Поезд милосердия

В детском саду игры вихрем взлетали,
Но самым счастливым событием дня
Был тот момент, когда моя мама
Из этих игр забирала меня.

И ни малейших тревог и сомнений,
Сотни рассказов, что было тем днем,
Сотни вопросов, идей, рассуждений —
Это мы с мамой за ручку идем.

Школьная жизнь: рост, тревоги, успехи,
Взрослые мысли и опыт потерь…
Мама со мною прошла эти вехи,
Труд этот я оценил лишь теперь!

Дальше – мотало изрядно по свету,
Много, о чем не могу говорить,
Но в телефоне счастливой приметой
Мамино слово учило, как жить.

Вот и теперь, средь рабочего гама,
Втайне мечтаю я, чтобы за мной,
Как в садике, пришла бы вдруг мама,
И кто-то сказал бы мне: «За тобой!»

Я тут же бы встал, тут же бросил работу,
Коллегам язык показал б вот такой!
Вприпрыжку бы выскочил я за ворота,
Маму за ручку, и вместе – домой!

Песня одна озаряло все детство,
Смысл этой песни дошел до меня:
Пусть будет солнце, пусть будет небо,
Пусть будет мама и пусть буду я!

«Жирафчики»

На самом деле «жирафчики» – это совсем не смешно, несмотря на веселое детское название. В восьмидесятых годах благословенного и страшного двадцатого века в Соединенных Штатах Америки вообще-то было много хорошего, в том числе и довольно-таки мощное движение «Жираф», члены которого занимались различного рода социальной деятельностью, как то: помощь инвалидам, выхаживание наркоманов, работа в детских приютах и прочая хорошая нужная работа. Наш идейный вдохновитель – моя матушка – был лично знаком с предводителями этого движения, так как умудрился ещё пару лет назад попасть в Америку, а это было немыслимо! Она впитала идею «жирафства», как сухое дерево воду, и ни много ни мало организовала на базе опять же нашего класса нечто подобное американскому движению «Жираф» – может быть, с меньшими масштабами, но уж точно не с меньшим самоотречением и искренностью. А почему именно «жираф», так это потому, что он большой и с длинной шеей и ему, стало быть, виднее, кто попал в беду и кому нужна помощь.

Поскольку в американское движение «Жираф» входили в принципе взрослые люди, на худой конец студенты, а мы были еще детьми, да и дабы избежать плагиата, мы стали называться «Жирафчики». Вроде как – тоже жирафы, только еще маленькие. Очень хорошая, добрая идея… Очень нужная… Честная… Одна из тех, которых так не хватает сейчас.

Мы взяли под свой контроль наш местный дом престарелых. И как-то так получилось, что не для галочки взяли – мы правда верили в то, что делали, и вкладывали в это душу. Мы ходили в этот дом по два-три раза в неделю, а то и больше. Среди стариков и инвалидов, вынужденных доживать свою жизнь там, у нас уже было полно друзей, а персонал этого интерната, сначала принявший нас за бездельников, которым всё это скоро надоест, проникся в конце концов к нам уважением и даже некоей любовью и не то что не чинил нам препятствий, но даже начал приветствовать нашу работу.

Интересно, но прошедшие тридцать лет начисто стерли из моей памяти имена тех, над кем мы держали шефство, но не стерли их внешний вид, особенности поведения и характеры. Видимо, тогда имена были ещё не так важны для нас, как человеческая суть. Народ там был всякий – дедульки и бабульки, брошенные родственниками и не имеющие таковых, доживающие свой век и вполне ещё себе бодрые, совсем обездвиженные инвалиды и просто старики…

Был там один неописуемый персонаж – физик-ядерщик. Совсем сумасшедший! Мы такое видели тогда, конечно, в первый раз! Может быть, поэтому никто из нас не стал ученым… У человека не совсем ещё преклонных годов очень основательно поехала крыша, скорее всего именно на почве науки. Он на самом деле был физиком-ядерщиком, я это знаю точно, потому что он показывал нам диплом коричневого цвета, выданный какой-то высшей профессорской комиссией, о присвоении ему какого-то очень высокого научного звания. В тумбочке у него в стеклянной банке с металлической закручивающейся белой крышкой хранилась монета неизвестной валюты, нелепого для монеты размера – раза в полтора больше советского железного юбилейного рубля, и выполненная из невиданного металла какого-то космического оттенка. Профессор уверял нас, что эта монета сделана из празеодима, что подвигло-таки нас заглянуть в таблицу Менделеева, и, что удивительно, мы обнаружили там этот элемент, но разбираться с тем, можно ли из него сделать монету, да и попросту с тем, металл ли это, мы уже не стали. Мы почему-то загодя окрестили этот элемент радиоактивным, а одному из наших друзей из параллели по имени Вадим дали не прижившееся, впрочем, прозвище – Презервадим. Профессор рассказывал нам о своих знакомствах и говорил, что он скоро купит здесь целый этаж, а в свою инвалидную коляску интегрирует мотор от «Жигулей». Он также показывал нам бумажный стакан из «Макдоналдса», который ему привез кто-то из его импортных друзей, чем лишал нас последнего недоверия к его басням.

Были деды, которые просто очень радовались, когда видели нас, и пытались успеть рассказать нам своими срывающимися старческими пищащими голосами хоть что-то о своих гигантских жизнях гипербореев, показывая нам следы от ножевых и огнестрельных ранений, полученных ими в ходе мероприятий по спасению мира на Земле. Были бабульки – как правило, уже совсем невменяемые. Были безобразные по своему физическому состоянию и потрясающе прекрасные и трогательные по своей внутренней духовной наполненности пожилые – да что там пожилые! – старые пары. Много кого там было…

Был ещё один. По возрасту совсем не подпадающий под смысл названия дома престарелых, так как было ему лет сорок пять – приблизительно столько же, сколько мне сейчас. Потрясающий мужик! С напрочь отказавшими ногами. Он был когда-то водителем-дальнобойщиком старой закалки: объехал весь Союз, знал, по-моему, всё, был очень веселый, образованный и интересный человек. Из его рассказов я так понял, что он по пьяни упал с балкона третьего этажа, и у него что-то случилось с позвоночником, в результате чего ноги у него перестали работать, и сделать с этим ничего уже не могли. А может, и не по пьяни, а ремонтировал на том злополучном балконе что-то. Теперь это уже было не важно. Теперь он лежал или полусидел на своей кровати и делал невероятные по красоте и сложности исполнения терема и целые дворцовые комплексы из спичек! Он ел облепиху, чтобы, как он говорил, поднять свой гемоглобин, а ветки от неё складывал в свой ночной горшок, который сам бы уже никогда не смог за собой вынести. Мне он как-то сказал, что сколько он ни ездил мимо этого места (а окна из его палаты выходили на старое Симферопольское шоссе, проходящее через наш город), а знать не знал, что тут есть этот интернат. Думал ли этот лихой водила контейнеровоза, способный, сутками не смыкая глаз, вести здоровенный грузовик по самой здоровенной в мире стране, что он окажется здесь и будет смотреть на серую стрелу шоссе уже не через лобовое стекло кабины тягача, а из окна палаты дома престарелых?! Уверен, что не думал.

От него всегда просто несло оптимизмом, и мы с Митяем всегда заходили к нему к первому и очень любили наши встречи. Не знаю, что ему было за счастье общаться с нами, но мы, как могли, помогали ему, принося ему разнообразие, общение и запах улицы и его любимой дороги, а он каким-то чудом нам не завидовал. Мы же заряжались от него жаждой жизни. Во как! Огромный был мужик – не по размеру, а по душе и силе воли.

Улыбка сильных

Боксер, бывает, на ринге сражаясь,
Нет-нет да пропустит удар очевидный,
Но, через искры из глаз улыбаясь,
Волей прикроет провал свой обидный.

Солдат в окружении – вот незадача…
Но в роте их не учили сдаваться!
И он, улыбаясь своим неудачам,
Будет снова пытаться прорваться.

Утро за утром, как стоик тот самый,
Мучается за пианино девчонка,
Но через слезы с улыбкой упрямой
Всё же осилит она учебу.

Бывает и так, что всё исчезает —
Деньги, здоровье, заслуги, карьера,
Но улыбнется тот, начиная
Новую жизнь раз эдак в сто первый.

И не всегда, когда огни гасли,
Мир накрывал сразу саван пыльный,
Улыбка ведь не всегда значит – счастлив,
Часто улыбка значит, что – сильный.

Митяй

Митяй – это мой друг. Как оказалось – друг навсегда. Если бы не наступила уж действительно взрослая жизнь и не произошли все те события, которые произошли, то мы были бы, конечно, до сих пор всё так же бесконечно вместе. Но жизнь шла, а мы взрослели, точнее – учились быть взрослыми, оставаясь на самом деле такими же пацанами, как раньше, но… не будем больше об этом. Мы и сейчас с ним друзья, и он до сих пор Митяй, только мы теперь друзья в каком-то несколько взрослом, а не в том изначальном детском всеобъемлющем смысле, который я всегда вкладывал в это понятие. А вкладывал я, как показала жизнь, слишком много, в результате чего очень много отдавал. Получал я, конечно, тоже очень много, но ждал в ответ еще большего, стараясь при этом ещё больше отдать. Да что греха таить, я и сейчас, по прошествии тридцати лет, болен тем же максимализмом, который, наверное, мешает мне жить. Спасибо Богу за то, что он любит меня и послал мне мою жену, которая понимает, чувствует и прощает мне меня и мое затянувшееся детство!

Но тогда впереди была бесконечная только что начавшаяся жизнь и не было никаких сомнений. Время тогда не имело ценности и поэтому текло медленно, а сейчас наши с Митяем отношения, я уверен, просто решили побыть взрослыми и немного отдохнуть от нашего переполненного событиями детства. Я уверен – они просто ждут своего очередного нового взрывного витка.

Митя Меркулов появился в моей жизни строго в мой день рождения, когда мне исполнялось шесть лет. Он принес мне в подарок маленькую пластмассовую машинку-грузовичок с оранжевым кузовом и желтой кабиной. Я очень остро помню наше знакомство. Он был гораздо менее застенчивый мальчик, чем я, и сразу нашел со мной общий язык, начав объяснять мне, как надо приделать в кузове этого грузовичка на пластилине магнитик, чтобы концом другого магнитика, как я теперь понимаю – однополярным, толкать этот грузовичок вперед. Так мы и подружились.

Был на том моем дне рождения и старший брат Митяя, который подарил мне какой-то невиданный мною доселе конструктор – некий прототип современного «Лего», но с очень мелкими деталями. А потом я узнал, что Костик, так зовут Митяева брата, несколько месяцев мечтал об этом конструкторе и всеми силами мозжил его у родителей, выполняя все драконовские установки на хорошее поведение и оценки в школе, а когда, получив наконец вожделенную сумму, вернулся из магазина с долгожданной выстраданной покупкой, то узнал, что они идут на день рождения к какому-то неизвестному мне, а ему нечего было мне подарить. Костя подарил мне этот конструктор. Просто так: мне – мальчишке, которого он никогда раньше не видел и даже не знал о его существовании. Ну и как я мог не ценить после этого дружбу?! Как я мог не возводить дружеские чувства в ранг святости?!

Таким образом, наши с Митяем родители познакомили нас с ним, и ровно с того момента мы были не разлей вода. В самом лучшем и прямом смысле этого выражения! Мы очень гордились нашей дружбой и шли по жизни вместе. Ну, любой жизненный процесс движется по некой синусоиде, а жизнь, как известно, штука длинная, так что мы с Митяем ещё прогуляемся по ней нашим тренированным тандемом.

Братьям

Прошли через многое мы,
Мы созданы как мужчины,
Сильны мы, честны и тверды,
Со львами часто сравнимы.