Парфянская стрела. Роман

Внизу у песчаного пляжа хозяева рыбацких кабачков тушили в огромных противнях, поставленных на угли жаровень, рыбу и прочие «фрутте дель маре». Из киношки, вход в которую был теперь свободный, волнами выкатывался гомерический хохот. Наверное, давали какую-нибудь голливудскую комедию с Чарли Чаплином или Бастером Киттоном.

– Зайдем? – Предложил Волохов Катрин.

– Почему нет?

Они оказались в толпе каталонцев перед большим экраном. Показывали не кинокомедию. Это был советский фильм про героизм и самопожертвование пограничников. Басмачи разгромили заставу в горах. Уцелевшие красноармейцы, прижатые к реке, отстреливались до последнего патрона и решили спасаться вплавь. Что-то подобное Волохов видел не в кино, в настоящей жизни, когда у перевала Талдык ликвидировали банду Джунаид-хана.

Каталонцы, очевидно, не принимали фильм всерьёз, изо всех сил аплодировали героям киноленты, бросившимся в бурный поток. Зрители одобрительно смеялись, заранее подозревая, что герои не могут не спастись.

Когда из реки выбрался только один уцелевший, каталонцы примолкли, но потом захлопали в ладоши еще отчаяннее, ожидая, что вот-вот спасутся и другие. Из реки не выбрался больше никто. Это обстоятельство вызвало новую волну смеха, зрители поняли, что герои фильма решили перехитрить врагов и выйти на сушу в другом, более подходящем месте.

Волохов и Катрин не узнали, что случилось далее с киношными пограничниками, потому что начался обстрел.

Дымки, которые различил у горизонта Волохов, вырывались из труб итальянских крейсеров. Морские орудия били по городу, жители которого старались не обращать на войну серьезного внимания. О войне каталонцам напомнили итальянские пушки. Ритмично завывая, крейсеры посылали смерть к берегу, усыпанному белыми виллами, апельсиновыми рощами, переполненными кафе, кино, ресторанами.

Выли сирены. В ответ крейсерским орудиям заработали пушки береговой обороны. Над Барселонеттой повис мрак, вогнавший белоснежный веселый пригород в ночь.

Волохов и Катрин бежали вдоль пляжа, почти по белым барашкам начинавшегося прибоя. В квартале за козловыми кранами вой сирен перекрывал грохот взрывов.

На носилках санитары тащили раненого мальчика. Женщина дико закричала, заломила руки и бросилась вверх по лестнице, сложенной из плит известняка.

Республиканские гвардейцы палили в море из винтовок. Между ними расхаживал чернобородый человек в берете, сдвинутом на затылок, в рваном плаще. Он тоже палил в море из маузера и неистово бранился. Это был анархист Андре Ромеро

А потом Катрин увидела Андре Ромеро на позициях под Уэской. Он прибыл туда вместе со своим отрядом. Бойцы в кожаных пилотках, в темных рубашках с красно-черными повязками на рукавах шумно располагались в сырых окопах второй линии, раскладывали в нишах окопов самодельные гранаты и обоймы.

Анархист Ромеро охотно пригласил на свои позиции в горах группу журналистов. Он часто приглашал писательскую братию, которая проживала в шикарном барселонском отеле «Тэйлор», в свой отряд. Ромеро любил красоваться на первых страницах газет. Любил, чтобы о нем говорили, писали. Все равно как – плохо или хорошо.

Гости, увешанные фотокамерами, дружно кивали, хлопали в ладоши, радовались. Они благодарили анархиста за возможность добыть неплохой материал для очередного репортажа, ударяли Ромеро ладонями по плечам, хохотали, кричали «Но пасаран!». Правда, все это происходило в ближайшем тылу. А до передовых окопов добирались единицы. Мало кому нравилась перспектива получить франкистскую пулю в лоб.

