Наездник Ветра

– Сколько ей лет? – спросил он.

– Три года.

– Чёрт побери! Я их уничтожу, этих зверей!

Он не узнавал свой звенящий голос. Мари испуганно вздрогнула. Все, кто был в кабаке, глядели на них. Опомнившись, Иоанн снова сел за стол и велел француженке сесть. Она это сделала. Слёзы ещё лились у неё из глаз. Как они смотрели, эти глаза! Так, что Иоанн с трудом подавил желание дать ей в лоб.

– Что ты про меня наболтала? Откуда к ним пришла мысль, что можно тебя использовать?

– Ничего я не говорила! Они всё сами про тебя знают. К примеру, то, что ты млеешь от белокурых француженок с крутым нравом. Ребёнка у меня взяли ещё неделю назад.

– Мне нужно подумать, – проговорил Иоанн, взглянув на пустой кувшин, – чуть-чуть. Хорошо?

– Скажи, что я должна сделать?

– Где продают гашиш?

– Я думаю, только в квартале Зевгмы. Да уж, там-то он продаётся наверняка!

– Ты меня проводишь?

– Да.

Иоанн положил на стол большую серебряную монету, и они вышли. Близилась ночь. Иоанн шагал очень быстро. Мари едва поспевала за ним бежать, до крови сбивая о камни голые ноги.

– Ты правда им ничего не скажешь? – вымолвила она, схватив его за рукав.

– Я уже дал слово.

– И ничего не сделаешь?

– Ничего такого, что сможет ей повредить.

– А как ты освободишь её?

– Это уж моё дело.

Вскоре пришли. Хозяин постоялого двора, переговорив с Мари и взяв у её попутчика золотой, проводил их в комнату, где имелись две мягкие кушетки и два кальяна. Сразу же принесли отличное зелье. Заперев дверь на засов, Мари бросилась на шею будущему патрикию и уткнулась носом ему в плечо.

– Я тебя люблю! Я очень тебя люблю!

– Но я ведь ещё ничего не сделал!

– Ты сделаешь. Ты всё можешь. Ты – почти Бог!

И всё же она его раздевала так, словно он был вовсе беспомощным. А потом ему показалось, что всё умеет она.

Глава шестая

Иоанн вспоминал весьма часто об одном случае, который произошёл с ним полтора года назад, глубокой осенью девятьсот шестьдесят четвёртого. Дело было так. Подружившись в Готских Климатах со Святославом, он возвращался на торговой галере в Таврику. Два купца из племени тиверцев везли соль, купленную ими у него же, у Иоанна, на солеварнях, которые он получил в подарок от князя руссов. Сын градоначальника Херсонеса был весел и окрылён. Его честолюбие пело сотнями струн. Щипал их сам Дьявол. Шагая по шаткой палубе взад-вперёд, юноша всерьёз размышлял, ни много ни мало, о том, как бы подчинить себе время. Затяжной дождь держал в трюме всех, кроме молчаливого кормчего и гребцов, так что сын стратига два дня подряд слонялся от борта к борту без собеседников, чем был счастлив. Одежда его под дождём вся вымокла, но он этого даже не замечал.

Галера ползла вдоль берега. Иоанн, замедляя шаги у левого борта, глядел на дикие пространства Климатов, местами сплошь каменистые. Низкие берега сменялись иногда скалами. Дальше чахла в холоде степь. Отары овец, бродя меж холмов, где было не ветрено, доедали скудную зелень. Солончаки, разлившиеся во впадинах, выделялись своей мертвенной невзрачностью даже здесь, в увядшей степи, под осенним небом. Калокир спрашивал сам себя, чем же привлекла Святослава такая серость? Ответ был, впрочем, понятен – в Готских Климатах пересекалось множество караванных дорог со всех концов света. Освобождённые от хазар, они могли принести огромные прибыли. Но глядеть на эти унылые берега было безотрадно.

На третью ночь дождь лить перестал, и сразу после рассвета на горизонте обрисовался остров Климента. За ним из дымки выплыли скалы Таврики, над которыми были лишь облака и нежно сияющие в лучах розового солнышка купола церквей Херсонеса. Кормчий выправил курс на скопище кораблей, теснившихся в бухте гавани Символов. Глубина у её причалов была изрядная, что давало возможность даже трёхпалубным кораблям вставать на швартовку. Прямо от них, от причалов, к воротам города поднималась неимоверная лестница, вырубленная в громадной скале. Херсонес почти целиком стоял на каменном пьедестале.

Первым сойдя с корабля, Иоанн присел на какой-то ящик около группы каких-то спорщиков, чтоб узнать, о чём они спорят. В гавани было немноголюдно. Торговцам, купившим у Иоанна соль, пришлось немало побегать в поисках грузчиков. Среди этих последних внимание Калокира привлёк один. Это был смешливый, очень приятный на вид парнишка годов семнадцати. При довольно высоком росте он не казался особенным силачом, но восьмипудовые мешки с солью запросто перетаскивал по два сразу, беря их правой и левой так, будто это были снопы соломы. Шагая с ними по сходням, он пару раз всё же оступился, но не упал. Его старшие товарищи брали каждый мешок вдвоём, кряхтя и сгибаясь под его тяжестью. Вышло так, что за полтора часа галера была разгружена, и юнец перетаскал больше, чем шестеро остальных. Купцы его не обидели, заплатили ему четыре милиарисия. Всем другим швырнули по одному на двоих.

– Лихо ты таскаешь эти мешки, – заметил по-гречески Иоанн, подойдя к старательному работнику. Тот ещё не успел отдышаться. Убрав монеты в карман, он неторопливо обвёл Иоанна взглядом, не понимая, чего от него хотят, и сказал:

– Приходится.

– Ясно. Как тебя звать?

– Рагдай.

– Ты, вижу, с Руси?

– С Руси. Из Переяславля.

Про этот город, стоявший среди днепровских равнин, в Херсонесе знали. Из него в Таврику степным шляхом шло очень много товаров.

– Ну а меня зовут Иоанн Калокир, – представился отпрыск градоначальника, – ты слыхал, наверное, это имя?

– Как не слыхать? Слыхал.

Сын стратига понял, что русс узнал его сразу. Значит, он находился здесь, в Херсонесе, не один месяц.

– Ты вино пьёшь, Рагдай?

– Хочешь угостить?

– Да, можно.

– А где?

– Вон, в том кабаке.

Пока шли вдоль берега, Иоанн искоса глядел на своего спутника. Тот лицом походил на девушку, хоть пострижен был кое-как. Взгляд его больших, светлых глаз выражал готовность ответить на все вопросы.

– Зачем ты ушёл с Руси? – спросил Иоанн.

– Три года назад печенеги деревню нашу сожгли, всех моих убили. И мать, и младших сестёр, и отца, и деда. Мы жили не в самом городе, а в предместье. Переяславль уцелел, но я всё равно не хотел оставаться там. С торговым обозом пришёл сюда.

– А ты уже очень хорошо говоришь по-гречески!

– Да я и степной язык ещё знаю.

– Ты был в других городах империи?