Белокурый. Засветло вернуться домой

«Болтон, извещенный о штурме, подошел уже к разгрому, ибо ему пришлось пробиваться как через чужих, так и через своих – теперь, когда южные рубежи почти целиком заняты сассенахами, и стали едва ли не графством Англии, – писал епископ Брихин, – Болтону осталось только хоронить мертвецов. Частично удалось спасти содержимое библиотеки – не более четверти, и немного людей – тех, кто успел уйти до штурма, но двор, хозяйство, личные покои Западной башни сожжены и даже в малом изуродованы так, как не каждому сассенаху под силу. Чудом не разнесло на куски башню Горлэя, от того только, что осенняя сырость помешала пороху разгореться. Прежнего Хейлса больше нет. Жалоба, принесенная нами королеве и регенту, так и осталась жалобой, ибо род более не в чести».

Если бы герцог Сомерсет нарочно желал допустить разорение Хейлса и тем самым окончательно привлечь графа Босуэлла на службу королю Эдуарду, ему бы и тогда не удалось сделать это столь точно. Герцог пообещал Хепберну разговор в Лондоне по возвращении из Шотландии, но на месте допрашиваемого и обвиняемого оказался он сам, Эдуард Сеймур, когда Босуэлл вторгся к нему в кабинет… Он был черен, как уголь, прогоревший насквозь, в глубине которого кровавится багровый огонь негасимой ярости. Он был страшен – передернуло слегка даже не испытывавшего страха на поле боя Сомерсета. Впрочем, Сомерсету и не доводилось видеть Босуэлла в поле, в седле, в бою.

– Дайте мне людей, протектор! Дайте людей, слышите вы?! Я выйду на свою сторону границы – с другой стороны…

Эдуард Сеймур перевел дух. Шквал, обращенный не к нему лично, мог быть использован на благо племянника-короля и Англии в целом – вначале-то, с первого взгляда, вид у Патрика Хепберна был такой, что лорд-протектор инстинктивно стал нашаривал рукоять кинжала на поясе, не чувствуя безопасности даже у себя дома, среди слуг и пажей. Как удачно сложилось, что он тогда не пустил Босуэлла устраивать свои дела на завоеванной англичанами территории! И вот теперь Патрик Хепберн пришел сам и готов душу свою предложить за то, чтоб нанести урон бывшей повелительнице.

– Вот же они, дорогой друг!

Слова и точные, и безжалостные вверху листа, и путь избран отныне: «вассальная присяга милорда Босуэлла Эдуарду VI и соглашение между ними…»

И он прочел то, что ниже – статьи, которые окончательно отрезали его от дома, теперь не только покинутого, но и оскверненного:

Указанный граф Босуэлл должен отказаться от власти над собой шотландской короны, и как не иметь сношений с кем-либо там в правительстве, так и не раскрывать намерений Его величества короля кому-либо в Шотландии, поддерживающему партию Правителя Шотландии, но оказывать всякую помощь и содействие всем лейтенантам, управителям, капитанам, которых Его величество король Англии пошлет туда, в Шотландию, для обретения доброго союза обоих королевств, прославления его имени и устранения беспорядков.

Также указанный граф Босуэлл должен содействовать Его величеству, и его лейтенанту или первому капитану, своими силами в количестве 88 конных, дабы огнем и мечом вторгнуться в Шотландию, или иным другим способом следовать за военными силами Правителя Шотландии, и досаждать ему постоянно, так и в той мере, как того потребует Его величество или Его величества лейтенант.

Также указанный граф до тридцатого дня ноября месяца 1547 года должен передать в руки Его величества замок свой Хермитейдж.

– Я уже передал вам в руки, Сомерсет, один свой замок… – заметил он мимоходом, с блеснувшим в голосе горячим гневом, – и чем это завершилось? Благодарю покорно! За своей собственностью впредь я стану следить сам, раз вы не в состоянии уберечь доверенное! Дайте мне людей и денег, Нед, а прочее пусть горит огнем…

По тому, как, забывшись, оговорился, назвав милорда герцога прежним фамильярным именем, только и было видно, насколько не в себе сейчас Босуэлл, всегда выдержанный сверх меры даже и в ярости.

