Наследники земли

Наступила тишина. Уго было неуютно под взглядами этих мужчин. Мар подбадривала его улыбкой, чтобы он наконец сказал что-нибудь путное. О ремесле кошатника Уго предпочел не упоминать.

– А еще я умею долго держать на весу железный шар, – добавил он вместо этого и показал, как поднимает ядро генуэзца.

К удивлению мальчика, этот ответ живо заинтересовал молодого еврея.

– Насколько долго?

– Сколько потребуется.

– Не шевелясь?

– Да… – неуверенно подтвердил Уго.

Сын Саула подошел к шкафу, в котором хранились большие книги, достал один из томов и передал Уго.

– Замри! – велел еврей.

Уго неподвижно стоял на помосте на углу площади Сант-Жауме, рядом со стрельчатыми сводами церкви. В руках он держал толстый тяжелый фолиант в деревянном переплете, обитом красной кожей. Жакоб, сын Саула, ободряюще улыбнулся мальчику и сделал знак переходить к следующему клиенту. Уго останавливался перед каждым из возможных покупателей, глядя в никуда, чтобы не отвлекать от изучения книги, продающейся с аукциона.

– «De animalibus», написано епископом и прославленным доктором Церкви Альбертом Великим, – наперебой вещали Жакоб и двое его сыновей. – Подобного экземпляра вам нигде не найти.

Это была уже не первая книга, которую демонстрировал Уго; волосы его были подстрижены, рубашка чистая, ногти вычищены и руки вымыты. Несколько томов уже удалось сбыть. За одну рукопись они выручили сорок три либры – больше, чем Арсенда могла бы заработать за десять лет, прислуживая этой монашенке, имя которой Уго вечно забывал! Некоторые экземпляры стоили даже больше, чем приличный дом в Барселоне. Жакоб, еврейский перекупщик, был на седьмом небе от счастья. Он получил доступ к вещам одного умершего купца, местного уроженца. Нехватка наличных средств, как частенько бывает при получении наследства, привела к распродаже имущества покойного, чтобы у наследников появилась возможность рассчитаться с долгами, а уж потом поделить остальное.

Публичная распродажа имущества была оглашена на улицах еще месяц назад; она совпала с пребыванием в Барселоне королевского двора и с проведением совета по вопросу о расколе Западной церкви. В город стекалось множество зажиточных людей, и немало богатеев подзывали Уго к себе, чтобы тот показал книгу: среди них были епископы и царедворцы, ученые мужи, видные горожане и купцы. Некоторые (таких было немного) перелистывали страницы; большинство ограничивались восхищенным изумлением, зато почти все норовили порассуждать, какова будет последняя цена и кто окажется покупателем. «Стой и вообще не шевелись», – велел перед распродажей Жакоб. И Уго не шевелил ни единым мускулом, даже когда сам Женис Пуч, граф де Наварклес, подошел к помосту, чтобы пролистать трактат о рыцарстве и перекинуться парой шуток с сопровождавшими его вельможами. Первый капитан Каталонии не узнал Уго, больше того, он ласково потрепал мальчугана по щеке, прежде чем утратил интерес к книге о рыцарстве и переключился на драгоценности и серебряные украшения, тоже попавшие на распродажу; Женис поинтересовался у нотариуса ценой и качеством товара. А вот кто действительно узнал Уго, так это Лысый Пес, по своему обыкновению рыскавший там, где собиралось больше двух человек, а толчея вокруг распродажи давала парню чудесную возможность незаметно разжиться какой-нибудь вещицей. Завидев шайку юнцов, альгвасилы удвоили бдительность, и Жакоб тоже принял свои меры: двое его сыновей, крепкие ребята чуть постарше Уго, встали на пути у Амата – им уже доводилось встречаться. Объяснений не понадобилось.

