. Извините, до свидания.

– Постойте! – чуть не закричал Андрей, но понял, что сказал тихо. – Как не нужно? Подождите! Меня Андрей зовут, я журналист.

– Ничего, Андрей. Ничего не нужно, – голос стал точно мягким и родным.

– Да подождите вы! – требовал он. – Как не нужно писать? Газета для того и нужна – писать о том, что происходит. Я завтра к вам приеду. Как вас зовут?

– Ольга.

– А фамилия? И адрес ваш нужен, – он еле дотянулся до блокнота, схватил карандаш.

– Подождите Андрей, – он услышал, как на той стороне глухо переговариваются. Вдавил трубку в ухо. Казалось, там о чем-то спорили.

– Нет, Андрей. Приезжать не нужно. Извините, что отняли время.

– Да что ж такое! Вы так и хотите жить в этом дальше? А если будет статья, мы еще посмотрим. Это же свидетельства, скандал…

– А вы думаете, они после статьи – что? – с той стороны снова говорили спокойно и размеренно. – Построят нам новые дома? – Дело проиграно. Конечно, ничего не построят. А сказать: «Да, построят» – быть с ними заодно, льстить и врать. Устроят Савельичу скандал. Ну, поговорят в городе пару дней. А там праздники. Нет, ты просто хочешь эту статью. Ты хочешь их умыть. Ты хочешь, чтобы эти суки знали, пока они в ресторанах выборы отмечают… Хотя они и без тебя, дурака, знают. Лучше тебя про всё знают. Нет, просто ты должен сделать статью о том, что есть. Просто это твоя работа.

– Ольга, подождите. А вам-то что терять? Попытка – не пытка.

– Вам же потребуются наши имена и адрес?

– Конечно. Но имена можно и вымышленные.

– И фотографии делать будете?

– Лучше один раз увидеть, чем пять раз прочитать.

В трубке затихло, снова обдумывали или обсуждали.

– Не получится. Извините.

– Да почему? Я просто приеду, поговорим…

– Вы не поймете.

Во как. Что-то свеженькое.

– Не пойму?

– Поверьте. И не нужно приезжать. И писать не нужно.

– Хорошо. Пусть я не пойму. Но давайте сделаем статью.

– Ну, зачем вы просите? Не давите, не нужно этого, – и в голосе что-то новое. Жалость что ли?

Нужно сдаваться. Женщинам нужно сдаваться, когда за ними правда.

– Бог с вами. Я не приеду. И статьи не будет. И я точно не пойму. Такой вот я, туповатый. Но вы просто можете мне сейчас сказать, почему вы не хотите статьи?

Она чуть помолчала.

– Но ведь тогда люди узнают, как мы живем.

– И что?

– У меня дочь в десятом классе, – она решительно выдохнула, быстро заговорила. – Она даже не может завести друзей. Боится, они узнают, как мы живем. Понимаете? Она боится заводить друзей. У нас во дворах джипы везде стоят, а дома – руины. А она что, скажет, у нас, вот туалет на улице?

Андрей чувствовал, как неподвижными становятся пальцы, руки, застывают ноги. Ему не приходилось сидеть в морозы по сортирам. С детства вокруг он видел много бараков, утопающих окошками в картофельных и огуречных плетнях, каждый раз с гадливостью смотрел на грубо сколоченные дощатые халупы, и старался не представлять, как это нужно делать. Теперь перед ним эта девушка из десятого класса, наверное, такая же красивая, как та, на катке, или курносая русская дурнушка, уже выпивающая в гогочущих прокуренных подъездах, сжавшись от ветра, выходит из дома, скрипит искрящимся снегом, подходит к сортиру, грохает дверью и думает, что в мороз вонь меньше, а вот летом, в жару…

– Я могу не писать имена. Но адрес нужен.

– Не нужно. Все равно всё узнают, а сделать ничего не сделают. Извините.

Трубка загудела.

Андрей вернулся к своему столу, постоял, молча посмотрел в окно. Набрал Савельича. Вызов шел, но без ответа. Оставалась еще блокадница и ее, закутанную в тряпки, на диване, он видел также четко, как девушку из поселка каменщиков, сжавшуюся на морозе.

На входе в ревущий музыкой ресторан кто-то потрепал его по плечу, улыбалась закрашенная, так что лица не узнать администратор, гардеробщица брякнула номерком о стойку.

В зале за круглыми, плотно заставленными блюдами, салатами и мясом столами, гости. Пахнет жаренной жирной едой. Жарко и душно. У сцены, с рюмкой и блестящим лицом председатель Богомолов слушает с улыбкой тост. После все зашумели, зазвенели бокалами, стали выпивать.

За крайним от выхода столом Андрей увидел Савельича. Тот сидел со своим заместителем, Павлом Петровичем, маленьким, пухлым и лысоватым человеком с хитринкой в лице и с широким, душистым, вечноцветущим депутатом Добыниным. Савельич лениво ковырял вилкой в тарелке. Сияя, точно нашел кошелек, Добрынин воскликнул, махнул Андрею рукой и незаметно толкнул локтем Савельича.

– Андрюша, дорогой! Где вы ходите?! – Добрынин говорил так, будто только Андрея здесь и ждали. Сколько такого Андрей насмотрелся, а все равно растерялся.

– Я к Валерию Савельичу, на минуту.

Савельич посмотрел на него, схмурился. Он молчал, смотрел из-под бровей пьяно и грустно на Андрея, двигал челюстью, будто бы что жевал.

Добрынин тащил Андрея за рукав к столу.

– Садитесь, садитесь! Какая еще работа? Такой трудный, важный для нас всех день! Можно сказать, новая страница открылась в истории города! А, Валерий Савельевич?!

– Мне бы вас на пару минут, – Андрей был упрям и зол, за стол не садился.

На улице Савельич с удовольствием, сильно закурил. Они скрипели морозным снегом по тротуару.

– Валерий Савельевич, в верстке на завтра заметки по Рельсовой нет. Варвара Ивановна показала, когда заметку о выборах ставила. Вы мне сказали, всё хорошо, думал, будет…

– Все в порядке, Андрей. Всё хорошо. Они же обещали – починят твою Рельсовую. Сам Богомолов, – он лениво кивнул на ресторан, – туда ездил.

– А как статья?

– Выйдет, конечно. Куда денется… в номер не поместилась. Выйдет в следующем.

– Следующий – уже суббота. Почти праздники. Кому там что нужно будет?