– Эй, повар, у нас же дома есть сказочно вкусная еда? – Обратилась она ко мне.
Вопрос был провокационным. Хотя всё правильно, раз я повар –значит, должен иметь дома вкусную еду. Но как раз её –то там и не было! Сапожник без сапог в нашей стране –нормальное дело.
– Если ты имеешь в виду сказку про три апельсина, то- да! – Свёл я всё к шутке.
Никто не засмеялся, кроме меня. Я встал вспоминать.
Дома в холодильнике, как я увидел утром оставались впрямь апельсины, кажется, три, какой –то напиток в стеклянной таре, лимонад вроде, пара яиц и бутылка молока.
– Ну, омлет мы утром сделаем, – буркнул я, – а вот ужин…Слушай, шеф, может, заедем в гастроном, он тут рядом…
– А чего вы хотите там купить в пятницу вечером? – Всполошилась Зоя, отнимая ото рта бутылку с ликёром.
– Ну, завтрак туриста какой –нибудь взять, хлеба…
– Издеваешься? У нас в гастрономе под закрытие в пятницу только кассу и можно взять! – Сказала она.
Потом, обратившись к водителю, спросила:
– Шеф, вы пивняк в четвёртом знаете?
– «Тошниловку» -то ? Кто ж её не знает! – Охотно отозвался шеф.
– Вот. Там рядом база продовольственная. Поехали туда.
Машина тронулась. Проехав несколько светофоров, завернула направо и тихо поехала вдоль домов.
– Где –нибудь здесь встать можете? –Спросила Зоя водителя, когда мы стали подъезжать к Торговому центру.
Он кивнул, притормозив.
– Нет, только не здесь, тут вы движению помешаете. Давайте направо, прямо метров десять, ещё раз налево, туда, где площадь, и там у ворот базы притормозите.
Водитель опять кивнул, он оказался покладистым, немного проехал и остановился у ворот, как просили. Когда машина остановилась и Зоя вышла, Анастас, нарушив тишину, осторожно спросил, переводя взгляд с меня на Цилю:
– А Зоя – она вообще …кто?
– Зойка у нас обеспеченная, – сказала Циля, не без нотов гордости за подругу. – С квартирой, дачей и машиной.
– Куда же она пошла? – Сразу заволновался Стасик, крутя головой.
– На склад, – засмеялась Циля, – у неё мать товароведом работает, она сегодня на сутки заступила.
– Товароведом? Чего, правда?! Вот это да! – Засуетился Анастас, в очередной раз развеселив Цилю. – Я всю жизнь мечтал о такой встрече! Всю жизнь! Слушай, это надо отметить!
Открыв дверь, он стал вылезать из машины. Прежде, чем окончательно выйти, он наклонился в салон и сказал:
– Пойду, посторожу её, а то не дай бог хулиганы пристанут!
На эту его реплику я только ухмыльнулся. Циля, катая по сиденью бутылку спирта двумя пальчиками, весело захихикала:
– Вот народ эти армяне, им бы тёщу побогаче!
– А кто бы от такого отказался, – пошутил я, оглядываясь на неё.
Циля не ответила на эту мою реплику, начав что –то нарочито внимательно разглядывать за окном. Я вспомнил, что её родители погибли и, значит, с тёщей её муж тоже никогда не познакомится.
– Вы бы от богатой тёщи наверно тоже не отказались? – Спросил я, не знаю, зачем у шофёра.
Тот, ухмыльнувшись, мелко кивнул. Я обернулся, посмотрев на Цилю, но она всё с тем же отсутствующим видом смотрела в окно, будто говоря этим: «И ты туда же»! Ругая себя, на чём свет стоит, я подумал: кто ж меня за язык всё время тянет!
Повисла пауза, во время которой я тоже стал смотреть в окно. Машина стояла возле большого Торгового центра, где помимо мелких магазинов располагались пивная и товарная база. Тоненькие деревья, торчавшие из чёрных земляных квадратов прямо посреди асфальтовой площади, почерневшие и голые, были облиты дождём и словно залакированные. Дул резкий ветер. Низко опустившись, клубились отвратительно сизые, вызывающие тоску в сердце облака. Мокрый снег, оползая по стёклам, кривил прохожих. Я подумал: не случайно, что люди у нас пьют. Как не пить при таком климате? Всё время холодно и капает. А напившись, люди начинают оскорблять друг друга, даже драться, как иначе? Ведь если тебя оскорбляют, приходится отвечать. А ты до сих пор не умеешь драться, перешёл я привычно на себя. Хотя тебя сто раз учили. Дождёшься, кто-нибудь тебя изобьёт. Ты уже по лесу пройти не можешь, чтобы тебе веткой не дало по морде! Сама природа против тебя!
Будто в подтверждение этих мыслей из-за пелены облаков выглянула Луна одетая, как бродяга в немыслимый балахон из грязной ветоши. Едва глянув на неё, я отвёл глаза, зная, что эта дама готова обидеться на каждого, кто заметит, что она полная.
Циля всё также сидела, глядя в окно, время от времени прикладываясь к бутылке «Шартрёза», которую оставила ей Зоя, но без удовольствия, а как -то по инерции. Говорить было не о чем и я продолжил философствовать, глядя перед собой.
Так вот – климат! Давно подмечено, что любая местность что –нибудь да значит. Плато Наска, например, олицетворяет вечно нераскрытую тайну. Британские острова – бодрствующего льва. Калифорнийская долина – тихое шествие Смерти.