Распродажа длилась три дня, и каждый день зажиточные граждане Барселоны расталкивали друг друга локтями – иногда из-за действительно нужных вещей, иногда просто из тщеславия, – лишь бы приобрести что-нибудь из имущества покойного купца. Жакоб с сыновьями охрипли, объявляя товары, их цены и ставки и не забывая нахваливать особые качества серебряных чаш, колечек с изумрудами и вышитых платков. Но если и это стоило им усилий, самое сложное началось потом, когда вельможи и священники удовлетворили свои запросы и очередь дошла до распродажи одежды, посуды и мебели: все это было подержанное, кое-где попорченное – в общем, не в лучшем состоянии. Теперь торговались за корзины и веревки, тарелки и миски, котлы и ночные горшки, за кровати вместе с тюфяками, за щербатые подсвечники, за стол с подломленной ножкой… Даже за самую старую рухлядь, за негодные и никому не нужные предметы Жакоб должен был выручить хоть толику денег – и это было известно барселонцам, толпившимся вокруг помоста, чтобы за бесценок разжиться ношеной рубахой или медным котлом.

Уго больше не должен был стоять неподвижно и демонстрировать ценные предметы. Он участвовал в бурных торгах, исполняя указания Жакоба и его сыновей, которые не останавливались и не замолкали ни на секунду. Мальчик передавал новым владельцам вещи, которые уходили стремительно, как только аукционщик закрывал очередной торг, иногда даже не давая покупателям времени предложить лучшую цену: своей участи дожидалось еще множество барахла.

– Не беспокойся, – растолковывал Жакоб своему помощнику, удивленному такой поспешностью. – За следующим торгом они будут следить еще охотнее и купят у нас что угодно. Кто станет счастливым обладателем этой великолепной свечи? – тотчас же выкрикнул он в толпу, предъявляя до половины сгоревшую свечку, как будто речь шла о величайшем сокровище.

Уго захотелось поднять руку: этот огарок мог бы освещать его темные ночи. Мальчик торговался бы до последнего, будь у него хотя бы одна монетка. Он бы поборолся и за фаянсовые мисочки с зелено-лиловым орнаментом: такие очень нравились матушке! Уго позавидовал пекарю, который приобрел миски по смехотворной цене, а Жакоб даже не предложил повысить ставку. А рубашки… Арсенда пришла бы в восторг!

В конце концов разошлось все имущество покойного торговца, ни одна вещь не осталась без покупателя. Вечером третьего дня нотариус закрыл свои книги, а Жакоб получил с душеприказчиков комиссию, один процент: это было достойное вознаграждение, а при продаже особых товаров – таких как драгоценности и книги – оно еще и возрастало. Жакоб и его сыновья, как и каждый вечер, простились с Уго почти затемно, однако на сей раз еврей вознаградил мальчика тремя мелкими монетами. Жалованье не входило в договор, заключенный между Мар, Жусефом и Саулом: только еда, постель и раз в году что-нибудь из одежды. И все-таки Жакоб решил отблагодарить своего работника за часы, проведенные без движения, тем самым безмолвно попеняв и своему сыну, которого Уго заменил на этом посту.

– Спасибо, – только и сказал Уго.

– Лучше поторопись, – посоветовал Жакоб. – А не то колокол пробьет seny de lladre[11 - Сигнал для воров (кат.).], и тебя запрут. Увидимся завтра на складе.

Мальчик и не нуждался в уговорах: он поспешил к воротам Орбс, чтобы успеть выбраться из Барселоны прежде, чем колокол на замке викария, где томится сейчас Бернат, возвестит о наступлении темноты и призовет горожан расходиться по домам; в это же самое время будут закрыты и все городские ворота. В первый день, когда Мар приняла решение обратиться к евреям, мальчика после работы сопровождал Давид, младший сын Жакоба, – тот самый, что оказался не способен стоять спокойно, пока покупатели листают книги и ощупывают другие товары.

– Мы можем найти для тебя работу, – сказал Давид, когда они вместе шли по городу.

Уго в тот день держался замкнуто – ему не нравилась компания еврея в тунике с капюшоном, какие только они и носят, и с желтым кругом на груди. Мальчику казалось, что все вокруг на них пялятся.

