Очень важный маршрут. «Коммерсантъ»

Где это: м. Новогиреево, Союзный проспект, д. 15 а, +7 (495) 301—03—48;

м. Первомайская, Измайловский бульвар, д. 30, +7 (499) 367—45—81

Что это: собрание произведений художников-наивистов

Что можно: познакомиться с живописью, графикой, скульптурой и декоративно-прикладным искусством российских наивных художников

Наивные художники не потому наивные, что не учились, а потому что и не хотят учиться, а стремятся сохраниться как есть.

Разные иные

Музей наивного искусства Восточного округа Москвы официально находится в маленькой дачке времени модерна в Новогиреево. Но там его нет, поскольку там проводятся разные выставки, а площадь всего 150 кв. м, и экспозицию держать негде. То есть иногда вы можете застать там этот музей, но сейчас он съехал. Он арендует угол у Музея творчества аутсайдеров на Измайловском бульваре и там и живет.

Естественно, в этой ситуации одна из главных задач музея – это отличать искусство наивное от искусства аутсайдеров: места мало, и они путаются. Честно сказать, отличаются они прежде всего административно, потому что директор наивного – Владимир Грозин, а директор аутсайдеров – Владимир Абакумов, и это разница. Но никогда-никогда люди посвященные не признают такой простой разницы, а принята тут большая наука. Аутсайдеры, как считается, сумасшедшие и создают искусство пограничных состояний психики, а наивные художники создают искусство обычных состояний психики, только по-иному эти состояния видят.

Если вам это напоминает различия буйного отделения психбольницы и палаты для спокойных с отклонениями, то или вы ничего не понимаете в искусстве, или я не могу передать вам тонких оттенков мысли посвященных.

Еще этот музей остро переживает проблемы отличий от других собраний наивного искусства, а они – от него. Важно помнить, что этот музей, во-первых, государственный (а аутсайдеры – общественные), во-вторых, некоммерческий, в-третьих, первый. Он образовался в 1998 году, но эта дата не считается, потому что, если ее считать, он менее первый. А еще в 1993 году господина Грозина, бывшего сотрудника экскурсбюро из Третьяковки, назначили руководить новогиреевским центром работы с ветеранами и инвалидами, и он задумал этот музей, и если считать от этой даты, то тогда он более первый, чем если считать от 1998 года. То есть опять же многие задумывали еще и раньше, еще и в 1960-е годы, да что там – еще в 1930-е был организован заочный университет наивного искусства, и там тоже были замыслы, но господин Грозин первым задумал музей наивного искусства, будучи при должности директора, и это образует неколебимую структуру приоритета. В общем, в этом музее другие собрания наивного искусства принято критиковать за то, что они не первые, негосударственные, непредставительные и коммерчески ориентированные; а другие собрания (прежде всего галерея «Дар») критикуют этот музей за то, что он несистематичный, малонаучный, непрофессиональный, что у него нет специалистов и вообще он Музей наивного искусства Восточного округа Москвы, что географически смешно. Культурологически интерес к наивному искусству (равно как и к искусству аутсайдеров, детей и прочих) связан с концептом «иного» в европейском дискурсе, и это такая модная философская тема. Тут много написано, но должен сказать, мало кто из философов обращал внимание на то, что сфера «иного» отличается имманентной бранчливостью, то есть разряды «иного» ругаются между собой.

Я думаю, кстати, это универсальный закон «иного» и, скажем, у национальных меньшинств тоже большие претензии к сексуальным.

