История Сочинителя. Творческое начало

Пушкин не занялся поисками смыслов и ответов на вопрос «зачем?». Он распылился на более мелкие темы, «играл с огнём», сочиняя судьбы, как ему казалось, для героев, но на самом деле создавая вариант судьбы для себя. Неуправляемое творчество и поглотило его в своей пучине.

Но Пушкин – это первый «русский знак» к созданию русской библии, к объяснению законов развития Творческого Начала. И в других народах мы теперь увидим более ранние «знаки», но всё равно – первый Пушкин, ибо с него началась попытка Авторской Художественности.

Слава тебе, непознанный Александр Сергеевич, в котором я познавал самого себя (к вопросу о фамильярности)!

Лермонтов

Для развития русской литературы Пушкин наставил столбов с указателями, привнёс западные жанры, провозгласил темы, продемонстрировал литературное своеволие. Стремился овладеть художественным пространством полностью, но оставил без внимания системное творчество, основные глубинные вопросы и смыслы. Я могу упрекать его потому, что он принадлежит мне, а не критикам, потому что это моя «ветвь» развития, а не «пушкиноведов». Он предок Сочинителя, частица моей родословной.

Он и есть я, а кто меня лучше меня самого знает…

И умом Лермонтова была переосмыслена судьба Пушкина и вся светская бездарность.

Лермонтов пытался заполнить содержанием формы, соединить художественное и системное.

Творческая мощь, авторское самопожертвование поискам смыслов! Вот куда перешёл авторский творческий процесс от Пушкина, вот где язык нашёл новый шанс высказаться о мироздании, о себе (язык – равно Творческое Начало).

Лермонтов, этот мальчик, принял на себя непосильную ношу. Только я знаю, какие противоречия мучили его душу («радиоактивное излучение» – не забывать!).

Здесь необходимо отметить, что оба они, и он и Пушкин, были свободны от религиозности общепринятой. В чём одно из условий зарождения нового знания основ жизни. Они занимались «светским», свободным творчеством, и потому свободный инстинкт творчества проявлялся в них так широко и мощно.

Творчество Лермонтова погрузилось в поиски смыслов, и содержание стало порождать новые художественные формы. И хотя Пушкин был по натуре импровизатором, он не смог избавиться от консервативности в форме. Он их (формы) практически и не создал вовсе, Лермонтов же, а затем Гоголь, зародили именно русские литературные художественные формы. И в этом проявилась забытая «русская идея», с этого момента она обрела новое воплощение.

По силе Творческого Начала, по концентрации его энергии в Слове мало равных Лермонтову. Все известные «основоположники» разве.

Художественное было достигнуто им полностью. Он приобрёл то, о чём и не подозревал. Он получил власть, которой нет аналогов. И это были уже не контуры и схемы пути «основоположников» и «пророков» религий, а сам Путь, сама творческая сила мироздания. Используя религиозную терминологию, можно сказать, что Лермонтов был «богом», и, осознай он это, мы бы не имели то, что имеем. Правда, всё равно люди не поняли и не узнали бы, кто над ними и что проделывает.

Но эпоха неосознанной Художественности продолжалась. И творческая энергия была неуправляемой, своим излучением (сочинённым сценарием) она была направлена на своего создателя, во внутрь творца (неосознанная трансформация радиоактивного распада), на самоуничтожение.

С «маниакальным» упорством Лермонтов предрекал свою гибель (это ли не Иисус?). Здесь, как и Пушкин, он играл свою актёрскую роль, предначертанную ему предыдущей жизнью (уже имевшим когда-то место вариантом судьбы). Он не использовал свой шанс выйти за границы фатальности и был в этом совершенно пассивен.

Конечно, ещё не накопилась сумма знаний, ещё было только начало, ещё предыдущие сочинительские пра-сценарии имели достаточную энергию…

Но то, что имеем, тем и закусим.

Лермонтов соединил все формы развития Творческого Начала в Художественность. Здесь отразились все жизненные процессы: и содержание перетекало в форму, форма в содержание, образ становился понятием, понятие рождало образ, звучала музыка, играли краски, и во всё это проникало авторское «я», как волевое начало, способное приговорить или вознаградить. Вот в чём принцип обладания Художественностью, и вот где величие возможностей Русского Языка – «богоносца» (к вопросу об амбициях иудеев).