– Не бойся. – Еврейский паренек, заметив, что Уго поглядывает искоса, сменил тему: – Мы тебя не съедим. Наоборот, поможем.

Уго пробормотал что-то вроде извинения.

– Ты привыкнешь, – усмехнулся Давид. – Смотри, мы можем ходить вместе, разговаривать и даже смеяться, если будет смешно, мы только не можем вместе жить. Никто из христиан не имеет права жить под кровом у еврея, понимаешь? Вот почему мы выходим из города, вот почему тебе придется каждый день таскаться в такую даль.

Hort i vinyet: сад и виноградник Барселоны – так именовалась просторная возделанная долина за городскими стенами. Эта зона славилась особым плодородием и находилась под особым покровительством барселонских властей. Здесь располагалось несколько маленьких городков, среди прочих Сант-Висенс-де-Сарриа, Сант-Марти-де-Провенсальс, Вальвидрера, Санта-Мариа-делс-Сантс и Сант-Жервази-де-Кассолес, а также два монастыря – Вальдонселья и клариссинский Педральбес, однако больше всего эта долина привлекала купцов и зажиточных граждан Барселоны, желавших владеть землями, чтобы походить на дворян и рыцарей. Замки, поместья, целые поселки – все эти куски каталонской территории по праву и по собственному произволу захватывали состоятельные барселонцы. Во всем принципате намечались серьезные экономические изменения, ведь деньги таким образом вкладывались в земли и ренты вместо традиционного развития торговли, а ведь именно эти рискованные предприятия принесли Барселоне столько богатства. Сады и виноградники тоже шли нарасхват, поэтому в долине можно было встретить и хутора за крепкими стенами, обособленные и хорошо укрепленные, принадлежащие богатеям из города. Все, кто мог, вкладывали деньги в огороды, фруктовые сады и особенно в виноградники. Наемные поденщики и рабы – вот кого можно было встретить в этой просторной долине: именно их руки возделывали угодья зажиточных барселонцев.

Саул владел одним из таких виноградников за стенами, на полпути между Висенсом и Саррией.

– Получается, твой дедушка тоже богатей? – спросил Уго, выслушав разъяснения Давида насчет покупки земель обеспеченными горожанами.

– Нет! – рассмеялся мальчишка. – Мой дедушка – врач. И он не богат. Вот уже много лет моя семья, как и другие еврейские семьи, владеет виноградником за пределами города, а теперь, с постройкой новой стены, еще и внутри, в квартале Раваль. Вам, христианам, разрешается покупать любое вино, но мы, евреи, можем пить только кошерное.

Уго кинул взгляд на Давида и зашагал дальше в ожидании объяснений, каковые и не заставили себя ждать.

– Виноград может быть и христианским, но изготовляют вино – давят виноград, отжимают, переливают, сцеживают, хранят и так далее – исключительно евреи, ни один христианин к этим работам не допускается.

– Но если виноград может быть христианским, тогда зачем вам самим виноградники? Вы покупаете ягоды…

– По той цене, которую заломят христиане? Да это будет дороже золота. Так уже случалось в неурожайные годы, они ведь для всех неурожайные, в этом мы равны…

Уго покосился на еврейского мальчика и увидел улыбку на его лице. Сам Уго сильно сомневался, что кто-то может считать их равными, но спорить не стал.

– Вы, христиане, можете покупать вино и в других областях, если это дозволяется властями. А мы – нет. Нам то и дело запрещают покупать кошерное вино в других еврейских общинах, даже если там его в избытке, а если мы станем покупать виноград у христиан…

Мальчики шагали среди садов и виноградников; Барселона и море остались у них за спиной, а впереди и над ними высился хребет Кольсерола. Давид, прекрасно уловивший неприязнь Уго к его народу, предусмотрительно умолчал лишь об одном: большая часть христианского винограда, которым пользовалась еврейская община, шла в счет займов; таким образом, виноград обращался в разменную монету с фиксированной стоимостью. Выходило так, что владелец виноградника исполнял свое долговое обязательство, а община гарантированно получала достаточное количество необходимого ей продукта.