В музее меня встретила главный хранитель музея Лариса Дмитриевна Ртищева, и, честно сказать, от общения с ней у меня ни в коей мере не возникло ощущения, что музей недостаточно обеспечен профессионалами и специалистами. Я даже позволю себе заметить, что музей наивного искусства продуцирует вокруг себя гораздо больше разной теоретической мысли, чем любое другое искусствоведческое учреждение, скажем древнерусское, где среди сотрудников больше склоняются к исихазму. Признаки наивного искусства она убедительно нашла уже в Древнем Египте и конспективно, но настойчиво протянула эту традицию до наших дней. В целом, я так понял, в учении о наивном искусстве сегодня принята концепция психологического объяснения феномена. Мы проговорили полтора часа, и я много узнал о разных психологических казусах, приведших наивных художников к их творчеству. Особенно важны три темы. Во-первых, наивные художники не потому наивные, что не учились, а потому что и не хотят учиться, а стремятся сохраниться как есть. Во-вторых, что в их жизни случились неприятности (мужчины чаще запивают и бомжуют, а от женщин чаще уходят мужчины), и искусство их лечит. В-третьих, что наивные художники не знают эволюции и всегда тождественны себе, то есть в этом смысле у них такое же творчество, как детское. Все это было страшно интересно, и чувствовалось, что Лариса Дмитриевна – очень хороший, много думающий и увлеченный искусствовед с несколько избыточной для такого собрания квалификацией. Я бы сказал, ей правильнее возглавлять отдел Третьяковки или Эрмитажа.

Я и сам искусствовед, так что во мне многое отзывалось на ее теоретические построения, и мне хотелось думать с ней в унисон. Но меня, честно сказать, смущал угол, снимаемый от общественных аутсайдеров. Я все пытался понять, какая же логика стоит за тем, чтобы собирать эти произведения сохранивших детскую непосредственность мужчин и женщин трудной судьбы, держать их в этом углу на Измайловском бульваре и еще чтобы все это было государственным музеем.

Тут, дорогой читатель, надо вам сказать вот что. Наивное искусство – это, конечно, психологический феномен, но вообще-то это порождение искусства профессионального, так сказать, побочный продукт его деятельности. То есть многие наивно рисуют еще с древнеегипетских времен, действительно сохраняя детскую непосредственность, но на это никто, кроме их родственников и знакомых, не обращает внимания. А вот в тот момент, когда профессиональное искусство решило отказаться от самого себя, – в момент рождения авангарда – художники заинтересовались наивом, чтобы доказать, что людям академическое художественное образование чуждо. И так возник во Франции феномен Анри Руссо, а в России – Пиросманишвили. И того и другого открыли и стали активно продвигать профессиональные художники именно для доказательства легитимности авангарда. Поэтому главной фигурой в наивном искусстве является не автор, а куратор – художник или искусствовед, который открыл тот или иной наивный материал и правильно его подал.

Спецификой же нашей страны является то, что мы с известной наивностью переживали освобождение от академических пут дважды и с одинаковым энтузиазмом: один раз во время авангарда 1910-х годов, а второй – в 1960-е. И тогда опять же вполне профессиональные художники снова вовсю продвигали наивную живопись для доказательства, что Академия художеств не права. Это было сравнительно действенное в их глазах оружие, потому что наивное искусство объявлялось народным, а советская власть должна была быть чувствительной к такого рода аргументам, хотя и не была. Так или иначе, наивное искусство, то бишь профессиональный интерес к непрофессиональным художественным занятиям, пережило у нас ренессанс. Он очень давно закончился – вместе с нонконформистами Малой Грузинской, «деревенской прозой», интересом к лубку, вышивке и домашнему вязанию. Но остались люди.

Они теперь экзотично выглядят. Никакого обновления профессиональное искусство сейчас не переживает, потому что оно умерло. Ну как можно сегодня объявить наивным искусством написанный маслом портрет Пушкина на фоне перформанса или инсталляции? Что тут наив, а что профессия? Это удивительный музей усилий интеллигенции обновить художественный язык живописи в 1960—1970-е годы, найти легитимную опору этого обновления. При этом искусство до того дообновлялось, что уж и никакого языка не осталось. Но остался музей.

