Умножители времени

А женщина продолжала:

– Принесли? Покажите!

Она очень волновалась. А Глеб тянул время. Тогда Даниэла сама сделала решительный шаг и достала из сумочки старинный серебряный портсигар. Открыла его, достала три карты и положила на стол.

Всеволожский вздрогнул от неожиданности. Вот оно! Забыв обо всех предосторожностях, тоже волнуясь и радуясь чему-то, он положил на стол рядом с портсигаром Моны свой, точно такой же. Жестом предложил даме открыть. Она мгновенно достала и стала, жадно вертя в руках, подставляя на просвет, рассматривать карты. Потом положила на стол. Села. Снова начала, беря по одной в каждую руку свою и «Глебову» карту, внимательно смотреть.

– Ничего! Абсолютно одинаковые! – огорчённо заключила. Снова возникла пауза. И вновь продолжительная.

– Присядьте, наконец, к столу, – жестом и словами сказала доктор.

– Я и жду приглашения… – Он сел и тоже, взяв в руки карты, начал рассматривать их. Потом взял в руки портсигары. – Абсолютно одинаковые, вы правы. Вот вензели… Две дамы и семёрка… Но вы, я вижу, чем-то сильно огорчены.

Руки «Моны» чуть тряслись, пальцы были какие-то скрюченные, глаза тусклыми. Погасшими.

– В том-то и дело. Он ничего нам не может подсказать! Не смог! – Она была готова разрыдаться.

– Кто? – недоумевал Глеб.

– Отец, – уже рассеянно, успокаиваясь, ответила «Даниэла».

– Какой отец?

– Наш. Мой и моей сестры Даниэлы. А я – Мона. Отец – Яков Вилимович Брюс.

Самое время упасть на её кушетку! «Да… Может, долгие годы занятий психоанализом не проходят бесследно?!» – подумал огорчённо Глеб. Он не знал, что говорить. Молчал. Он полагал, что она родственница Брюсам, но не дочь?!

– Извините меня, Глеб Сергеевич. Нервы. Всё равно я вам безмерно благодарна. Вы ведь что-то знаете ещё?! Кроме карт?! Знаки, книги? Вы нашли тайник? Как к вам попали карты?

– Я не уполномочен лично… – вяло потянул Глеб Сергеевич, не будучи готовым к откровенному разговору.

– Хорошо. Понимаю, – уже спокойно говорила Мона. – Я тоже должна прийти в себя. У меня через десять минут приём. А вечером, часов в восемь… нет, в семь я буду ждать вас у себя дома.

– Но…

– Что вас беспокоит? Пропустите ужин? Обещаю вас накормить. – Она улыбалась. – Не знаете адреса? – Улыбка ещё шире, лукавая. – Думается мне, что знаете! До вечера, дорогой Глеб. Можно без отчеств? На западный манер? Отлично. Я – Мона. Вам же всё равно глупо произносить: Мона Яковлевна. – Она уже смеялась.

Надо ли говорить, что Глеб вышел из кабинета переполненный впечатлений. У него не могла уложиться в голове мысль, что дочерям Брюса, умершим в детстве и, видимо, воскресшим, триста лет! Не спрашивайте даму о её возрасте! Но расспросить нужно о многом. И она будет спрашивать… Что ей отвечать?

Он с трудом дождался вечера и, купив букет цветов, вино и конфеты, направился в гости. Вдруг «дамский угодник», всегда дремавший внутри Глеба, пробудился: «А если она не любит белые розы? А любит цвета слоновой кости или пурпурные. Вообще не любит розы? Вообще не любит цветов? Ведь в саду у неё их я не заметил. Триста лет! Все цветы мне надоели… “Да” и “нет” не говорите… Я бы вообще устал жить…»

…Мона ожидала его в своей машине на том «пятачке» перед крутым подъёмом.

– Оставьте здесь свою машину и пересядьте ко мне. Спасибо! Как ни странно – цветы я всё ещё люблю. Высаживать и ухаживать – нет, а когда дарят – очень! Только люблю больше белые лилии. Нет… наврала, я выращиваю крокусы! Они первыми появляются в начале апреля… благодаря животворящей росе!

Глеб не обратил внимания на последнюю фразу Моны, потому что был всецело занят беззастенчивым разглядыванием наряда женщины. Стиль начала двадцатого века. Паричок пепельного цвета, на нём широкая чёрная лента, низко повязанная на лбу и украшенная серебряным бисером и золотыми нитями. Шёлковое свободное платье, ниспадающее с оголённых плеч. На шее ожерелье из изумрудов. На руках, пальцах и запястьях тоже бриллианты, рубины, сапфиры…

«Чудачка… Хвастуша… Хотя всё это смотрится гармонично на ней, повседневно… привычно», – подумал Глеб.

Глеб галантно развёл в восхищении руками и поднял большие пальцы. «Чёрт! Она же графиня, любит и привыкла к иным формам высказывания мужского восторга».

