Ловушка для Адама и Евы (сборник)

– Ты просто прелесть, Басик!

– Ты мне будешь нравиться, пока тебя не бросит Скоробогатов.

– Как это?

– Не люблю брошенных женщин. В них есть что-то второсортное.

– А твои брошенные жены?

– Они уже не мои. Как женщины – не мои. Остальное меня не интересует.

– А ты думаешь, Скоробогатов бросит меня?

– А ты думаешь, у вас будет так вечно продолжаться?

– Года через три рожу ему ребенка.

– Три года – это три года. Кое у кого за три года и кости могут истлеть.

– Это ты кого имеешь в виду?

– Так, никого. К слову…

– Интересно, где он сейчас бродит?

– Говорю тебе, время зря не теряет… Наверняка.

– Нет, пьет где-нибудь. Он слабый, слабохарактерный. Пьет, сопли перед кем-нибудь распустил…

– Не знаешь ты мужиков. Верней, жизни не знаешь. Так-то, дорогая Ниночка.

Завязался у них роман как-то странно. У Нины была подруга по НИИ – Санька Неврозова, муж у Саньки, немалый интуристовский туз, отправлялся на несколько лет за границу. Естественно, с женой. Потому что за границу, если надолго, без жен не направляют. И вот прощались с Санькой. В конце концов, когда размахнулись в разгуле широко и вольно, все желающие оказались на квартире у Магулина. А что у Магулина – это не случайно: Санька Неврозова второй год была любовницей Магулина. Да что любовницей – она искренне любила Магулина, обожала его, сошла с ума на старости лет, как говорила сама, готова была служить ему и прислуживать, как собачонка. И вот не столько в отделе прощались с Санькой, сколько сама она прощалась с Магулиным. Потому что знала: уедет – он ждать не будет. Зачем? Сколько вокруг красивых женщин. К тому же, кто она Магулину? Да никто – просто так… И Санька Неврозова сходила с ума. Мужа своего она давно разлюбила до ненависти – это был строгий, хмурый, беспощадный к разгулу человек, «военная косточка», однако Саньке он прощал все, потому что не мог представить себе жизни без нее, – ох, она была «шикарная баба», как признавалась Нина Скоробогатова, – и вот эта «шикарная баба», ненавидя мужа, все-таки жила с ним, потому что держали деньги, тряпки, вещи, квартира, машина, золото, положение… А Магулину как жена она не нужна была, он был сыт женами по горло; что оставалось делать? Только униженно прислуживать ему, если искренне любишь и боишься потерять его. А теперь и этому прислуживанию приходил конец. Санька уезжала. И поэтому Санька неистовствовала. Она так откровенно горевала на квартире у Магулина, что страшно было смотреть на нее: глаза налились кровью, взгляд отдавал затравленностью, сквозь которую неожиданно прорывалось бешенство. Санька рвала на себе одежду, кричала, когда ее пытались успокаивать, или вдруг начинала рыдать, но всхлипы получались странными, словно Санька безумно хохотала… В одну из таких минут она позвонила Скоробогатову: приезжай немедленно, я хочу проститься с тобой, ты единственный нормальный человек, тут все мерзкие, не хочу никого видеть, ненавижу, Баську Магулина ненавижу больше всех! – Скоробогатов, дорогой, приезжай, умоляю! Но Скоробогатов не мог, он лежал в постели – температура тридцать девять, прости, не могу, еле живой… Санька не дослушала его, бросила трубку, прошептала: «Слизняк!.. Все они больные, когда не надо…» Увидела Нину, подошла к ней: «Господи, как ты можешь жить с ним! Все они ничтожества, ненавижу, ненавижу…» Нина пыталась успокоить ее – они были близкие подруги, – но Санька и на нее шипела: «И ты, все вы… я уеду, вы останетесь… Господи, тяжело мне, не хочу… Любви хочу, не хочу просто так жить, далеко, среди чужих, в тряпье, в золоте, ненавижу… Хочу здесь, с вами, с Магулиным, устала врать, ненавижу. Где правда, в чем?!»