Вот и на этот раз в окопы вместе с Ромеро пошли немногие: старик-бельгиец, бойкий француз из «Юманите», двое русских – Мигель и Волохов, а с ними Катрин Пат. Наивный старик плохо слышал, он почему-то предполагал, что группа отправляется на пикник. Бельгиец сильно огорчился, увидев после двух часов тряски в пыли по горному серпантину вместо уютной зеленой лужайки глинистые холмы брустверов, заваленные ржавыми консервными банками и высохшим человеческим дерьмом.

В котловине между гор ветер разносил по склонам мелинитовый дым из свежих воронок, оставленных в каменистом грунте разорвавшимися трехдюймовыми снарядами. Лихими шмелями посвистывали шальные пули.

«Пули хоть и шальные, но покойники обычно на них не жалуются», – серьезно заметил Ромеро. И тут же добавил, что, мол, пробивная сила у них неплохая. Франкисты обеспечены настоящими манлихерами и пистолетами-пулеметами Томпсона. И дыры в черепах получаются внушительные. Нестыдно показать труп с такой пулей в башке и на первой полосе газеты.

От слов анархиста заметно заскучал старик-бельгиец. Катрин Пат озорно подмигнула Волохову и стала что-то с бешеной энергией зарисовывать в пухлом блокноте, который она прихватила из «Тэйлора».

Пробираясь по ходам сообщений к наблюдательному пункту товарища Падре, Волохов понял из обрывков фраз бойцов интербригады, что попали они на позиции вовремя. Ожидалась атака марокканской кавалерии. Не исключалась возможность того, что кавалерию фаланги поддержит бронетехника.

Обычно, успел узнать Волохов, марокканцы наступали беспорядочно развернутой лавой, спешивались за полкилометра от цели атаки. Они разворачивали стрелковую цепь под прикрытием пулеметов, имея на флангах итальянские танкетки «Фиат».

– Так примерно и будет и теперь, – сказал прибывшим на НП журналистам командир интербригады товарищ Падре. – Только вы держитесь поближе к дну окопов. Ненароком зацепит. С медикаментами у нас скверно. Йода совсем нет. И бинты на исходе.

Волохов узнал в команданте Падре, облаченном в испанский френч, комдива Мальцева. Республиканская беретка нисколько не изменила его. И выглядел Мальцев точь-в-точь, как на фотографии, виденной Волоховым на первой полосе «Красной звезды». В текстовке к фотографии говорилось о приграничных боях на заставах в Туркестане. Номер недолго ходил среди бойцов отдельного отряда, пока его не разорвали на самокрутки у памирского перевала Талдык.

– Вы случайно медикаментов не захватили? – с надеждой спросил товарищ Падре, обратившись к Катрине Пат. Очевидно, он принял её за представительницу Красного Креста.

– Нет, что вы. Я как-то не подумала, – покраснела Катрина, смущенно пряча блокнот в полевую сумку.

– Жаль, пригодились бы, а то сейчас начнется, – разочарованно сказал Мальцев. Он прильнул к окулярам бинокля. Будто в доказательство его уверенных слов перед линией окопов у дальних бугров (это было отчетливо видно даже невооруженным взглядом) зашевелилась пыльная полоса.

– Марокканцы, – просто сказал Мальцев, передавая бинокль Волохову. – Сейчас они с нас шкуру сдирать будут.

Марокканцы действовали под прикрытием батареи, которая вела редкий огонь, который не прекратился, когда в полукилометре от позиции интербригады стали видны цепи мерно шагавших спешившихся кавалеристов в арабских бурнусах. На флангах интербригады застрочили пулемёты, но цепи атакующих не залегли, а продолжали двигаться вперед.

– Приготовиться к контратаке, – отдал команду Мальцев.

Волохов видел, как зашевелились в траншеях бойцы. Кто-то торопливо засовывал за пояс гранаты, кто-то пристегивал к винтовкам штык. Артиллерийский и пулеметный огонь стал более частым. А цепи атакующих продвигались все ближе и ближе.

– В атаку, вперед! – закричал Мальцев, взмахивая револьвером и вставая на высеченную в каменистом окопе ступеньку. Никто не двинулся вслед за ним. Мальцев упал за бруствер. Над ним пропел целый рой пуль.