– Да, Глеб, я люблю это время… Эти пятьдесят лет моей жизни – моей и моей сестры Даниэлы – были самыми счастливыми для нас.

– Извините… я опять… не понял… Какое время? – Глебу реально было и будет, наверное, ещё долго, трудно «въезжать» в «жизнь – эпохи».

– Скажем, с одна тысяча восемьсот девяностого до одна тысяча девятьсот сорокового. Чудесная мода: шляпы, шарфики, длинные мундштуки, перья, шелка. А какой взрыв новых талантов, новых идей, технологий… Проходите, пожалуйста. Вход в дом с обратной стороны. Она шла величественно-грациозно на высоких каблуках, ни разу не промахнувшись в щели брусчатки. У крылечка – два мраморных льва, отреставрированные. На груди скульптур такие же гербы, как на портсигарах. Родовые? Глеб показал пальцем на гербы и поднял вверх брови.

– Да, наш герб. И это наш дом. Мой и сестры. А был отца и маман. Мы перестроили этот замок в семидесятых девятнадцатого века. В нём подолгу никто не жил. Поэтому главная, парадная часть замка в запустении. А задняя, жилая, отстроена недавно в современном дизайне. Следуйте, пожалуйста, за мной.

Гость поднимался вслед за хозяйкой на высокое крыльцо. По пути он отметил не только пару красивых вазонов, украшающих вход в дом, но и пару прелестных женских голеней в ажурных чулках.

– Слева ванная комната, впереди – гостиная. Там и поужинаем. Не обессудьте, сегодня готовили на скорую руку, – сказала хозяйка виновато-очаровательным тоном.

Полет и Колет, не привыкшие к гостям, настороженно лаяли под столом, вытянув мордочки и пофыркивая.

Глеб Сергеевич зашёл умыть руки.

– Ого! – вскликнул Глеб. – Здорово! У вас в ванной комнате стилизация под «морское царство»: эти перламутровые морские раковины, аквариум и прочее.

Гигантский аквариум был размером с концертный рояль, который стоял в гостиной. Пастельные сочетания бледно-розового, мятно-зёленого, бежевого с небесно-голубым, малое освещение погружали в покой, безмолвное отдохновение.

– Вам нравится у меня? – Как же без кокетства может обойтись женщина-хозяйка, ждущая комплиментов!

– Вам бы позавидовал капитан Немо. Вы круче! – искренне выпалил гость.

– О! Жюль не раз говорил мне, что свой «Таинственный остров» он писал, думая обо мне! – Она вздёрнула носик.

Следует отдать должное двум вещам: первое – носик был, если честно, великоват, а второе – она явно рада редким, видимо, гостям и хотела произвести впечатление. И произвела! Глеб, как рыба шевеля губами, беззвучно и с совершенно идиотским выражением лица спросил:

– Верн? Жюль Верн, что ли?

– Да, конечно. Но мне не нравилось, что приключенческую романтику своих романов он нашёл в Парижской Коммуне одна тысяча восемьсот семьдесят первого года.

Она взглянула на Глеба и поняла, что взяла слишком бодрое «аллегро». Лицо её немного осунулось, глаза потухли. Она уже давно не говорила о себе с… современниками.

– Я сейчас накрою на стол. Всё уже в буфетной рядом.

А Всеволожский никак не мог вернуться в «здесь и сейчас» и беспардонно «пялился» на Мону.

– Пожалуйста, Глеб, не смотрите так… Я знаю, что в мои глаза смотреть трудно. Они насмотрелись за триста лет столько и такого… Вот лучше посмотрите пока альбомы с фото. Только спокойнее. – Она говорила голосом доброй няни.

Гость взял первый альбом, что лежал сверху. Ну как можно быть спокойным?! Попадались фотографии, ровесницы первых в истории этого изобретения. Но! Но Мона (или Даниэла) всегда примерно одного возраста, тридцати – тридцати пяти лет, здесь вот они вместе, и ясно, что они – близняшки! Вот кто-то из них с Ремарком, вот с Фрейдом!.. На обороте фото лишь даты: одна тысяча восемьсот девяносто шестой, одна тысяча девятьсот шестнадцатый,… одна тысяча девятьсот тридцать пятый… Вот сёстры (кто из них?) в белых халатах у хирургического стола. Сзади подпись: «Одна тысяча девятьсот пятнадцатый, Кёнигсберг».

– Прошу вас к столу. Давайте я налью вам полный бокал вина – вам необходимо расслабиться. И привыкать к мысли что я – фантом, но реальный.

Всеволожский залпом осушил бокал. Конечно, он отступил от протокола, но взглядом попросил ещё. Мона налила ему второй. Теперь он отпил половину. Речь к нему возвращалась. Понемногу.

– Я могу предложить блюда чешской, немецкой и французской кухонь. – Ей нравилось изображать хозяйку. – Пожалуйста: кнедлики с квашеной капустой и свининой, жареные сосиски с гарниром из картофеля и квашеной капусты, трюфели, сыры, багеты, круассаны, крем-брюле. А вот…