Музей в принципе институция, утверждающая общественную важность тех или иных занятий и той или иной группы, связанной с этими занятиями. В России это отчасти замена клуба, профессионального или земского. Музей воды утверждает значимость канализаторов, охоты – охотников, а Восточного округа – жителей этого округа. Когда-то, бросая преподавать на отделении истории искусства МГУ, я считал, что искусствоведы вследствие переоценки России рынком больше обществу не нужны. Как выяснилось, я ошибся. Они с их ушедшими идеалами и мечтами обновить художественный язык и выйти к чему-то психологически цельному и чистому по-прежнему востребованы и сохраняемы. Государство их высоко ценит и оплачивает им аренду угла у аутсайдеров.

Современный музей каллиграфии

Где это: м. Сокольники, Конгрессно-выставочный центр «CОКОЛЬНИКИ», 5-й Лучевой просек, д. 2, стр. 1, павильон 7, +7 (495) 728—77—58

Что это: музей искусства письма

Что можно: прочитать российскую Конституцию, написанную древнерусскими буквами, посмотреть на образцы японского, китайского, корейского, индийского и арабского письма

Очень европейская, качественная, изысканная минималистская экспозиция.

Буквы в Сокольниках

Этот музей как-то пугающе эфемерен. Хотя лихая, немного гусарская по росчерку надпись «Современный музей каллиграфии» встречает вас уже на входе в Сокольнический парк, все же парк этот так демократичен, что мысль о каллиграфии там возникает в последнюю очередь. Идти туда надо по пятой лучевой аллее, мимо замечательного конструктивистского шахматно-шашечного клуба, вокруг которого тусуются доходяги-ханурики с пивком и водочкой – видимо, в душе шахматисты. Когда дойдешь, то упираешься в павильончик из сайдинга, выстроенный явно как временное сооружение и с мыслью по преимуществу торговой. Он последний в обширном ряду ангаров, где располагаются промышленные выставки, но самый маленький из них, этакий сын полка. Это и есть музей каллиграфии, хотя возникает ощущение, что сейчас-то он есть, а завтра не будет. Спешите видеть!

Но если войти внутрь, то все это как-то отменится. Там очень европейская, качественная, изысканная минималистская экспозиция. Я был в музеях дизайна в Лондоне и во Франкфурте, могу сказать уверенно – они бы таким залам сильно позавидовали. У них примерно то же, но как-то запущеннее, захламленнее. А тут прямо совсем с иголочки.

Этот музей обязан своим возникновением специфике характера хозяина Московской выставочной компании (МВК) Алексея Шабурова. Этот джентльмен, гонщик, лыжник и дзюдоист, в 1990-е годы создавший компанию на базе сильно запущенного выставочного комплекса Сокольнического парка, постоянно проводит громкие акции. То он открыл музей на Северном полюсе в честь экспедиции Папанина, то полетел по маршруту Чкалова, то устроил выставку на Эйфелевой башне. В общем-то, характерный пиар путинского времени – помесь экстрима, шальных денег и патриотизма. Но, вероятно, ощущение спортивной опасности, которого ищут джентльмены путинского призыва, вкупе с патриотическими жестами, страхующими их от неспортивных опасностей со стороны государства, должны уравновешиваться в их характере склонностью к вдумчивой и кропотливой работе. Во всяком случае, я не вижу возможности иначе объяснить странную для гонщика и летчика любовь к каллиграфии.

Впрочем, и здесь не обошлось без специфических реверансов в сторону вертикали. Как сообщает пресс-релиз музея, жемчужиной коллекции является переписанный от руки текст российской Конституции. С точки зрения графического дизайна это не слишком занимательный документ, переписанный неинтересным уставом, причем с неприятно-компьютерными эффектами одинакового интерлиньяжа и одинаковыми, не зависящими от площади буквы расстояниями между буквами, что с точки зрения классической каллиграфии совсем не очень.

Но сама идея современной российской Конституции, написанной древнерусскими буквами, забавна.

Года четыре назад духовный отец русской приватизации Виталий Найшуль выступал с идеей, что поскольку слова, из которых состоит Конституция – президент, федерация, референдум, – не очень понятны русским людям, то надо бы переписать Конституцию, заменив их коренными словами языка. Мне запомнилась статья 11 переписанной так Конституции: «Россией правит Царь. Царь правит бессменно двунашесть лет, первый раз Царя народ выбирает на шесть лет, а другой раз перевыбирает еще на шесть, а доле нет». Смысл Конституции действительно становился куда понятнее. Хоть сам текст Алексей Шабуров не менял, но выглядит она в этом древнерусском виде как-то по-найшулевски.