Место, где возник наш городок, я, думаю, олицетворяет собой наполненный мочевой пузырь. Так лютуют здесь затяжные дожди, так много луж, такие водянистые, обрюзгшие лица вокруг и такой болезненный, будто наполненный мочой взгляд у местных забулдыг. Может поэтому у всех людей, которые живут здесь, так быстро проявляется нетерпение. Взять Анастаса. Зачем он выскочил раньше времени из машины? Стоит теперь, раскачиваясь на холоде и глядя себе под ноги, будто думает отлить, а мог бы подождать в машине. Была бы на его месте женщина, было бы ощущение, что она ищет, где присесть. Нигде в мире я не видел такого количества глядящих себе под ноги мужчин и женщин, как в наших местах –честно! Но я их хорошо понимаю – тяжело всю жизнь ощущать себя паровозным котлом, у которого вот-вот сорвет клапан от избыточного давления.
Я посмотрел на окна пивной справа, называемой у нас «тошниловкой». Это там я встретился однажды случайно с Ганкиным и его другом психотерапевтом Беней. Сейчас в её окнах горел желтоватый свет, и, несмотря на поздний час, продолжали мелькать размытые тени.
Наверно сейчас там убирают со столов розовую шелуху и собирают пустые кружки, думал я. Если бы не позднее время, можно было б вчетвером завалиться туда. Хотя нет, обстановка там не для девушек. Я представил себе бар, в который много раз ходил с друзьями.
В молодости аквариум пивняка напоминал мне морг и подводное царство одновременно. Из-под громоздких автоматов тут непрерывно струились вода, исчезая под решётками на полу. В котлах плавали креветки. На раздаче их ловили огромными шумовками русалки с усталыми лицами, чьи перехваченные резинкой хвосты были упрятаны под высокие накрахмаленные салфетки.
Пространство от люстр до пола заполнял густой туман из смеси табачного дыма и испарений. Распятая на газете килька воцерковляла пьяных и отрешала трезвых. Посреди зала, гремя испачканными столовыми ножами, ходила в резиновом фартуке похожая на смерть бабка -уборщица. Равнодушно оглядывая мусор, лежащий на столах, она брала руками, облачёнными чуть ли не по локоть в чёрные резиновые перчатки тарелки с шелухой от креветок и, шаркая, несла их к баку.
Через изуверски громадные, не защищённые шторами стёкла бара, ослепительно сияло закатное солнце, контрастно вычленяя из общей мешанины наиболее рельефные части; рыбий хлам на фоне локтя, замусоленный лацкан пиджака, леденцовую кружку с горкой соли на ободке, вспотевшее лицо, зашкуренные глаза, алюминиевые профили ударниц труда на стенах, профиль здоровяка, уплетающего раковую плоть…
Это было дно. Но дно приятное. И в общем- то тут не зря подавали рыбу. Здесь, выпив пива, можно было шутя врать друг другу по советский образ жизни, про то, что он лучший в мире и над этим все лишь добродушно посмеялись. Здесь не было людей, которые, взяв пиво, всерьёз бы стали говорить про преимущества коммунистического образа жизни. За это им тут просто дали бы кружкой по лбу.
Сам зал с его людьми был отличной иллюстрацией уровня жизни, состояния культуры, мыслей – всего. Едва ты сюда заходил, то сразу на ум приходило сравнение – тошниловка! Весь этот концерт бесчисленных рук, не отягощённых инструментами, напоминал заговор дирижёров, поклявшихся не играть музыку, эрзац хорошего настроения, люмбаго идиллии, вытащенный снизу и рухнувший на голову колосс из детских горшочков, слёзы Шурика и смех Вицина одновременно. Укол рапиры и татуировка вермутом мотылька на сердце, чьи крылья продолжали гноиться в глазах почти у всех, кто был здесь, как незаживающий шов после операции «Ы»!
Любому новичку, вроде меня, приходившему сюда впервые, местный бог веселья приказывал, как в сказке трижды уйти. Вначале на самом входе, когда в нос тебя ударял немыслимо кислый запах из смеси табака, пива, креветок и пота. Во второй раз– у сливных решёток возле пивных автоматов, в которые как после дождя сливались реки жидких отходов. И в третий – возле раздачи, на полках из нержавеющей стали которой не было ничего, кроме котлет за семь копеек, рыбных сосисок, хлебной нарезки и мелких, как саранча креветок, за которыми ещё надо было постоять.
Но если ты всё же оставался, то жёлтое море анестезии заливалось в тебя, делая речь китайской, а глаза косыми. Было ощущение, что все тут дружно вспоминают, как будет по- китайски тухлые яйца, но, так и не вспомнив, все ограничивались только первым слогом –ху.!
К столам чалились всё новые днища… Кто –то поднимал тост: «за тех, кто в море!»… От раздачи шли подносы с океаническими дарами. Готовые к всплытию, томились в кипятке сосиски рыбные. Те, кто наполнялся до отказа, плыли к туалету, чтобы бросить там конец, вымыть руки и обдать лицо холодной водой. Мокрый и весёлый ты приходил в себя лишь на лестнице, где серо –голубой кафель, по цвету напоминавший милицейскую форму, словно предупреждал: снаружи может поджидать патруль. Не шатайся, иди уверенно, а то угодишь в вытрезвитель!
Словно в подтверждение этой мысли из пивняка сейчас, шатко ступая, вышел некий мужчина и, расстегнув ширинку начал мочиться прямо на фасад дома. Через зеркало я увидел, что Циля, увидев его, моментально отвернулась и начала смотреть в другую сторону. Неприятно, когда в твоём городе творится такое. Мне захотелось сразу выйти из машины, побежать и надавать мерзавцу оплеух. Но я лишь сжал кулаки и прикусил губу. Ведь я уже говорил, что не умею драться. Но даже если бы умел, бить пьяного -себе дороже.
Прошёл рядом с машиной какой -то алкаш, залихватски пропев матерную частушку:
О- па! О-па, срослась .анда и .опа!
Этого не может быть,