Факультет

3) педпрактика

4) советское право

И таких сессий у нас было десять! Мамы и папы, никогда не пускайте детей поступать на филфак!..

57.

– Минк Сноупс мучительно ищет подход к слову «они», которым он обозначает силы, приведшие его к трагедии. И в тюрьме он наконец смутно приходит к пониманию «их». «Они» – это богатые… Так все-таки что же хотел сказать финалом своего романа Уильям Фолкнер? – читаю я на зачетном коллоквиуме по зарубежной литературе.

Сюда допущены только лучшие. Те, кому Ендовицкая позволила подготовить доклады по анализу идейно-художественных особенностей романа «Особняк». Мне достался смысл финала романа. Вот я и надрываюсь над этим смыслом.

Нам, прошедшим этот коллоквиум, сдавать экзамен не нужно: Ендовицкая поставит нам «автоматы».

Солнечный вечер самого начала лета. Мы сидим кружком за несколькими составленными вместе партами, по очереди говорим о литературе и понимаем друг друга с полуслова. Нам интересно. Так, наверное, и должно быть на каждом коллоквиуме. Почему же мы дошли до этой гармонии только на самом последнем из них?

– Вот поэтому-то, наверное, так и ополчилась американская критика на этот роман, роман, который показывает не Америку рекламных проспектов, а Америку реальную – Америку Сноупсов! – заканчиваю я под одобрительный кивок Ендовицкой.

Мое выступление – последнее. Нам ставят «автоматы», и мы уходим в начало лета… За нами закрывается дверь в зарубежную литературу. Теперь, чтобы что-то в ней понять, нам придется биться в эту дверь головой. И не будет рядом умной Ендовицкой с заветным ключиком.

– Ступайте и постарайтесь исправиться, – напутствовала нас после одного из семинаров по Марку Твену Ендовицкая.

Исправимся ли, Любовь Сергеевна?

58.

Ендовицкая Любовь Сергеевна вела у нас весь грандиозный курс, объединенный скромным названием «зарубежная литература». Любовь Сергеевна могла бы жить и в 19, и в 14 веке… В любую эпоху нашлось бы для нее местечко в уголке библиотеки или скриптория, где она могла бы читать. А больше ей ничего и не нужно было. Она жила даже не литературой и даже не в литературе – она жила ради литературы.

Она пыталась защитить от наших варварских суждений Гомера и Еврипида, Петрарку и Данте, Стендаля и Мопассана. Она пыталась их защитить, и пыталась сделать нас их защитниками. Но нет пророков в своем отечестве – трудно человеку понять сразу учителя своего.

Как поначалу ненавидели мы скрипучий голосок Любови Сергеевны. Как раздражали нас ее лекции и семинары. Как не хотелось нам читать пухлые старые тома каких-то древних греков и римлян, от одних корешков которых пахло глубокой сонной дремой.

Сама Любовь Сергеевна знала о литературе все. Не было на свете такой книги, которую бы она не прочла и, самое главное, не запомнила бы, о чем она и какое место занимает в мировой культуре. Любовь Сергеевна, Вы мой «номер первый» среди учителей…

59.

17 сентября 1990 года. Пятый курс.

– Вы должны провести не менее двенадцати уроков по литературе, два урока внеклассного чтения, четыре урока по русскому языку, две лекции по литературе… – отправляет нас на очередную педпрактику Пантелеева.

– Людмила Тимофеевна, нам же всего год осталось учиться, – не выдерживает Марина Долгирева на задней парте.

– Вы должны справиться с этим за шесть недель, – уверенным тоном, внушающим оптимизм, заявляет Пантелеева.

Школа № 10, 9-В класс. Тут суждено мне сложить голову свою. Или нет?

Я рассказываю девятиклассникам про «Плот «Медузы» Жерико, читаю им лекцию по «Валтасарову пиру» (Библия, Байрон, Гейне) и ухожу с практики, как мне кажется, не прорастив доброго зерна в их злобных душах.

