Наследники земли

– Твоим священникам нет никакого дела, если христианин возляжет с иудейкой, они рассматривают это как еще одну форму унижения и власти, какую над нами имеют христиане. А вот если случится наоборот, такого они допустить не могут: все законы ясно гласят, что, если иудей возляжет с христианкой и будет пойман, обоих незамедлительно сожгут на костре, – объявила Дольса. Уго вздохнул. – Что меня беспокоит, так это отношение моей собственной общины. Думаешь, нашим придется по нраву связь еврейской девушки с христианином? Одну девочку за такое изуродовали: отрезали нос, чтобы она больше не возбуждала христианина, который ее домогался.

– Прости меня, – снова забормотал Уго, от волнения не зная, куда теперь и смотреть.

– В глаза, – потребовала Дольса, заметив его состояние. – Смотри мне в глаза.

Уго так и поступил. В ее красивых карих глазах он увидел нежность, но за ней, как показалось мальчику, блеснул и холодок.

– Аструга зовет вас в дом, как только отмоете его руки! – крикнула Рехина от двери.

– Зачем ты заставила меня смотреть на ту девушку? – наконец спросил Уго по дороге обратно в кабинет.

– Она христианка, – с изумлением услышал мальчик. – Просто шлюха, которая переспала с кем не следовало, расплатилась за то, чего у нее давно нет, и захотела избавиться от своего ублюдка. Она тебе понравилась?

Уго ничего не ответил; карие глаза превратились в две льдинки.

– На меня капнуло горячим варом, когда я помогал конопатчикам, – соврал старший брат, когда Арсенда спросила, что с руками, уже перебинтованными полосами чистой ткани.

В ту ночь мальчику не без труда удалось забраться на стену монастыря Жункерес. Оказавшись наверху, Уго еще раз осмотрел руки. От мази, которую наложила Дольса, ладони до сих пор зудели; поначалу они просто горели огнем.

– Больно!

– Молчи! – скомандовала девочка, а Рехина крепче прижала его руку.

И он замолчал. Теперь Уго только и ждал наступления нового дня, чтобы Дольса опять пришла к нему со своей мазью, пускай даже и едкой. «Смазывайте еще несколько дней», – велела Аструга, прежде чем оставить пациента на попечение Дольсы и Рехины.

Девочки, возведенные Астругой в ранг врачей, с усердием принялись за исцеление: они обсуждали каждую ранку, рассматривали их со всех сторон, пичкали больного наставлениями, которые менялись каждую минуту; спорили без конца. В этом аду едких и прилипчивых запахов Уго наслаждался естественной свежестью обеих докториц; волна юности и чистоты окатывала его всякий раз, когда одна из девочек двигалась, касалась его или брала за руку.

А позже, когда с врачеванием было покончено и они снова выходили в сад, девочки забрасывали Уго вопросами о его жизни. Участие на их лицах воодушевляло мальчика. Он рассказал о родителях, о смерти Матиаса и о новом замужестве Антонины. Дольса чуть склонила голову и напомнила, что она тоже потеряла отца.

– Я с ним незнаком, – ответил Уго на вопрос Рехины об отчиме.

– Ты что, перестал видеться с матерью? – простодушно спросила Рехина. – Ты ни разу ее не навещал, а она ни разу не приходила к тебе?

Нет, не приходила, а если бы даже и пришла, то не знала бы, где искать сына. И тут Уго всполошился: а что, если матушка приходила на верфи? Нет, успокоил он себя: Жоан Наварро его бы известил. Сам Уго однажды попробовал навестить матушку. Это было в субботу, по субботам Маир всегда предоставлял своему работнику выходной. Сиджес находился всего лишь в шести лигах, девять часов хорошим шагом. И все-таки Уго дошел только до Кастельдефельса, в трех лигах от Барселоны. Опасения начали терзать путника сразу за городскими воротами; его беспокоило множество вопросов, связанных с новой семьей матушки. А что, если мама его больше не любит? Уго все-таки сумел справиться с этими подозрениями – все они развеивались при воспоминании об улыбке Антонины, – однако гораздо тяжелее оказалось совладать со страхом, который мальчик почувствовал на пустынной дороге, едва оставив за спиной Сант-Бой. Уго никогда не покидал пределов Барселоны. Ему разом пришли в голову все страшные истории, которые он когда-либо слышал от людей: рыцари-охотники, похищающие и убивающие путников, разбойники, беглые рабы, корсары, ведьмы, бесы…

Чем ближе мальчик подходил к хребту Гарраф, тем меньше попадалось огородов и распаханных полей – на смену им пришли бесконечные пастбища. Безлюдные края. Уго прислушался к тишине. Где-то хрустнула ветка – мальчик вздрогнул. Он замер посреди дороги, ловя звуки, которые сам же и превращал в предвестья беды. В городе судачили, что в таких-то лесах как раз и прячутся колдуньи, которые забирают у мужчин их члены, складывают в ящики, где они продолжают шевелиться сами по себе. Утверждали, что колдуньи собирают мужские члены десятками, и даже называли имена мужчин, которые их лишились. Уго сам слышал рассказ работника с верфи Регомир, который клялся, что видел эти ящички с херами.

