Ловушка для Адама и Евы (сборник)

– А чего в ней такого страшного?

– Ничего. Просто не переваривают друг друга.

В первый раз эта идея пришла ей в голову, когда в доме действительно была мать. Мать пришла просто так, в гости, пока Скоробогатов ездил в очередную командировку. Открывая ему тогда дверь, Нина никак не ожидала, что это слово: «Мама!» – так подействует на Скоробогатова. Думала про себя: мало ли, может, и в самом деле помирятся, раз уж столкнулись вместе, хотя бы просто перекинутся парой ничего не значащих фраз, ведь сколько лет никакого контакта между ними, нехорошо… А Скоробогатов, услышав только: «Мама!» – морально не готовый к встрече с тещей, не простивший ей в душе ничего, самое главное – оскорбительного к себе отношения, вдруг побледнел, в глазах его заметались растерянность и испуг, и он просипел (голос внезапно сел): «Обязательно сегодня ей надо было прийти?» На что Нина ответила: «До смерти враждовать с ней собираешься?» Скоробогатов ответил: «Не я ее оскорбил. Она – меня». – «Ну и что? Ты же мужчина! Мог бы стать и выше всего этого…» – «Оскорбляют не для того, чтобы не замечали оскорблений… Я приеду, когда матери не будет!» И повернулся, и ушел, и вот тогда, впервые в жизни, ей пришла в голову странная идея… Теперь она не боялась Скоробогатова, когда в доме была не одна. Достаточно сказать мужу: «Мама!» – и он тут же исчезал. Растворялся. Больше того: если ей хотелось, она могла пригласить Магулина, не дожидаясь, когда Скоробогатов уедет в командировку. Достаточно позвонить ему на работу: «Извини, сегодня ко мне заглянет мама», и можно быть уверенной, что до завтрашнего дня Скоробогатов дома не появится…

– А что, если он возьмет однажды и позвонит твоей матери? – спросил Магулин. – Проверит, где она?

– Представь себе, этому олуху никогда не приходит такое в голову. Я сама удивляюсь…

– Не приходит до поры до времени.

– Да нет, он щепетильный. Ни за что не позвонит. Раз мать для него не существует, считает зазорным проверять, подслушивать…

– А ведь он ничего у тебя мужик!

– Пожил бы сам с таким – с тоски бы подох…

И тут Нина не лгала, потому что и в самом деле ей скучно было с мужем. Непонятно, когда и как, но случилось, что хуже, чем с ним, ни с кем ей не бывало. Мелочное его копанье в самом себе, хмурость, приступы меланхолии или, наоборот, неожиданного раздражения, демагогические призывы жить истинно, а не ложно, – Господи, как все это надоело! А ведь никак не ожидала, что Скоробогатов так быстро и бесповоротно превратится в бирюка, когда выходила за него замуж. Ей было двадцать один, ему – двадцать шесть, любовь захватила такая, что оба жили как будто с завязанными глазами. Потом пелена спала. Когда они уезжали от матери, что сказала Скоробогатову мать? Остановила его в дверях и сказала вот что: «Вы сейчас уезжаете, вы давно не разговариваете со мной, но вы должны знать, чту я о вас думаю. Вы эгоист и бездельник, да, да, несмотря на ваш диплом, научную работу и должность! Вы обманываете всех – себя, жену, окружающих (пытались обмануть и меня), что вы что-то представляете из себя в жизни. Вы лжете! Вы бездельник, эгоист, трус и тряпка! Вон из моего дома!» Что тогда испытала Нина? Она почувствовала тайное удовлетворение вперемешку со злорадством, когда взглянула на бледное, опрокинутое лицо мужа. Уже тогда она внутренне отдалилась от него, хотя и воскликнула обиженно, заступаясь за Скоробогатова: «Мама, как ты можешь говорить такое?!» – «А ты вообще молчи! – сверкнула на нее глазами мать. – Ты кто такая, чтобы я слушала тебя?! Когда родишь – тогда и слово дам. А пока – цыц!» Нина сделала вид, что обиделась (хотя ей было наплевать на все), и вот так они уехали от матери в собственную квартиру…

У матери был пункт: дочь должна родить.

Скоробогатов тоже этого хотел. Он вообще не понимал, как так может быть, чтобы любимая (поначалу-то она любимая была) жена, женщина не хочет родить ребенка. А у Нины своя философия была. Где-то когда-то в одной умной книге она вычитала интересную фразу: «До двадцати лет нас воспитывают, после двадцати – мы воспитываем, а когда тогда жить?»

Когда жить-то тогда, а?!

И дала себе слово: от двадцати до тридцати – только жить. Никаких детей. Только жить. И заявила об этом всем. Матери. Мужу. Друзьям. И, кстати, жила так.

– Слушай-ка, – спросил Магулин, – есть у тебя книжник какой-нибудь знакомый?

– Нет, Бася, книжников нет. – Магулина звали Василий, Вася, но близкие знакомые называли его на иностранный, что ли, манер: Бася. – Впрочем, постой-ка… – Нина подсела к Магулину, игриво обняла его. – Тебе зачем, а? Сознавайся, Басик!

– Да списочек вот есть. Надо предложить старинную литературу. Но так, чтоб оптом, понимающему человеку. Библиотечному червю. Ты только послушай, какой перечень:

1. «Новый завет господа нашего Иисуса Христа». 1900.