60.

При взгляде на Марину как-то верилось, что она отдаст себя детям, не оставив камня на камне от личной жизни, которой у нее вроде бы и не было вовсе…

После удачной практики на четвертом курсе во 2-й школе Пантелеева уверяла Маринку, что сделает все возможное, чтобы добиться для нее места в этом престижном очаге образования и воспитания подрастающего поколения. Маринка была польщена и довольна.

Потом, ближе к распределению, Пантелеева, правда, развела руками:

– Вот если бы у тебя, Мариночка, была мурманская прописка. Вот если бы ты вышла замуж, получила прописку… Тогда, может быть.

И что вы думаете? Маринка вышла замуж, получила прописку, родила ребенка и… послала всю эту педагогику к такой-то матери.

61.

Марина Долгирева

– Нам так жаль, что Марина Борисовна от нас уходит. Она – наша любимая учительница. А нам теперь опять дадут какую-нибудь старую крысу, – с горечью поведали мне еще не умеющие врать гимназические шестиклассники, когда Марина бросила преподавание в одной из самых престижных гимназий города и пошла работать корректором в газету.

За такие слова можно было и остаться. Нечто подобное вряд ли услышит в свой адрес корректор.

– Я только теперь почувствовала себя взрослой, – заметила как-то Марина, перекочевав в корректорское кресло.

Что ж, с годами желание быть взрослой может сильно поубавиться, и образовавшуюся пустоту вряд ли заполнят выправленные гранки…

62.

Мы – переходное звено. До нас преподавался научный коммунизм, после нас – политология. Нам достался научный социализм. Его вел у нас декан Сомов. Он нес что-то маловразумительное на лекциях, мы – на семинарах.

Мечом карающим для Сомова был Эдик, у которого на каждое слово декана находилось пять в ответ. Со стороны Эдика было некорректно ставить декана в такое скверное положение. Хотя, с другой стороны, Сомов все равно не знал, чем занять нас два долгих семинарских часа. Эдик же с легкостью заполнял их доказательствами необходимости независимости Латвии или падения коммунистического режима в Советском Союзе. В изложении Эдика это было если и не совсем социалистично, то, по крайней мере, очень научно. Мы слушали его с обманчиво умным видом ротвейлеров, выполняющих команду «сидеть!»

63.

У нас общее языкознание. Чупашева как-то бочком заходит в аудиторию. Боже, как хорошо она знает русский язык. Кто мы по сравнению с ней в этом вопросе? Англичане мы. Англичане…

64.

Ольга Михайловна – строгий преподаватель. И очень культурный человек. Если бы ее назначили в расстрельную команду, она обязательно сказала бы приговоренному:

– Пожалуйста, разрешите вас расстрелять. Подвиньтесь чуть-чуть вправо, если вам, конечно, не трудно: так будет удобнее и мне и вам.

65.

Можно писать рефераты и защищать их перед экзаменационной комиссией, вместо того чтобы сдавать «гос» по научному социализму. Сомов увлек нас этой сомнительной выгодой, и мы бросились разбирать темы…

Мы сидим с Маринкой Дуничевой на стульчиках в деканате и водим моим пальцем по длинному списку. Многие темы уже застолблены – против них подписаны фамилии наших товарищей по несчастью.

В конце концов нам надоедает делать умные липа, и я выписываю против двух тем наши имена. Маринкино счастье в эту минуту, наверное, вышло в туалет, ибо недели через три, когда Дуничева уже натаскала из областной научной библиотеки кучу книг и настрочила листов десять темной мути то ли о мавританской рабочей партии, то ли о партии рабочего класса Бангладеш, Сомов подозвал ее на переменке:

– Марина, эту тему еще раньше выбрала Инна Цурихина. Тебе придется искать другую, Марина.

На Маринку жалко было смотреть.