– Ясно. Имею честь представить тебе царицу Восточной Римской империи, солнцеликую автократоршу Феофано, мать маленьких василевсов.
Издали Калокир не успел всмотреться в лицо августы. Поэтому он сейчас просто не поверил своим ушам. Когда же царица, чуть приподняв капюшон, с улыбкой взглянула ему в глаза, он и им отказался верить. От многих людей он слышал, как выглядит Феофано. Его фантазия не единожды рисовала ему её, и образы были один другого божественнее. Теперь же, увидев её воочию, он признал, что все они оказались гораздо хуже действительности. Не в силах оторвать взгляда от изумрудных очей властительницы империи, впечатлительный херсонит упал на колени. Фея отпрянула, и её капризные губы гневно скривились.
– А ну-ка, встань! – потребовала она чуть слышно, – или ты хочешь, чтобы меня узнала толпа?
Иоанн поднялся. По его впалым щекам разлился огонь.
– Я просто раздавлен, – прошептал он, – клянусь Иисусом!
«Вот тебе раз! – мелькнуло в уме царицы, – ещё один раздавленный! Красота! Этот, впрочем, стоит всех остальных, вместе взятых!»
Что до Никифора, то внезапное потрясение Иоанна его скорее встревожило, чем удовлетворило. Он ещё вчера понял, что Калокир – не из тех, кто способен долго быть в потрясении.
Двое юношей и царица вошли в сады василевса через уже знакомую Иоанну дверь в крепостной стене. Феофано, сняв капюшон, направилась по одной из самых узких тропинок вглубь райских кущ. Они сплошь цвели. Деревья, борясь с порывистым ветром, роняли белые лепестки свои в царство роз и водяных лилий. Никифор и Иоанн шли следом за венценосной красавицей. Иоанн отчаянно призывал на помощь весь свой цинизм, всю свою насмешливость, рассудительность – что угодно, лишь бы не выглядеть дураком хотя бы в глазах лягушек, которые на него глядели внимательно из травы. Но все его замечательные черты, казавшиеся ему неотъемлемыми и прочными, как умение плавать, остались там, за стеною. Пловец барахтался и тонул, как будто к его ногам был привязан груз. Словом, Иоанн пытался понять, что, собственно, происходит, но понимал лишь одно: он – просто ребёнок, которого водят за нос.
Его попутчик несколько лучше владел собою, хоть и не сомневался в том, что судьба, столкнув его у стены с Калокиром, сыграла гнусно. Императрица шагала быстро, почти бежала. Песок чуть слышно скрипел под её ногами. Иногда фея сворачивала с тропинки, чтобы сорвать приглянувшуюся ей розу. Юноши останавливались и ждали. Следя за императрицей, склоняющейся к цветочку, Иоанн чувствовал, как к его лицу приливает кровь. Когда Феофано возобновляла путь свой, он устремлялся следом за нею, опережая Никифора, чтобы её догнать и сказать ей что-то. Но всякий раз опять замедлял шаги.
У первого же нимфея царица жестом простилась с молодыми людьми и, взмахнув букетом, уже бегом устремилась к южным дверям. Иоанн недвижно смотрел ей вслед.
– Нам надо спешить, патрикий, – поторопил секретарь, – нас ждут.
Иоанн сделал только четыре шага. Солнце, вдруг вспыхнув ярче, сожгло все звуки – и завывание ветра, и плеск воды, и шелест деревьев, и щебетание птиц, и ропот народа за крепостной стеной. Стало очень тихо. Как на дне моря. Незримая пелена, спустившаяся с небес, лишила предметы чёткости очертаний. И вдруг тишину прорезал отчаянный женский крик: «Я дам тебе всё! Не бросай меня! Не бросай меня!»
За одно мгновение воцарилась ночь. Молния, как по шву, разодрала небо. На Херсонес обрушился хлёсткий, ледяной дождь. Да, на Херсонес. Иоанн узнал его кладбище. Лес крестов, отражая молнию, рассёк даль, насколько хватало взгляда. Землю потряс чудовищный громовой раскат. При свете второй, ещё более яркой молнии Иоанн, быстро обернувшись, увидел сотни крестов и надгробий со всех сторон. Он был в центре кладбища.