2. «Уроки и примеры Христианской любви». 1902.

3. «Жития святых». 1902.

4. «Путь к спасению во исполнение заповедей Христовых». 1885.

5. «Беседы о семи спасительных таинствах». 1908.

6. «Добролюбие». 1913.

7. «Избранные молитвы и песнопения». 1909.

8. «Беседы, речи, проповеди». 1910.

9. «Указание пути в царствие небесное». 1900.

10. «Душеполезные поучения и послания». 1904.

11. «Собрание поучений на дни воскресения». 1895.

– Ох, вляпаешься ты когда-нибудь, Бася!

– Передачи носить будешь?

– Ни за что!

Магулин рассмеялся. Смеялся он всегда весело, от души, громко.

– Глупая! За книги не трогают, они – святыня. Разве я спекулянт? Просто одному человеку помогаю приобрести книги другого человека. Делаю доброе дело.

– И ничего не имеешь за это? Рассказывай!

Магулин снова рассмеялся и хитро так, ласково подмигнул Нине: уж это, мол, наше дело. Магулин был легкий, общительный, веселый человек. Абсолютно без комплексов. Вот это, пожалуй, больше всего нравилось женщинам – что он без комплексов. А разве скажешь, что у него легкая жизнь? В свои двадцать восемь лет Магулин был трижды женат, трижды расходился, но никогда не ругал жен, вспоминал о каждой спокойно, лишь изредка – с юмором. Никогда не жаловался на судьбу. Не хныкал. Не ругал других людей. Ходил всегда подтянутый, модно одетый, в изящных, чистых рубашках, туфли, не в пример Скоробогатову, чистил дважды на дню – утром и вечером. Руки мыл пахучим мылом «Флорена», после бритья растирал тугие, глянцевые на вид щеки одеколоном той же фирмы – «Флорена». Магулин никогда никуда не опаздывал. Никого не подводил. Был человеком слова и дела. Нежно заботился о двух сыновьях (от двух разных жен). Платил алименты, делал подарки, бывал у них дома, играл с ними, а летом – каждое лето – обоих вместе возил на Черное море, на месяц-полтора (как получалось), при этом умудрялся делать так, что бывшие жены не обозлились ни против него, ни против друг друга, каждая жена продолжала боготворить Магулина. Казалось бы, за что его боготворить? А вот за то, что он оставался самим собой, спокойным, порядочным человеком. И еще странность – везде и всюду он успевал. Хотя – на вид – Магулин нигде ничем всерьез не занимался, дел у него было невпроворот. Уж это-то знала Нина. Во-первых, она вместе с ним работала в НИИ. Художник по образованию, Магулин числился в НИИ старшим инженером, а занимался художественно-графической редактурой. Ему нужно было много ездить – в типографию, в центр, в комитет, черт знает куда. Магулин ездил, с работой справлялся легко, играючи, при этом был предоставлен сам себе; где он бывал в течение дня и чем занимался, один Бог ведает, но занимался он, кроме работы, и многими другими делами. Это и было «во-вторых», что знала о нем Нина. Потому что через Магулина проходили тысячи вещей – золотые и серебряные кресты и крестики, иконы, оклады, цепочки, книги, картины, серьги, женские сапоги, каракулевые шубы… все это текло сквозь него, как сквозь сито, оставляя на решете золотые блёстки барыша – рубли, пятерки, десятки, сотни… Магулин не был каким-нибудь дешевым ханыгой, пьяницей, бабником без разбору, он находил в своих делах артистизм, чувствовал себя игроком, победителем, мужчиной… Что ни говори, было в нем нечто завораживающее, покоряющее женское сердце…

– Фу-у, надоело валяться! – Магулин озорно подпрыгнул на постели. – Сварила бы ты кофеек, а, Нинок? Настоящий, турецкий! С перчиком, а?!

– Ты хочешь? Басик, будет тебе кофе… Но вначале поцелуй… Вот так. И вот эту тоже… Какой ты чудный, Басик… – Она обвила его голову руками, поцеловала в макушку, погладила волосы, вдруг растормошила их, рассмеялась.

– Ты чего? – улыбнулся Магулин.

– Увидел бы нас Скоробогатов! Господи, его б, наверное, хватил удар!

– Не беспокойся, он тоже время зря не теряет…

– Кто? Скоробогатов? – Она рассмеялась еще веселее. – Не знаешь ты Скоробогатова! Да это рохля, слизняк, какая баба на него клюнет?!

– Есть и такие – любят пожалеть… Разный народец эти женщины.

– Не знаю… Нужно быть стопроцентной дурой, чтобы клюнуть на такого индюка!

– Да ведь ты-то вышла за него замуж?

– Молодая была. Глупая. И потом – влюблена была…

– В Скоробогатова?

– А что? Он мне тогда казался таким… важным, степенным. Опора. Диплом с отличием. Научные перспективы. Много чего, Басик, тогда казалось… А кончилось все вот этим – ты у меня в постели, а он Бог знает где.

Сидели вскоре на кухне, пили обжигающе-горячий терпкий кофе мелкими глотками из золоченых, с наперсток, кофейных чашек. Пили, блаженствовали, разговаривали.

– Скажи мне, я тебе долго еще буду нравиться?

– Долго.