0.5 жидкости в сутки, при такой моральной измене, вечном страхе и пиздюлях, тогда я
почитаю его мудрости, а пока его книжки годятся только долбаёбам, которые хотят
подумать, что они умные, читая какого-то филолога.
–Философа. – подсказываю я.
–Какая хуй разница. Что вагина, что пизда.
–Так, урук-хаи! На выход! Много пиздеть, как я слышу начали! – пронеслась команда.
Тимоха, задумчиво посмотрев в окно, словно водку опрокидывает в себя почти полную
кружку кофе и с тоской смотрит на дно.
Чуть позже нас снова ведут на камбуз, но уже не для приёма пищи…
Заходим в обеденный зал, где уже сделали перестановку, убрав столы и расставив
скамейки, создав таким образом зрительный зал.
Рассаживаемся.
Выходит полковник, командир части. Пьяно толкает речь о долге перед страной и о
военных, что выполняли этот долг особенно хорошо, от чего заслуживают награду -
присвоение звания. Называет фамилию.
–Хус… Хуй…блять… Хусснулин!
Выходит длинный смуглый тип.
Ему что-то вручают, дают подписаться.
–Поздравляю, боец.
–Служу савэтскому союзу! – орёт он.
Все ржут.
–Мусаев!
Процедура повторяется.
–Поздравляю, военный.
–Служуэ, савэтскому союсу.
Все гогочут.
–Нихуя не понятно, что все ржут? – рядом удивленно крутит головой Чепчик.
–Советский союз давно распался. – бесцветно отвечаю я, думая о своём.
–Эй, N-ов, Чепчик! – сзади зовёт нас Тыхтамышев. -Давайте свои ремни сюда.
–Зачем?
–Ещё раз спросишь, пизда тебе будет, N-ов. Кому сказал, ремни сюда, быстро.
Снимаем ремни, даём ему.
–Обратно получите за две сотки с каждого.
–Тыхтамышев вешает наши ремни на левую руку, на которой висит ещё несколько таких
же.
–Федоров! – гремит голос полкана.
Выходит чел старшего призыва. Ему вручают погоны.
–Служу отечеству!
–Хоть кто-то, блять, здесь, союзу не служит.-мрачно изрекает полковник.
Вечером офицеры расходятся по квартирам, устраивая праздники и совместные попойки.
На нашем этаже остался дежурный офицер, который сразу заперся в комнате
лейтенантов, напился водки и уснул, глядя смешные видосы на ноутбуке, успев
промямлить дежурному по роте, чтобы тот следил за порядком.
Перед отбоем, воспользовавшись тем, что большинство в туалете или в бытовке, подхожу
к шконке Тыхтамышева, открываю тумбу, нахожу свой ремень, забираю его и, тревожно
глядя на узкоглазых, тихо пьющих водку в конце кубрика, выхожу.
И вот, с вечера, 22-го февраля, рота предоставлена сама себе…
Ночью просыпаюсь от шума в кубрике.
Узкоглазые и черные дерутся.
Мгновенно выключаюсь. Насилие над другими уже не мешает мне спать.