Также Его величество станет помогать указанному графу и поддерживать его против властей Шотландии, и должен защищать его замок Хермитейдж теми силами, которые будут потребны. И если замок будет утрачен – отбить его снова; и после 1548 года, будет ли он отбит или захвачен, должен будет отвоевать его для указанного графа вновь, или дать за него компенсацию в виде достаточного числа иных земель Англии, к удовольствию его светлости.

Босуэлл поднял глаза на Сомерсета:

– Земли в Вестморленде в равном объеме, – быстро отвечал тот, еще прежде прозвучавшего вопроса. – Его величество не возражает.

– Я слышу об этом год… бумагу о владении мне на подпись, ваша светлость, прошу покорно!

И Его величество должен выплатить или обеспечить выплату указанному графу на устройство указанных дел пенсион в размере тысячи крон в год.

И одно короткое мгновение, равное удару угнетенного скорбью сердца.

– Перо! – молвил Босуэлл, не взглянув в сторону пажа, протянув руку.

Все еще манеры короля холмов, однако падший король отрекался от полной власти. Н, перечеркнутая E, внизу листа. Печатка с гербом, с оперенным шлемом.

– Ну, теперь-то всё? – спросил он у Сомерсета. – Так где мои люди, протектор, все эти восемьдесят восемь человек? Где мои деньги?

– А Хермитейдж?

Король холмов ощерился в ухмылке:

– Спасибо, нет!

Когда он повернулся в дверях, чтобы выйти прочь, от парения плаща, от всей высокой треугольной фигуры его пахнуло пронзительным холодом.

Все раскрылось, когда Екатерина Парр, будучи, по слухам, уже беременной, застала их вместе – мужа, барона Садли, и падчерицу, юную Бесс Тюдор – в объятиях друг друга. Был то первый раз или нет, достоверно никто не знал. Том Сеймур сидел в покоях Босуэлла в Сент-Джайлсе – кабинет и спальня разом – пил дешевое вино и темный эль вперемежку и жаловался на жизнь.

– Она ж сама, сучка, на меня налипла… видал бы ты, как глазки строила! Горяченькая, вся в мать. И вдруг Кэт моя входит – ей бабы ближние нашептали, видать. Бог ты мой, что тут было, в этом курятнике! Ну, Кэт девчонке, понятное дело, ни в чем не поверила, написала Дэнни, отослала в Честнат…

Превратности жизни на чужбине и в услужении, думал Босуэлл, дома он бы не стал бороться с искушением вышвырнуть Тома в окошко даже при условии, что то был бы его последний собеседник во всю жизнь – ибо Патрика Хепберна все больше мутило от откровений старого приятеля. У Босуэлла обнаружилась – и он искренне считал то за примету старости, слабости души – странная способность сочувствовать женщинам в этом мире мужчин, особенно женщинам юным, не способным и в малом защитить себя. Если ранее, случалось, он шел на зов милосердия больше от воспитания, чем от чувства, то теперь…

– Томас, эта, как ты выразился, девчонка – сестра короля и наследница престола. Ты – человек, женатый на ее мачехе. Том, тебе это ничего не говорит, а?

– Босуэлл, – отвечал ему Садли чистосердечно, – добро бы от Гардинера, но от тебя проповедь – самое оно. Сам, что ли, ни разу гладкой целочке сорочку не марал? Ну, так не завидуй!

Босуэлл помолчал, спросил только:

– Том?

Но спросил так, что Сеймур сразу понял – сболтнул лишнего.

Лицо Садли тотчас сделалось непроницаемым:

– Я тебе ничего не говорил. Не было ничего. И никто ничего такого не докажет, понял? Кэт в тягости, вот ей и мерещится, что не след. А девчонку отослали прочь – оно и лучшему, концы в воду. Мне, кроме нее, есть, чем заняться – Дорсет готов дать недурные деньги за то, чтоб помолвить свою старшую дочь с королем.

Томас Сеймур, седина в бороду, нелепейшие воздушные замки на самом грязном фундаменте. Можно делать ставки, когда они обрушатся на его голову, осколками снося ее с плеч. Ничто не меняется с течением лет, ровным счетом ничто. Босуэлл был искренне рад, когда Сомерсет избавил его от компании брата, отпустив на север – взглянуть на земли, которые должны были стоить ему Хермитейджа.