– В атаку, мать вашу! – заорал Мальцев, осыпая солдат отборным русским матом. Никто не поднимался. Огонь со стороны марокканцев усиливался. Интербригадовцы все сильнее вжимались в окоп. Ревели моторы итальянских танкеток – франкисты приближались.

«Ну, какая, в конце концов, разница – умереть через тридцать лет в своей кровати или вот сейчас, в следующий миг, в этом окопе. Все равно, смерть есть смерть. Может, лучше принять её внезапно, в расцвете сил, а не потом, когда жизнь добьет тело хворью, немощью, и старость схватит за горло», – лихорадочно думал Волохов, стискивая в пальцах горячий песок.

Он старался думать, логически рассуждать, но тело дрожало, и живот стискивался судорогой, тошнило.

«Я боюсь, я хочу еще пожить, чтобы дышать воздухом, есть, спать, любить», – Волохов ненавидел, презирал себя.

Но ничего не мог с собой поделать. Он знал совершенно точно – как только в поле зрения появится первый марокканец, мгновенно прекратятся мерзкая дрожь, спазмы, и в конец перепуганное тело подчинится силе разума и воли: вперед, в драку, на смерть! Волна крови прильет к голове, сердце застучит быстрее. И вместе со всеми он сорвется с бруствера на врага, чтобы крушить, рубить, стрелять. Рвать зубами.

Но подняться сейчас? Нет, он не мог, не было сил.

Боковым зрением Волохов увидел, как Мальцев протянул бинокль командиру взвода, совсем еще юнцу. С пушком на губе вместо усов. Вдруг он по-юношески стремительно выскочил на песчаный приступок окопа, поднялся в полный рост над бруствером. Он стоял над окопом. Пули свистели вокруг него. У ног кипели фонтанчики каменной пыли. Но Мальцев (товарищ Падре) махал рукой, в которой был зажат запыленный ТТ, звал людей в бой.

Стрельба, которую противник вёл из окопов у дальней гряды, заметно ослабела. Очевидно, фалангисты опешили от такой наглости.

– Зачем? Убьют? – Из глубины окопа закричал Волохов товарищу Падре.

Изумленные интербригадовцы замерли в стрелковых ячейках. С биноклем в руках застыл возле амбразуры озадаченный парнишка-взводный – вытер пот мятой пилоткой с болтавшейся на ней красно-черной кистью.

– Что смотришь? Иду. И ничего… – весело крикнул Мальцев вниз Волохову.

Мальцев дошел до края обрамлявшего окопчик бруствера, спрыгнул вниз, крикнул оставшемуся стоять с биноклем в руках взводному.

– На испуг берут, понятно? Без прицела бьют!

– Карамба! – вскрикнул рядом с Волоховым чернобородый Ромеро. Он выхватил у оробевшего бойца винтовку со сверкавшим длинным штыком и бросился вперед.

Трое бойцов-анархистов рванули за своим командиром, не обращая внимания на пули и осколки. За Ромеро побежал Мальцев.

За Мальцевым с револьвером устремился Волохов. В полусотне шагов от него грянул взрыв. Пётр Николаевич застыл на месте. Открыв глаза, он видел, как покосился ствол одинокой оливы. В воздухе плавали легкие соломинки, опускаясь по спирали. С самой верхней ветки дерева свешивались какие-то иссиня-розовые нити, бордовые капли медленно стекали с них. Снарядом накрыло пулеметчика.

Они благополучно возвратились в Барселону через два дня. Интербригада товарища Падре отбила пять атак фалангистов и была отведена в резерв.

Журналисты получили массу впечатлений. Старичок-бельгиец исписал целый блокнот путевыми заметками и заверял бойцов, что в Брюсселе он непременно напишет антифашистскую пьесу.

Андре Ромеро демонстрировал всем, кто попадался на его пути, оторванную осколком снаряда в контратаке полу его затасканного плаща. Он хвалил самодельные гранаты ополченцев. Ругал тех, кто запустил в армию дурацкую шутку: мол, у республиканцев самые справедливые гранаты – убивают точно поровну и своих, и врагов.