Вообще же, русский отдел – самый слабый в музее. Там в основном ксероксы с исторических документов, и зачем это надо – непонятно. Вычурные же образцы шрифтов, которые вывешены на стенах, заставляют вспомнить известное среди наших графических дизайнеров мнение, что кириллический шрифт вообще сильно проигрывает латинице. Безобразную восходящую перекладину у «и», отвратительный развал на части у «ы», вывернутость «я» относительно r, мелкий дачный штакетничек «ш» и «щ» и глубокое отчаяние от собственной несуразности у «ъ» (мало ведь всего остального, еще эта палочка назад, эдакий последний приветик) не в состоянии исправить никакой графический гений. Хотя это и не совсем правда, и, на мой взгляд, русские шрифты на основе антиквы изящны, как виртуозно уложенные в размер и рифму русские сложноподчиненные предложения. Но как раз этого слоя русских антикв в музее нет, а есть лишь диковатые эксцессы на основе устава и полуустава.

Зато какая там коллекция японцев, китайцев и корейцев! У меня все же возникло ощущение, что дзюдо господин Шабуров увлекается искренне, а не потому, что Путин; уж очень он чувствует японцев. В принципе из них одних и можно было бы составить коллекцию музея, и, кстати, так у них и происходит во время фестиваля сакуры, когда к графическому дизайну они прибавляют все остальное японское – от боевых искусств до кухни. Но иероглифы! Как они прекрасны! И как поразителен характер людей в них! Там, где у китайца в иероглифе воспитанное благоговение перед математическим порядком каких-то шкафчиков, там у японца эмоциональный взрыв, бой с тенью, молниеносная точность спонтанного движения кистью. Прелесть что такое!

Ну, рядом с этим материалом проигрывает что угодно, но все же Тору, переписанную Абрамом Гершем Борщевским, посмотреть стоит. Нет, это не так уж красиво, но в самом движении пера, в этой настойчивости горизонталей, проходящих из буквы в букву, из слова в слово, так ощущается гортанная распевность интонации, что кажется, будто слышишь голос, читающий этот текст, и даже он как бы начинает раскачиваться в глазах, повторяя едва что не заклинательную интонацию. Будто это текст и нотная запись вместе.

Что же касается индусов, то их, на мой взгляд, не надо. У Петрушевской в одном рассказе есть такие слова: «Индия пусть. Странное место, но пусть». А я скажу – не пусть! Это что ж такое, что даже рукопись они исхитряются превратить в какой-то пестренький орнамент, будто перед нами не благородный манускрипт, а танцевальная сцена из индийского сериала! Уважаемый Алексей Юрьевич, как поклонник каллиграфии поклонника каллиграфии прошу вас заменить этот предмет графического искусства на какой-нибудь другой, более соответствующий высокому статусу санскрита как отца всех индоевропейских языков. Раз уж вам удалось сотворить такое в Сокольниках, держите себя в руках и не допускайте в шрифтах эстетики развеселых женских шаровар. Что за цыганщина в серьезном учреждении?

И вы знаете, там на удивление интересная мусульманская коллекция. Вообще, в Москве сейчас очень мало мест, где можно увидеть, что мусульманский мир – это невероятно рафинированная, разветвленная и разнообразная культура, просто проникнуться к ней уважением. И хотя здесь, конечно, не представлено все разнообразие классических мусульманских шрифтов, но тем не менее даже современные вещи из Татарстана, Иордании, Ирана не могут не восхищать. Особенно мне запомнился дивный иорданский лист, где шрифт превращен в минималистский архитектурный лабиринт, напоминающий планы древних дворцов. Единственное, пожалуй, я бы все же не решился написать под аятом l`a ll`ahi ill`a l`ah перевод «нет божества кроме Бога». Все же по-русски это принято слышать в форме «нет бога кроме Аллаха», и хотя ваш перевод более точен, но как-то это неканонически звучит и может, наверное, и покоробить.