Англия, Нортумберленд, ноябрь 1547

Пустые стены пустого дома – манор милях в десяти от Морпетского замка. Особняк красного кирпича, построенный недурно, но явно еще при первом Тюдоре. Пол местами просел, надобно переложить, резьба стенных панелей требует чистки, промасливания, натирки до блеска… Осматривающий комнаты Хэм МакГиллан, как кот, скользил за спиной стоящего в дверях Босуэлла, глядящего на пустошь, открывающуюся за оградой, тонущую в подступающем сумраке. Морпет… согласно семейной хронике, сгоревшей в Хейлсе, именно отсюда пришли в Шотландию де Хиббурны, сюда же фортуна вернула его самого… зачем? Глухой осенний день, когда и вовсе не рассветает в полной мере, особенно в этом суровом краю – Нортумберленд. Земли, которые он исходил в рейдах, как свои собственные, грозили и стать его собственными теперь. Вот это, значит, ему предлагают за Караульню?

– Ваша милость, лэрд, – доложил наконец Хэмиш, – комнаты бы просушить, белья вовсе нет, может, до замка уже – ночевать?

– Да в каком замке нас ждут-то теперь? Просушивай, – устало отвечал граф. – Крыша над головой есть – и ладно, когда нам было-то нужно большее.

Ночь они провели вчетвером у камина – Молот, МакГиллан, Бернс и их господин, спавший на лавке под старым пледом, наутро парни разогнали немногих английских слуг в деревню да в город в поисках самой необходимой мебели и утвари для житья. Простая еда вместе с кухаркой появилась после полудня, женщина с опаской посматривала на диковатого вида мужчин, говорящих на своем языке, но те обращали на нее мало внимания, вдобавок, дом стал уже заполняться и местной прислугой. Среди простых людей поговаривали, что сам хозяин также с Севера, но из других краев, что шотландец, что нрав у него гневливый, хотя отходчивый, что принял службу королю Эдуарду недавно, небогат, но честен с низшими и справедлив.

– А ведь красавец! – сказала кухарке Роуз мельничиха, привезшая муку, зашедшая посплетничать про нового жильца в старом доме.

– А толку! – пожала плечами та, успевшая присмотреться. – В летах уже, а один, как перст – ни жены, ни детей…

– Вдовец, быть может?

– Того мне не ведомо. А коли и вдовец – чего ж не женится? Дом есть, двор есть, и титул…

– А говорят эти пришлые промеж собой похоже, почти по-нашему.

– Так они ж не с гор, мне их парень младший сказал, они с границы, только с той стороны.

Та сторона границы лежала еще северней, за Алнуиком, где он, совсем юный, когда-то впервые продавался ныне уже покойному жениху покойной Анны Болейн. Сюда с огнем и мечом – оттуда – доходили его рейдеры, среди окружающих теперь Босуэлла людей вполне могли быть жертвы его налетов. И это было очень странное чувство – как если бы волка заточили в стаю собак, но не сказали им, что он – волк, и вот твари эти, чуя неладное, начинают принюхиваться, чтобы вцепиться в горло. В Морпете он, умевший засыпать на голых камнях, снова встретил свою бессонницу, заполненную именами, голосами, лицами уже ушедших людей. Это так было похоже на тюрьму, что он едва не сбежал из Морпета обратно в Лондон, в объятия осточертевшего ему барона Садли, если бы не нагрянувшие с визитом близнецы Хоуп, привезшие с собой полдома его слуг – и крайне возвеселившиеся, узнав, что и в Морпет к Босуэллу тоже начали стекаться приграничные беженцы, те, кто уходил из Шотландии после столкновения с законом и порядком, без разницы, английским ли, шотландским.

Архиепископа Сент-Эндрюсского все еще не утвердили, некому было снять с него церковное обвинение. Восемьдесят восемь конных – откуда это нелепое число? – посадит в седло граф Босуэлл, но не ранее, чем король раскошелится на тысячу крон. Ибо нет ничего верней старого правила: кто не платит – тому не служат.

«Нет смысла снова ждать Глэмиса в Приграничье, – писал Брихин, – ибо он ушел к себе на север, и недоступен сейчас для твоей мести». Что ж, не сейчас. Но этот день придет. И каждый, кто носит фамилию Дуглас, получит от него по заслугам.