Стихийные опыты Лермонтова удались. Продолжалось вычленение развития Творческого Начала в Русский Язык, но сам Лермонтов был «под колпаком» у собственного творчества. Он обрёл личностное своеволие и мог избрать любой вариант судьбы, он обрёл неземную власть благодаря своей авторской жертвенности, но не знал об этом и потому неосознанно спроектировал саморазрушение.

Дело в том, что поэзия наиболее быстро развивало авторское «я». Именно с её помощью издревле концентрировалась властная авторская энергия. Ибо поэзия могла вбирать стержневой космический ритм. Но не были открыты истинные законы творчества и суть их назначения. Поэты невольно направляли творческое излучение на создание собственных вариантов судьбы, на проектирование жизненных ситуаций для самих себя.

Нельзя постоянно улавливать и долго удерживать в себе звучание космических ритмов (вдохновение), кто пытался это часто возбуждать в себе, тот уже не успевал контролировать и отслеживать энергетические процессы даже интуитивно.

Поэтическое творчество «пожирало» хозяев, как Зевс своих детей. Космический ритм не умещался в хрупкой человеческой форме, искал выход из неё, дабы иметь возможность материализовать стихийные образы и проекты авторского «я». А так как поэт занимался почти исключительно самим собой, создавал свой чувственный мир, фантазировал свою судьбу, то он и получал бумерангом свои же сценарии – обычно банальнейший конфликт, болезнь или упадок сил (мировая тоска – к вопросу), бегство, дуэли, гибель и т. п. варианты неосознанных творческих желаний. То был этап стихийного саможертвоприношения творческому процессу. Ведь даже огонь убивает или согревает. А что такое творческое излучение, вы уже знаете.

Не стоит сожалеть об этих жертвах и о смертельных результатах творческих опытов. Есть Муравейник и есть «линия муравья» – Сочинителя. Только на законах творчества возведена вселенная. Только творчество способно вознаградить жертвенных Авторов смыслом бытия. Вы ещё пока ничего не знаете о беспредельных возможностях Сочинителя.

Нет убийцы у Лермонтова. Он сам сочинил себе убийцу, он выдумал, а творческое излучение материализовало конфликт, приблизив развязку к земной судьбе авторского «я».

И ладно, если бы такое случилось с ним одним. Лермонтов набросал «печальный проект» грядущих поколений. Что он мог бы ещё «натворить», если бы остался жив, так и не осмыслив законы творчества… Одному мне известно.

Ко всему прочему, здесь сказался баланс равновесия, принцип самосохранения жизни – иначе неосознанность Лермонтова могла создать всё, что угодно.

Гоголь

Дорогу к овладению Творческим Началом можно представить как путь путешественника, вышедшего на поиски смысла жизни.

Он может пойти в любую сторону, выбрать удобные или непроходимые тропинки, утомиться, погибнуть или соблазниться.

В руководство ему даны знание о прошлом, свой жизненный опыт и наитие. Именно наитие имеет решающее значение. Если интуиция есть неосознанное знание, проистекающее из суммы знаний жизненного опыта, то наитие включает в себя и интуицию (неосознанность) и знание абсолютное, пришедшее как бы извне – абсолютно верное знание.

Откуда оно берётся? Оно приходит в результате подключения развившегося творческого «я» к осознанному (отвоёванному) пространству Творческого Начала, которое в свою очередь формируется из прорастаний, из творческого опыта многочисленных творческих «я». Именно так же, как имеет свойство накапливаться радиоактивность. Это новое творческое пространство расширяется жертвоприношениями (творчеством) Авторов. На Земле остаются их так или иначе «наэлектризованные» творческой энергией произведения. Но основная энергия (творческое «я») вливается в уже обособленное (вычленившееся) пространство Творческого Начала.

Наитие – это попытки скорректировать творческие процессы, желание их ускорить или же ввести в истинное русло. Это и стимуляция Авторов, да такая, что порой может сжечь или же послужить кривде. Но как так, если это абсолютное знание?