– А если бы мы не могли использовать христианский виноград, ты, как христианин, не имел бы права работать на виноградниках моего деда, – закончил Давид.

Уго действительно совмещал два занятия: он работал и помощником Жакоба, и помощником другого сына Саула, по имени Маир, который не только занимался возделыванием винограда и продажей вина, но еще и готовил для еврейских врачей снадобья, в состав которых входило вино или его дистиллят, aqua vitae[12 - Вода жизни (лат.).]. Маир был худой и жилистый, однако внешность никак не соответствовала его спокойному характеру, приспособившемуся к неторопливому ритму растений, которым Маир посвятил свою жизнь, – казалось, вывести этого человека из равновесия способны только засухи, паводки и нашествия вредителей.

Саул, с одобрения Жусефа и Мар, дал Уго пристанище в давильне – отдельном здании, где стояло оборудование для производства вина, а еще хранились мотыги и всякие другие земледельческие инструменты. Саул объяснил свой выбор так: здесь никто не живет, это не еврейский кров и к тому же евреям дозволяется нанимать христиан на поденные работы.

Однако в тот вечер, когда завершилась распродажа и Уго возвращался к давильне, сжимая в правом кулаке три монеты, внутри, как ни странно, кто-то был. Вообще-то, Саул предупредил заранее: «Иногда я или моя дочь принимаем в этом строении пациентов». Услышав такое, Мар сильно удивилась. «Да, – пояснил Саул. – Аструга, моя дочь, – повивальная бабка, но она к тому же и врач. Король Педро присвоил ей такое звание, как раньше сделал это и для ее матери, и как, надеюсь, сделает для моей внучки и король Хуан. Женщины доверяют себя лечить только женщинам, а зачастую проблемы, с которыми приходится сталкиваться… с ними нельзя работать в домашних условиях, при мужьях, да и в еврейском квартале тоже нельзя. Не каждая согласится прийти! Поэтому не остается иного выхода, кроме как принимать их на виноградниках. Да если бы кто-нибудь из мужчин прознал, чего хочет его жена, в каком положении она находится…»

Уго долго пытался представить, что это могут быть за проблемы – помимо половых отношений. Этим делом его родители занимались часто! И отец и матушка кричали и стонали так, что на следующий день им приходилось успокаивать Арсенду и Уго. В конце концов дети просто привыкли.

«Поклянись, что никогда не расскажешь о том, что, возможно, увидишь в этом доме!» Твердый, посуровевший голос Саула вернул мальчика к действительности, хотя он и удивился, как это еврей просит его поклясться. «Клянись!» – потребовала Мар, прежде чем мальчик успел ляпнуть что-то неподобающее. И он поклялся.

Дольсе, внучке Саула и дочери Аструги, поручили выйти навстречу христианину, когда он будет возвращаться с распродажи. «Мы с ней примерно ровесники», – прикинул Уго в сумеречном свете. У девочки были темные пышные волосы, серьезные проницательные глаза, точеные черты, а тело как будто стремилось освободиться от девического целомудрия и сделаться наконец притягательным и чувственным.

– Уго? – позвала дочь Аструги. – Тебе придется подождать снаружи, пока мы не закончим.

– А долго еще ждать?

– Это никогда заранее не скажешь. Но ты можешь заодно проследить, чтобы никто не приближался к давильне.

На этом Дольса собиралась закончить разговор, но взгляд ее остановился на Уго. Дольса оглядывала его с ног до головы, а парень смущенно переминался. Он уже собирался сказать какую-нибудь грубость, но девочка заговорила первой.

– Слушай, а мой двоюродный братец Давид говорил, что ты умеешь стоять неподвижно, – хихикнула она.

Уго рассердился. А девочка еще и посмеялась над его надутым видом.