Объяснение нашлось быстро. Чёртов гашиш! Но дьявол, каким всё было реальным! Особенно лютый дождь, пробиравший холодом до костей. Мучительно содрогаясь и осыпая руганью марокканских купцов, которые приучили его к кальяну, юноша начал думать, как бы определить, с какой стороны восточный – ближайший к городу край проклятого места, коим считалось старое кладбище Херсонеса. Ориентиром могла быть церковь святого преподобного Феодора Стратилата. Она стояла на бугорке, между кладбищем и дорогой к Южным воротам. Но, разумеется, увидеть её сквозь мглу и стену дождя невозможно было. И вдруг случилось невероятное. В тот момент, когда Иоанн подумал об этой церкви, третья молния, протянувшись через всё небо, высветила её белокаменную громаду с золотым куполом в пятистах шагах от будущего патрикия. Он решительно устремился к ней, позабыв о том, что при второй молнии видел в той стороне одни лишь могилы. И долго брёл он среди могил, с трудом выдёргивая свои дрожащие ноги из жидкой грязи. Наконец, понял, что не дойдёт.
Едва сын стратига остановился, очередная молния, сверкнув ниже, вновь выхватила из мрака белую церковь. До неё были всё те же пятьсот шагов. Она не приблизилась ни на дюйм. Иоанн присел на могильный камень, чтоб отдышаться. Кресты блестели вокруг него, как глаза вампиров. А дождь всё лил. «Святой преподобный Феодор Стратилат обманул меня! – подумалось Иоанну, – за что, за что? Ведь его-то ведьма зеленоглазая не могла никак соблазнить!»
Вздохнув, юноша провёл дрожащей рукой по камню. И обнаружил на нём цветы. Он взял их. Поднёс к глазам. Это были розы, только что сорванные августой по имени Феофано в царских садах. Отшвырнув букет, несчастный ощупал надпись на камне. «Иоанн Калокир» было высечено на нём.
Живой обладатель этого имени, леденея, возвёл свой взгляд к небесам, чтобы впервые в жизни спросить о чём-то у Бога. И тут ему на плечо опустилась чья-то рука. Завопив от ужаса, он вскочил. И сразу услышал прямо над своим ухом жалобные мольбы:
– Иоанн, очнись! Патрикий, приди в себя! Ради бога! Да что с тобой?
Будущий патрикий рухнул в реальность. Солнечный день. Лужайка перед дворцом. Никифор Эротик, белый от ужаса, держит руку на его вздрагивающем плече. Иоанн схватил помощника логофета за горло.
– А, негодяй! Это ты её любовник! Ты заговорщик! Это всё ты, ты!
– Нет, это не я! – завопил Никифор Эротик, освободившись, – ведь ты же прекрасно знаешь, Рашнар спит с нею!
– Рашнар – ничтожество! Пешка! Кого она действительно любит? Скажи, кого?
– Да не знаю я!
Иоанн провёл рукой по глазам. «Она дьяволица!» – подумал он. Вслух же произнёс, мучительно улыбнувшись:
– Прости, Никифор! Это всё святой преподобный Феодор Стратилат. Он меня подвёл.
– Ничего, бывает, – сухо сказал Никифор Эротик. И, повернувшись, зашагал к башне. Растерянный Иоанн потащился следом, еле волоча ноги, уставшие от прогулки по кладбищу. «Здесь какой-то адский клубок, – решил он, ероша волосы, по которым, казалось, ещё стекали капли дождя, – и я в нём увязну к чёртовой матери!»
Лев Мелентий был не один в своём кабинете. Он сидел, покусывая перо, за своим рабочим столом, спиной к галерее с видом на белый от волн Босфор. Его визитёр разместился в кресле. То был мужчина лет тридцати пяти – невысокий, крепкий, с умным лицом, в густо запылённом костюме всадника. На коленях он держал меч.
– Георгий Арианит, ты здесь? – вскричал Никифор Эротик, входя с нахмуренным Иоанном. Последний замер. Имя, названное Никифором, было ему хорошо известно. Носитель этого имени встал и вежливо поклонился. Никифор и Калокир ответили ему тем же, после чего все трое взглянули на Льва Мелентия и уселись.