У мальчика от страха съежились яйца. Он посмотрел на темную громадину Гаррафа: ему ведь придется преодолеть эту гору и эти леса. Уго увидел людей впереди на дороге, но они шли в его сторону… или не шли? Клубы пыли подсказали мальчику, что люди бегут. Уго спрятался в придорожной рощице. Прошло немало времени – никто не появился. Уго огляделся по сторонам, потом еще раз, потом еще много раз, напрягая зрение и слух, живо представляя себе, что его давно успели окружить. Мальчик дрожал. Мальчик потел. Он вернулся на дорогу – там снова царила тишина. Влажный и солоноватый ветер с моря приласкал его липким прикосновением. Путник развернулся и с облегчением вдохнул, поняв, что наконец-то возвращается в Барселону.

Определенно, Уго не собирался рассказывать обо всем этом Дольсе и Рехине.

– Нет, я не приходил к ней. Я даже не знаю, где этот Сиджес… – оправдывался он в ответ на вопрос Рехины. – Я вообще никогда не покидал Барселоны, – добавил он в качестве веского основания.

– Маир мог бы тебе помочь, – бросила Дольса и пояснила, заметив живой интерес в глазах мальчика: – У дяди налажены отношения с виноградарями из Сиджеса и окрестностей. Дядя говорит, там делают очень ценное сладкое вино, как в Греции, – его называют мальвазия. Я так понимаю, Маир часто бывает в тех местах.

– И он сможет взять меня с собой?

Дольса улыбнулась наивной надежде, прозвучавшей в этом вопросе:

– Дядя Маир – очень добрый. Конечно же сможет.

Во время очередного врачевания Уго рассказал Дольсе об Арсенде и о том, как работал на верфях. Рехины в тот день не было – та ушла к себе домой. В договоре на обучение Рехины не говорилось, что Аструга обязана предоставлять ученице еду и кров.

Дольса внимательно слушала; Уго со сладкой тоской вспоминал о своей мечте – сделаться mestre d’aixa. Он рассказывал об Арнау, о его жестокой и несправедливой казни, а потом без перехода разразился проклятьями в адрес семейства Пуч и преследовавшего его слуги.

– Ты выбил ему глаз? – Дольса подняла голову и нахмурилась, больше от удивления, чем от страха; она просто не могла себе представить, как Уго сражается со взрослым сильным мужчиной, о котором мальчик говорил с дрожью в голосе.

– Это был единственный способ…

– Ну конечно, конечно, – перебила девочка, оправдывая его действия.

А потом она передернула плечами и затрясла головой, по телу ее пробежала дрожь – так страшно ей было представлять окровавленную глазницу.

Всецело доверившись этой еврейской девочке, Уго рассказал ей о Жоане Амате и о краже топорика. А когда он упомянул о мести Берната, то вспомнил, что сам себе обещал сходить в тюрьму, проведать узника. За окном уже смеркалось.

– Как тебе удалось с ним поговорить? – спросила Арсенда, когда Уго уже вернулся из замка викария.

– Через решетку на окне, которое выходит на замковую лестницу. Если тюремщик дозволяет, родственники подходят к решетке и переговариваются с сидельцами.

Нашелся адвокат, готовый защищать Берната. По словам юноши, услуги законника оплачивал один купец из Неаполя, с которым покойный Арнау поддерживал добрые отношения. «Впрочем, очевидно, что за этой сделкой стоит не кто иной, как Жусеф, – прошептал Бернат сквозь железные прутья. – Вы же к нему ходили, верно? Я уже разговаривал с матушкой». А еще Бернат сказал, что тюремщикам начали приплачивать и теперь у него достаточно еды и появился соломенный тюфяк.

– Но ведь он собирался убить человека, знатного и власть имущего, Первого капитана королевства! – возмутилась Арсенда, выслушав до конца всю историю, сильно подправленную старшим братом в том, что касалось его собственного участия.