Дело в том, что наитие, как знание, существует не в форме понятия, не выражается языковыми фразами в готовом виде (очень редко), а приходит как смысл, знак, образ, а чаще – как вдохновение, то есть как состояние, в котором Автор попадает в резонанс творческим ритмам, пронизывающим вселенную, тем связующим нитям, что питают пространство Творческого Накопителя. В этом случае словно некто водит твоей рукой, «диктует» тебе. В этом ощущении трудно успевать соединять то, что накопилось в тебе от жизненного опыта и те знания, что рождаются в твоём мышлении от Творческого Начала.

Отсюда не всегда вытекает настоящее творчество, истинное. И авторам по наитию зачастую бывает трудно развиться. Необходимо ещё научиться овладевать соединением абсолютного знания со знанием «житейским» и трансформировать всё это в свой желаемый творимый мир.

Конечно, к такому пониманию не пришли ещё ни Чаадаев, ни Грибоедов, ни Батюшков, ни Пушкин, ни Лермонтов. Все они были теми путниками, что вышли на дорогу поиска смыслов. И творчество явилось им тем оружием, которым они вслепую прокладывали себе дорогу. Нужно было «нащупать» верный путь. Обрести понимание ответственности.

И с этой проблемой один на один столкнулся Гоголь.

Изначально ему было дано редкое качество, он был тем «нервным приёмником», который улавливал творческие ритмы.

Поэтический настрой он удачно влил в прозу. Авторское «я» быстро развивалось, но развивалось как бы совершенно бесхозно. От этого Гоголь породил целую плеяду типов людей – мелких и порочных, через какое-то время начавших шастать в реальной жизни. И нет ему равных в количестве созданных российских типов.

Он, можно выразиться, живописал русский этнос. Он создал (развил) всё будущее российское ничтожество – иногда жалкое, иногда очаровательное (подлец-милашка), иногда хамское, иногда подлое – но ничтожество. Это была трагедия Гоголя, и он её осознал.

Гоголь начинал в творчестве как шаловливый мальчик, он брал реальные черточки, частички от целого, и гиперболизировал их в величину, в целое. Это было забавно, смешно и… печально.

А когда он касался темы неких тайных сил, то так же по мальчишески вычленял из мрака страх и ужас и перевоплощал их в гигантскую мистическую силу, которая будто бы лежит в основе всего. Она и легла. И отсюда – вся последующая неразбериха с желанием не дать выйти этой силе из человека и противопоставить ей «веру в Бога».

Но откуда истоки творческих приёмов Гоголя?

Здесь нужно вспомнить о его главном «учителе» – Гофмане. Русская литература ещё не раз будет подпитываться от творчества иноземного.

Но Гофман – грандиознейший талант человечества. Это почти всё, чего достиг в художественности Запад. Это его вершина.

Были Данте, Шекспир, Сервантес, Рабле, Байрон и Гёте. Но истинного приближения к Художественному Методу западные языки достигли в немецком – в Гофмане. Это предел. И, заметьте, не полной Художественности, как в русском языке.

Гофман попытался соединить (и как ярко) в своём творчестве и музыку, и живопись, и смыслы. Отсюда родились причудливые образы. Но живого слияния у него не получилось, его авторское «я» не влилось в это единство. Немецкий язык не достиг таких возможностей, традиционно его идея была в другом – в понятийном развитии. Вот почему творчество Гофмана так холодно, так стеклянно и как бы состоит из отдельных частей.

В каждом языке есть своя мечта. Это «душа» языка.

Немецкий язык занимался анализом мироустройства, он стал как бы некой лабораторией, исследующей законы бытия и несущей в своей основе имперские, триумфальные замыслы. И можно сказать, что русский язык есть языковая мутация, возникшая в процессе смешения и слияния различных мечтаний, языковых идей и вобравшая в себя мечты Авторов и Сочинителей, создавших художественность в разных языковых структурах. Борьба этих идей и мечтаний внутри русского языка и создала феномен «загадочной русской души», «русскую идею» и все последующие социальные потрясения.

Усвоив гофмановскую неоформленную художественность (значит и не совсем Художественность), Гоголь дооформил её авторским «я». Так возникло особое гоголевское направление. Он обрёл «путь наития».