Иллюзия вторая. Перелом

Артак стоял, освещённый светом своих глаз, и смеялся, продолжая глядеть прямо на меня.

– Артак! Змея! – слабо повторил я свое предупреждение, но замолчал, так как успел понять что есть в этом представлении какой-то глубокий, ещё недоступный мне, но доступный дракону и акуле смысл.

– Где вы видели чтобы дракон умирал от яда змеи? – прокричал мне Артак, – где вы такое видели? – он хохотал, одновременно шерудя своей палкой в мешке с Неведением, нисколько не беспокоясь о том безумном количестве змей, которые окружали нас со всех сторон.

– Но что происходит?

– Ничего особенного! – Агафья Тихоновна хмыкнула в ответ.

– Что это за змеи?

– Ах, эти? – она усмехнулась, оставаясь неподвижной, – это ваши дети.

– Мои дети?!

– Да, да, – Артак присоединился к нашему разговору, – это ваши дети. А если точнее – мысли. Мысли, сбегающие из мешка с глупостью.

– Мои дети! – вскричал я, – мои дети! Мои дети, мои потомки! Это то что останется после меня?

– Нет, нет, – дракон немного успокоился когда змей стало заметно меньше, – нет, нет. В вечности не бывает потомства. В вечности бывают только современники.

– Но я боюсь.

– Бойся!

– Но я очень боюсь!

– Бойся так, как умеешь! – Артак вырвал ещё парочку ядовитых зубов у ещё одной змеи и расхохотался.

– Но я могу убить от страха!

– Убивай! Для познающего все побуждения священны! И Никто и Ничто не вправе отказать пытливому уму! Даже в убийстве!

Шипение стихло само собой и очищенный от клубка змей, мешок с Неведением предстал перед нами во всей своей красе.

Единственное что осталось сделать – это войти внутрь.

И мы поступили именно так, как должны были поступить.

Шагнули.

В темноте невежества, взявшись за руки и крепко держась друг за друга, стоял я и мои звери – честные, открытые, готовые к погружению. Некоторое время мы молчали.

– Если ты хочешь когда-нибудь стать звездой, – тихо проговорил Артак и замолчал…

– Ты должен светить не смотря ни на что, – продолжила Агафья Тихоновна.

И не успел я подумать как мне следовало бы поступить, как из темноты, из глубокой, черной темноты выступили огненные буквы, ранее спрятанные за несметным количеством змей.

СТРЕМЛЕНИЕ – гласили огненные письмена…

15

Ничего особенного не произошло.

Моё тело ворвалось в белый, длинный коридор, оставив позади то единственное, чем оно обладало, не обладая этим в реальности – оставив позади моё сомнение.

Я словно отряхнул его с плеч и вошёл.

Артак и Агафья Тихоновна медленно, и я бы сказал – послушно, зашли вслед за мной. Дверь за нами захлопнулась, словно она была оборудована мощной пружиной. Что-то металлически щелкнуло, зафиксировалось и в уходящем гуле эха щелчка дверного замка я услышал Её.

Она была звонкая, как правильно взятая высокая нота, и прозрачная, как пустота в которой эта нота звучала.

Она была неощутимо прикреплена к моим мыслям – прикреплена спокойствием, как прищепкой, и как только покойное состояние пропадало, улетучивалось, исчезало из моего восприятия – пропадала и она, растворяясь в звуках и действиях, растекаясь по суете, пропадая в ничтожности и обращаясь в тлен.

Она была настолько абсолютной и пустой, что мои телесные, человеческие органы чувств, будучи лишены возможности прикоснуться к ней лично, воспринимали её как могли – они воспринимали её не как осязаемую реальность, окутавшую меня со всех сторон, а наоборот – как отсутствие таковой реальности.

И именно это было главным и безошибочным указанием на то, что она есть и что именно она – реальность. Самая что ни на есть реальная и действительная, подлинная и чистая, незамутнённая реальность.

Так, мои уши воспринимали её отсутствием звука, переходящим в однотонный и монотонный гул, глаза – прозрачностью, а тело – пустотой.

Мозг реагировал на неё расслаблением, ибо он, мозг – этот король чувственного восприятия и человеческой интерпретации Вселенной, уже не единолично владел ситуацией. Вполне возможно, он сам вкладывал в органы чувств то, чего там не было и в помине – звон – в уши, галлюцинации – в глаза, ощущения – в пальцы…

Её Величество Тишина накрыла мои чувства плотной меховой шапкой, лишив их рассудка.

И именно это лишение – это воровство, отрезание, отсечение, отобрание, этот отрыв чувственного от разумного и давал им – чувствам ту единственную возможность прикоснуться, пусть и на миг, но к чему-то доселе неизвестному – а если неизвестному, то следовательно – очень и очень познавательному.

Ведь познавательным и увлекательным может быть только то к чему прикасаешься впервые, не так ли?

Как и то, к чему рассудок и рассудочное мышление не имеет никакого отношения.

Ибо всё то, что понимает и охотно принимает человеческий мозг – априори банально и иногда даже вульгарно.

В данном контексте слово вульгарно имеет свой изначальный – латинский смысл, ибо vulgaris – не что иное, как обычный, обыкновенный или общедоступный, а vulgus – это народ, толпа, человеческая масса…

Да, это была она.

Тишина…

Внешняя и внутренняя.

Чувственная и мозговая.

Полная и абсолютная.

Реальная, настоящая, действительно существующая.

Тишина была здесь, она присутствовала в каждой точке и в каждом мгновении.