– Это неправда! – не слишком убедительно возразил Уго. – Арсенда, его пытали! Я видел следы побоев на его теле. Как только они узнали, что он – сын Арнау Эстаньола…

– Но, братец, послушай, – перебила она, – пытать преступника – это правильный способ. Истина всегда должна торжествовать, и пытка – это инструмент, одобряемый Церковью и королем. Твой друг пришел к Малому дворцу с оружием. Он должен был признаться, что заставило его так поступить. Не тревожься, ведь если он солгал, чтобы избежать мучений, Господь свершит свой суд по справедливости, но здесь, сейчас, он, несомненно, подлежит суду короля, пускай даже он и сын Арнау Эстаньола.

– Он хороший человек! – воскликнул Уго, чуть не плача, потрясенный рассудительностью младшей сестры, которая говорила совсем как взрослая.

– Господь учтет и это. А в нашем мире этот юноша заслуживает наказания. Люди не могут судить друг друга по намерениям.

Какого наказания? В суде викария еще не начинали рассматривать дело Берната. Но обвинение было неопровержимо: под пыткой или нет, его товарищ уже признал свою вину.

Старой лодки, служившей Уго местом ночлега, больше не было. После изгнания бесов плотники не мешкая разобрали ее на доски. Уго, как и всегда после походов к Арсенде, уселся на берегу. Ночной сторож ничего не сказал мальчику, а от свежего ветра его защищал корпус другой лодки – новой, пахнущей ошкуренным деревом и еще не конопаченной. Здесь Уго и лег, но сон пришел не сразу. Мысли его перебегали от Дольсы к Бернату, а от Берната к Арсенде, которая от встречи к встрече становилась все более строгой, богомольной и взрослой. Вынеся приговор молодому Эстаньолу за покушение на жизнь Первого капитана, она отказалась дальше обсуждать судьбу Берната, и речи ее больше всего напоминали церковную проповедь. Кажется, любовь к Богу, о которой Арсенда столько говорила в прошлый раз, превратилась для нее в одержимость. И все-таки, когда подошло время прощаться, Уго почувствовал боль и стеснение в горле. Да и Арсенда, несмотря на свою суровость, осталась еще ребенком, и по щеке ее стекала слезинка, хотя девочка и думала, что в темноте брат этого не заметит.

«Она мне нужна», – признался себе Уго. Нужно быть рядом с ней, слышать ее голос, чувствовать ее тепло. Арсенда была… звеном цепи, соединявшей мальчика с его прошлым, его историей, его семьей и его радостным детством.

Послав сестре прощальную улыбку, Уго перестал о ней думать. Труднее было отделаться от мыслей о Бернате и его узилище. В считаные дни парень сильно исхудал, хотя и прежде упитанностью не отличался. Через решетку на лестнице замка викария он показался мальчику призраком с замедленными движениями и еле слышным голосом. А как бы сам Уго держался там, внутри? «Прости меня, Бернат», – попросил мальчик в ночной темноте. И только после этого позволил себе отдаться объятиям Дольсы. Наплевать, что она еврейка. Никто в этом мире не мог знать, о чем Уго мечтает, находясь рядом с ней. Что же до мира иного… Может быть, Господь сейчас слишком занят заигрываниями с его сестренкой, чтобы отвлекаться на какую-то еврейку, с улыбкой подумал мальчик.

– Ну конечно, – сразу согласился Маир, когда Уго наконец отважился высказать свою заветную просьбу. Виноградарь не знал, что мать его помощника вышла замуж во второй раз. – Я собирался наведаться в Сиджес после сбора урожая, но мы можем отправиться и пораньше. Так ты увидишься со своей матерью.

По дороге им не встретились ни рыцари, похищающие людей, ни свирепые разбойники, ни колдуньи, алчные до мужских членов. Они отправились в путь пешком, даже не дожидаясь рассвета, и путешествие удалось на славу: Маир рассказывал о селениях, которые они проходили, о злаках и деревьях, которые росли по сторонам дороги, и много, до занудства, толковал о вине и виноделии – так он делал с тех пор, как до некоторой степени привязался к мальчику. Казалось, ни о чем другом Маир говорить и не умеет. В долине реки Льобрегат он удивил Уго тем, чего мальчик не заметил во время своего первого путешествия: виноградные лозы здесь обвивались вокруг деревьев. Они вошли в один такой виноградник; и мальчик, и взрослый – оба были очарованы этим живым сводом над их головами. Тысячи побегов цеплялись или завивались вокруг ветвей деревьев, посаженных на равных расстояниях; лозы сплетались между собой, держались друг за друга, чтобы соткать плотное растительное покрывало, с которого свисали ветви, зеленые листья и тысячи виноградных гроздей. Уго сорвал и попробовал виноградинку.

– Они созревают позже, чем наши, – заметил Маир.

– Это как такая огромная… – Уго не нашел слов.

– Я всегда думал, что это Эдемский сад.