Позже мало кто понимал, что происходит. Магнитофон продолжал реветь, и вот тогда, именно в те минуты, между Ниной и Магулиным зажглась какая-то звездочка… В полутьме, в бликах то затухающих, то разгорающихся свечей Магулин впервые толком разглядел, какая вообще из себя эта скромница Нина, – а она, Нина помнит это

очень хорошо, с охотой, с обжигающим душу бесстыдством (ведь стыдно должно быть перед Санькой хотя бы! – но нет, не было стыдно, наоборот – злобно, мстительно было, вот странно-то!) пошла ему навстречу, они оба чувствовали, что их потянуло друг к другу, и слава Богу, что темнота, что Санька уезжает, это даже хорошо, пусть уезжает, надоела, истерики ее надоели, капризы, сумасбродство; танцевали кто с кем хотел, а руки Магулина невольно тянулись к Нине, прикосновения к ней обжигали, она улыбалась, ей хорошо было по-настоящему, она чувствовала себя царицей, повелительницей, вокруг мельтешили, танцевали, пели, кричали, ей было наплевать на всех, она – выше, она – над, пришла наконец ее минута, это с ней, а не с Санькой сейчас Магулин, он раб, она повелительница, потушили несколько свечей, осталась единственная, мерцающая, шепот, объятия, они с Магулиным в углу, она отдается поцелую, ей хорошо, не стыдно, к черту все…

И вот тут-то и раздался звонок в дверь.

Как громом всех оглушило.

Страшного, конечно, ничего. Но…

Звонок повторился. Настойчивей.

Кто-то догадался, подбежал к двери:

«Кто там?»

«Магулин здесь живет? Это Скоробогатов, меня Неврозова пригласила. И жена моя у вас…»

«Минуточку…»

Эта «минуточка» длилась минуты три-четыре. Сначала вырубили магнитофон, включили свет, вскрики, ахи. Ниночка, поправив прическу, неверными движениями подошла к двери, стала греметь цепочкой, щелкать замками, наконец дверь открылась. Скоробогатов стоял в коридоре бледный, белый, в бисеринках пота на лбу (у него был жар, под сорок). «Знаешь, я решил все же приехать… Саня так просила. Кажется, даже обиделась на меня… И я подумал: неудобно… Взял такси…»

«Проходи, чего ты…» – пригласила его в квартиру жена. И вот когда она делала приглашающий жест, Скоробогатов посмотрел на жену внимательней. Он пока еще ничего не понимал.

«Вот здесь застегни, – показал он на молнию. (Нина была в джинсах.) – Ты чего это, Нина?»

Тут из полутемной комнаты стал вываливать в прихожую разномастный и разношёрстный народ, все распаренные, краснолицые, одетые небрежно; заходи, Скоробогатов, будем прощаться, эх, Скоробогатов, прощаться так уж прощаться с Санькой!

Он шагнул в комнату, на столах бедлам, все кувырком, свечи горят, в проеме двери, ведущей во вторую комнату, Скоробогатов увидел на кровати Саньку Неврозову, увидел – отвел глаза в сторону… К тому времени Санька была не одна, рядом с ней пластом лежала какая-то девица, и тут Скоробогатова, когда отводил глаза в сторону, разом пронзило: во-он что здесь происходит… Он вспомнил, как долго ему не открывали, вспомнил жест Нины, не застегнутую на джинсах молнию, всеобщее возбуждение, распаренные лица – и ему стало все ясно. Вон тут чем занимались, и, значит, Нина тоже. Скоробогатов молча стоял, напротив него за столом сидела Нина, с краю сидел Магулин, на постели продолжала валяться Санька Неврозова, все, кажется, освоились со Скоробогатовым, привыкли, зажженных свечей вновь осталось мало, пот бежал по лицу Скоробогатова ручьями, его душил жар, колени дрожали, а сердце стучало тяжело, медленно… Он громко сказал Нине (правда, слова его прозвучали не очень убедительно при общем шуме):

«Поехали домой!»

Она продолжала болтать с Магулиным, как ни в чем не бывало. (Позже она будет много раз стыдить Скоробогатова: «Как ты мог подумать такое?! Да Саня – моя лучшая подруга, у них с Магулиным любовь! Разве я могу позволить себе что-нибудь с ним? Это было бы предательством Сани! Нет, я на такие гадости не способна! Как только тебе не стыдно!..»)

Чувствуя, как в нем закипает ярость, он повторил:

«Нина, поехали домой!»

Она повернула к нему голову и спокойно ответила:

«Не поеду.»

«Как это?!»

«Так. Не поеду – и все.»

«Тогда я поеду один.»

«Пожалуйста. Тебя, кстати, никто не выгоняет. Могу я хоть раз в жизни проводить по-человечески подругу за границу?»

«Она спит.»

«Ну и что?»

«Если она спит, чего тебе здесь делать? Да и всем пора расходиться…»

«Знаешь что, Скоробогатов? На Урале своем командуй, а здесь ты в гостях… Приехал к шапочному разбору, когда тебя никто не ждал, – так сиди и не рыпайся…»

«Ты послушай, как ты говоришь…»

«Нормально говорю.»

«Тогда я поехал!»

«Закажи такси. Поздно.»