– Георгий, наш человек в степи, – отрекомендовал магистр своего пыльного гостя, – он оказал множество услуг василевсам.
– Я это знаю, – проговорил Иоанн. Помолчав немного, он бросил взгляд на Георгия, а затем обратился ко Льву Мелентию: – Кто возложит на меня руки?
– Императрица, само собой разумеется, – успокоил его магистр, – Никифор, иди и распорядись.
Секретарь вскочил и шмыгнул за дверь. Не дав Калокиру времени найти новый повод для ссоры, логофет снова заговорил:
– Спешу сообщить тебе, Иоанн, отличную новость. Георгий Арианит плывёт с тобою на Русь.
Калокир молчал, глядя в пол.
– Да ты, я гляжу, не рад? – спросил Лев Мелентий.
– Вопрос не в том, рад ли я, а в том, будет ли рад князь, – сказал Иоанн. Георгий Арианит, глядя на него, улыбнулся.
– Он будет рад, дорогой патрикий. Не сомневайся.
– Когда Всеслав условливался с тобой, он не знал о том, что несколько ханов договорились убить Челдая за его дружбу со Святославом, – дал пояснение Лев Мелентий, – Челдай отвёл все свои кочевья поближе к Киеву, и теперь в степи у нижнего Борисфена творится чёрт знает что!
– Если чёрт и вправду об этом знает, он мне расскажет, – пообещал Иоанн, – не то я возьму его за рога и приволоку к царице.
Георгий Арианит слегка поднял брови.
– Почему к ней?
– Да чтобы она и его отправила прогуляться куда-нибудь! Теперь я уверен, что и такая задача нашей императрице вполне под силу.
Георгий молча пожал плечами. Магистр быстро спросил:
– Итак, ты не возражаешь?
– Я ещё слишком молод, чтоб умереть, – сказал Иоанн, – тьфу, оговорился! Чтоб возражать. Всеслав отправляется в путь завтра на рассвете, из гавани Юлиана. Я могу взять только одного человека.
Георгий Арианит тут же встал, молча поклонился и быстро вышел.
– Пора и нам, дорогой патрикий, – сказал магистр, также поднявшись из-за стола, – тебе надлежит идти в Онопод, к военным чинам, а мне – в Эльвизил, к гражданским.
Никифор Фока перед торжественной церемонией принимал в Золотой палате нескольких полководцев и одного министра, выпроводив сперва полсотни других вельмож, рангом ниже. Этот вполне обычный приём производил странное впечатление. У сановников было чувство, что царь в разговоре с ними попросту коротает время, с волнением дожидаясь более важного собеседника – по всей видимости, слугу, который оставил прямо посреди залы грязную тряпку. Но тряпки никакой не было. Было чувство её наличия. Возникало оно при взгляде на василевса, который сидел на троне, будто придавленный им. Всё его большое лицо жалобно мычало о том, что он очень хочет выспаться и напиться. Позади трона стоял, казалось, не кто иной, как сам бог войны Арес в ромейских доспехах и ослепительном шлеме времён Троянской войны. Это был Рашнар. За его спиной блистали такой же великолепной экипировкой семь викингов-экскувиторов. Эти воины у Рашнара были в большом доверии, так как часто пили вино с духовным наставником Феофано и, если что, могли его напоить до крайней болтливости.
Перед царём стояли пять высочайших воинских чинов Ромейской державы: доместик схол Варда Склир, командующий гвардейской конницей Андроник Музалон, друнгарий городской стражи Ираклий Лахнус, друнгарий императорских кораблей Алексей Диоген и патрикий Пётр, прославленный стратиг Фракии. Подле них устало переминался евнух Василий.
Худой, порывистый, седоусый патрикий Пётр был в повседневной одежде и сапогах со шпорами, потому что примчался на церемонию прямо из своей области, вновь терзаемой разрушительными набегами. Положив ладонь в замшевой перчатке на рукоять меча и глядя в глаза Никифору Фоке, он говорил: