История Сочинителя. Творческое начало

А о том, что он «натворил», он очень сожалеет и переживает, услышав то, что я о нем думаю. Уж за это я ручаюсь. Ведь огонь Творческого Начала в не-человеке тогда ещё был как игрушка в руках у несмышленого и обиженного ребёнка. Пламя этого огня обожгло Русский Язык пониманием, что он действительно «великий» и «могучий». Нужно было ещё увидеть содеянное творческим своеволием, чтобы понять, что за «игрушка» была подарена человечеству, и начать делать попытки применить её для строительства действительно Новых миров.

Россия с той поры сделалась полигоном своеволия творчества. И печально, конечно, что именно «бесы» были рождены и выпущены гулять по российским просторам, а не, допустим, «ангелы с белыми крыльями». Что поделаешь, если актёры ждут своих ролей и играют то, что им предлагает режиссер – злодеев или героев. Всем всегда кушать хочется. И потому российскому народу пришлось 70 лет прожить под знаком Скорпиона, под Федором Достоевским.

Если другие народы жили всё ещё по воле «преданий старины глубокой» или используя прагматический метод социального программирования, то Россия посредством своевольной Художественности вышла из фатальных пра-Авторских объятий, вычленилась из круговорота предписанности в свободное творчество – и тут же оказалась в ловушке, в тупике – с ощущением «русской идеи» и с поиском «загадочной русской души». И с неведением истинного знания о процессах развития Творческого Начала.

Неужели и теперь кому-то непонятно, о каком творческом Методе, о какой основе основ веду речь?!

Тогда добавьте к своему пониманию, что – и «бог», и вы, и вселенная, и все судьбы и всё, что было и будет – ЕСТЬ ТВОРЧЕСТВО, И ТОЛЬКО ОНО ПРАВИТ МИРОМ, ПОЛИТИКАМИ И НАСЛАЖДЕНИЯМИ, И ТОЛЬКО ОНО МОЖЕТ ДАТЬ ПОЛНУЮ СВОБОДУ И ТО, ЧТО ВЫ ПОЖЕЛАЕТЕ

(к вопросу о раздражении на любого читателя, но с почтением к нему).

Толстой

Естественно – Лев. Хозяин просторов литературного прайда. Человек с такими амбициями не может носить другое имя.

И вновь трагедия. Трагедия упрямца и трудоголика. Лучше бы был алкоголиком. Меньше бы написал и что-нибудь да понял.

Эпопейничанием хотел переплюнуть Гомера, и Шекспира, и Гёте, и всех вместе взятых. И слава Христа не давала покоя. «Не хочу быть вольною царицей! Хочу быть!..» (забыл в своём месте отметить – сказки Пушкина – вот где его настоящее величие – нет ничего равного! Лучше бы остальное не написал, а побольше сказок!).

Но не-человек был ужасно совестливый. Получит желанную дворовую девушку, славу, всемирное признание, почёт и т. д. – давай совестится, переживать и сердится на ближних. Мол, чё это я такой тщеславный и лукавый?

Тщеславие его и в творчестве подвело. Эпоса решил натворить на все времена. Не было никаких исторических Болконских, Анн Карениных и т.д., а теперь (на новом витке) обязательно будут. И обязательно будут смотреть на небо под Аустерлицем и ложится под паровоз.

Толстой вообще – из копировальщиков действительности. И не будь в нём этой болезни нравственности, был бы заурядным известным фиксатором жизни.

Но что это за нравственность? К чему её ставить во главу угла? Она либо есть в человеке, либо её нет. Она либо возведена обществом в закон, либо нет. Как не наряжай свинью, она свиньей и останется.

Спас ли Лев Николаевич Россию своими проповедями о марали?

В творчестве он пошёл обратным путем, занимался прошлым – копируя природу и общество. Его фантазия не прорывалась в будущее. Он, словно заядлый кроссвордист, заполнял пространство языка гигантскими стилистическими конструкциями. И ненавидел собственные произведения.

Настоящему Сочинителю незачем десятки раз переделывать произведение. Этот факт показывает, что у Толстого не было истинных творческих прорывов, творческой жертвенности. Он во многом был ремесленником, трудягой, занимавшимся деланием житейских романов. Но живые судьбы всегда выше и сложнее их отражений на бумаге. Воображение и фантазия того, чего нет, есть элемент настоящего творчества. Объективностью и историей пусть занимаются историки.

Кто-то возразит: «Но он же отобразил мысли и настроения поколений, духовное развитие общества». Да, это развлечение для каких-то читателей. Но кому оно нужно по большому счёту? Греческая опера, гладиаторские бои – тоже были развлечениями. Я же говорю о другом. В творчестве Толстого почти полностью отсутствовало поисковое авторское «я».

Он развивал русский язык? А скорее – засорял, загромождал.

И дело даже не в объеме его романов. Его копирование – есть ярчайший пример «грязного» творчества. Одно тянется за другим, другое за третьим, третье за десятым – и в результате кто-то женился, кто-то умер, кто-то ещё что-то – так течёт бесконечная бытовая жизнь со своими страстями. Это всё равно, что, посмотрев спектакль, взяться его детально описывать (не без маленькой выдумки, конечно), максимально приближаясь к оригиналу. Или же заменять одни имена другими и выдать за самостоятельное. Грешно.

Это ещё Пушкин занёс с Запада этот копировальный метод. Толстой развил его до гигантизма и абсурда. И уже затем Запад взялся подражать Толстому.

Опять же дело не в объеме. Пусть себе. Толстой отпустил нить Художественности, удалил мечтательное авторское «я» из её ткани.

Замечательно, что в «Слове о полку…» наличествует фантастическая образность, и авторское «я», и желание найти смыслы, и собственная оценка происходящего. У Толстого же – приём авторской бесстрастности стал самоцелью. Но объективность в Художественности – ремесленнический примитивизм и авторская несостоятельность.

Потому всю жизнь и писал дневники, что не вкладывал своей сути в произведения. Заблуждался и лукавил – опять же по причине желания переплюнуть всех в эпическом.

И именно своими дневниками он замечателен. Но без Художественности они не дали ему возможность создать Новый мир, в них он лишь создал свой образ – непревзойденный образ Актёра жизни, оставшегося в Толстовском круговороте бытия.

Именно он отвоевал большую часть языкового пространства у метода Гоголя. Отчего после Достоевского Гоголевское творчество мелькало всё реже. Да и не каждому такая самоотдача была по силам.

Художественная фантазия – один из главных факторов в истинном творчестве. Именно с её помощью проектируется будущее и формируется авторская воля. Толстой так и не развил её. Он утверждал существующее.

Это центробежные земные защитные силы (инстинкт общественного выживания) проявились через его творчество. Ибо создание Новых миров (центростремительное движение к ядру Творческого Начала) грозит переменой существующих порядков, гибелью общественным, а то и природным системам. Понятная защитная реакция. Но от подобного творчества накапливается «грязь» человечества – мелкие бытовые личности и судьбы. Они так же фатальны и циклообразны, как рыбы, как повседневное бесконечное существование вне Авторского смысла.

И Достоевский, и Толстой – две крайности (один – вперёд, другой – назад), обе со знаком «минус». Толстой понимал лживость своего состояния и своих бесконечных трудов и всегда рвался убежать от самого себя. Эта раздвоенность измучила его.

Это Творческое Начало не давало ему покоя и требовало найти точку опоры. Но работоспособность – не наитие и даже не вдохновение. Сколько я прочёл добротно написанных книг, и только в нескольких из них встретил своё творческое «я». А у Толстого – только беспрерывные «объективные» истории о чьих-то актёрских жизнях.

Все эти человеческие судьбы так же фатальны, как судьбы «Му-Му» и «Каштанок». «Не бейте собак и людей, не давайте им страдать от голода и насилия», – такая «моральная цель», вставшая во главу угла толстовского творчества, не могла ему дать вычлениться в Сочинителя.

Творческое «я», как золото, редко встречается в чистом виде. И, как золото в пароде, оно вплавлено в тексты, и содержание его всегда различно.

Естественно, что и Толстой «вкрапил» в своё творчество личностное «я», но лишь с позиции нравственности – одной своей умственной частью, а всё остальное бесхозно рассеял в дневниках и в общении.

Потому из него и не получился Сочинитель, а лишь очередная копия Автора псевдо-жизни.

Чехов и Горький

Антоша Чехонте начал с весёлости.

Придумывал смешные рассказы, за них платили. Сколько он их начиркал – не счесть. От типов шёл. Смеялся над их пороками. Но не глуп был и искренен, и развивалась в нём Художественность.

Симпатичный, умный человек. А навалилось на него бремя творческое, грустен стал ему мир, несовершенен.

Главное прочувствовал – должен измениться человек физически. Но когда ещё это будет! А пока – Россия в грязи и в дураках. Персонаж эдакий – с мировой тоской внутри, но с импульсивной творческой энергией. Похоронщик уходящего мира.

Смыслов в нём почти не было. Идей почти не было. Хотя всё как бы знал, о любом мог блестяще высказаться. Людские судьбы, как медик анатомировал.

Чехов попал в период, когда Творческое Начало стало уходить от единичных авторов ко многим. «Одеяло» Творческого Начала разодралось на частички. И теперь каждый имел словно кусочек истины и было трудно развить в себе полноценную Художественность. Поэтому все были яркими, но не цельными, вспыхивали и гасли – то здесь, то там.

Начался ещё один период освоения языка – он должен был обогатиться разносторонними смыслами, впитать в себя творчество всех, кто пожелает. Оттенки чувств, эмоций, желаний, грёзы и мечты – все проявления человеческих «я».

Многое на себя перетянул и Горький.

Был жутким пессимистом. А когда почувствовал в себе творческий ритм – хотел взбодрить себя и воспел бурю и свободу. А потом и Человека с большой буквы. Имелся ввиду, конечно, не-человек. А Горького убедили, что это пролетарий.

Ох как он кликал и звал бурю! Как он любил своего грядущего Человека!

Но до чего же всё это было мутно и эмоционально. Всех отвлекала политика и ползающие революционеры.

Горький был исключительно талантлив, и авторское «я» в его творчестве порой проглядывало, но не было у него слуха. Испорчен был у него слух революционностью. Отсюда страдала Художественность. Мыслей и идей умных много, и все они сбились у него в конце концов в общую кашу. Запутался он в их лабиринте.

Не увидел он собственный Новый мир. Только кликушествовал. Не вгляделся в себя, в свои истинные желания. Метался между жанрами, побольше натворить хотел. Революционное движение решил летоописать, обвинить и унизить климов самгиных – тех, в ком шёл беспрерывный мыслительный процесс. Что они – перед «грядущей бурей»!

Всех знал, везде тусовался. Это тоже распыляло Художественность. Бытоописывать стал. «Новыми людьми», рабочими-революционерами своё творчество загрязнил.

Утратил Творческое Начало. Оно «ушло» из него ещё до революции. Ибо тогда было столько пытающихся «перетянуть одеяло», чтобы развить свой дерзкий «эмбрион» и заполнить своим творчеством пустоту!..