Как писал Фазиль Искандер: «Эх, время, в котором стоим!». Ведь если взглянуть на все это со стороны, то как-то фантастично это выглядит. Этот парк с хануриками, эти выставки то ли зубоврачебного, то ли деревообрабатывающего оборудования, эти металлические ангары с отделкой дешевым сайдингом, этот то ли почетный полярник, то ли дзюдоист, и вдруг из ничего – коллекция вот такого! Жалко будет, если это все не выживет, хотя как может музей выживать в таком павильоне, тоже малопонятно. Может, им отдадут шахматно-шашечный клуб? Все же занятный памятник конструктивизма. И тоже, боюсь, долго не протянет. Пропьют.

Музей художественных тканей

Где это: м. Октябрьская, Шаболовская, ул. Малая Калужская, д.1, +7 (495) 952—02—08

Что это: учебный музей при Московском государственном текстильном университете имени Косыгина

Что можно: увидеть западноевропейский гобелен XVI века, шелковые полотна Филиппа де Лассаля, изготовленные по заказу Екатерины Великой для Царского Села, екатерининские платья и камзолы, вещи, созданные по императорскому заказу, посольские дары и многое другое

Этот музей представляет культуру, дважды похороненную двумя разными революциями.

Ткани истории

Среди неожиданных музеев Музей художественных тканей занимает место как-то неправильно. По коллекции это богатейший художественный музей (26 тысяч единиц хранения, 6 тысяч в постоянной экспозиции), вполне себе способный конкурировать с любыми европейскими музеями декоративно-прикладного искусства. Но по форме существования это даже не малый, а учебный музей, включенный в учебный процесс Московского государственного текстильного университета имени Косыгина. Иначе говоря, никаких посетителей, за исключением профессоров и студентов, никаких экскурсоводов, минимум сотрудников, которые вообще-то преподаватели университета, но по совместительству у них музейная нагрузка. Это так странно и абсурдно, что даже и не знаешь, как это объяснить. Западноевропейский гобелен XVI века, шелковые полотна Филиппа де Лассаля, изготовленные по заказу Екатерины Великой для Царского Села, потрясающего качества екатерининские платья и камзолы, вещи, созданные по императорскому заказу, посольские дары – уровень коллекции таков, что если бы текстильный университет захотел представить ее, скажем, на выездной выставке в ГМИИ имени Пушкина, то выставка коллекции «Шанель», которая прошла там два года назад, показалась бы детским лепетом.

Почему это учебный музей будущих работников текстильной промышленности, которой в России больше нет и вряд ли появится, я объяснить не в состоянии.

Вернее, как – исторически это сравнительно понятно. Текстильный институт образовался из Московского текстильного техникума в 1920 году. Туда в разное время передали коллекции Строгановского училища, частные коллекции Щукиных, Морозовых, Рябушинских. Отчасти – коллекции чисто производственные, каталоги тканей их мануфактур и мануфактур конкурентов, отчасти – собрания раритетов. Императорские ткани и платья угнетателей культурного интереса для революции не представляли, однако считалось, что красные ткачи должны были овладеть секретами царского мастерства для одевания освобожденного пролетариата. Им для обучения и передавали эти коллекции вместе с церковными облачениями, уникальной тканетекой конца XIX века (гигантские фолианты с образцами тканей сотен европейских мануфактур) и с дипломатическими дарами. А потом, когда Косыгин умер, Брежнев, относившийся к нему с известной иронией, назвал его именем текстильный институт. На том основании, что высшее образование Косыгин получил как текстильщик. И так у нас получилось, что платья из коллекций главных европейских кутюрье XIX века, Чарльза Ворта, Пакена, Дусе, сестер Калло, оказались как бы посмертно в коллекции Алексея Николаевича Косыгина.