Фантомная боль (сборник)

Невообразимо мучительный стон вырвался из его могучего горла, а через секунду Грушниковский уже бежал прочь, решительно не разбирая дороги. Эллочки более не существовало.

Оглушенный, ошеломленный, шокированный, он желал только одного: спрятаться, спрятаться, спрятаться!

Держа щетку в вытянутой руке в нелепом и несколько беспомощном жесте, Фельцман удивленно, как завороженный, смотрел вслед сбежавшему клиенту.

– Эй! А деньги?! – запоздало закричал он. Но куда там! Того невероятного потного толстяка давно и след простыл. Проклятье! Трижды проклятье, прости господи!

Такая обида – ничем не заслуженная и, главное, неожиданная – основательно переполнила чашу терпения скромного чистильщика обуви Изи Фельцмана, зарабатывающего свой насущный хлеб ежедневным тяжелым трудом, и губы его задрожали от праведного негодования. Как будто в душу наплевали. И ведь с самого утра день не задался. Сидит на жаре, и ни одного клиента! Можете в такое поверить?

Хватит! Всему есть предел. Фельцман раздраженно бросил щетку и принялся угрюмо собирать свои нехитрые вещи. И ведь нельзя сказать, что это именно сегодня – раз, и случилось. Видимо, давно копилось, а сегодня просто лопнуло. Как все несправедливо. Вся эта неуверенность и неустроенность, да еще с благоверной отношения испортились. Эх, Мария опять пилить будет.

– Все! Я закрываюсь! Конец смены! – едва ли не закричал он на неожиданно подошедшего клиента, после чего мрачно поплелся домой.

«Ты пойми, – проговаривал он про себя, подходя к дому, в котором у них с супругой была маленькая, но, видит бог, уютная комнатка, – это все временные трудности. Скоро, очень скоро я-таки встану на ноги. И все будет. Ты изумишься, будет все.»

…Растрепанная жена выскочила к нему навстречу в коридор, освещенный единственной тусклой угольной лампочкой, и лицо ее было каменным, а пышная, вздымающаяся грудь закрывала дверной проем. Но через секунду гримаса превратилась в мордашку, и она расплылась в фальшивой улыбке.

– Изя! А почему так рано? До вечера же далеко еще! – Голос ее при всех своих вкрадчивых интонациях, был предельно взвинченным и нервным, срывался и рыскал, и точно также бегали ее красивые глаза.

Фельцман, отчего-то мрачнея еще больше, прошел в комнату, насколько мог нежно отстранив с дороги супружницу.

– Нет работы, – обронил он, – надоело сидеть на жаре. Я есть хочу. А что это?..

– Есть? – воскликнула Мария. – А ты заработал? Откуда же еда возьмется?

– А что это? – повторил Фельцман, указывая на смятую постель и на чей-то носок, валявшийся возле нее на полу.

В их доме, если можно назвать столь громким словом такое скромное жилище, мало что было, мало для чего нашлось место: кровать, неказистый столик со швейной машинкой, пара табуреток, простенькая керосиновая морозилка. Но, помимо всего этого, значительную часть комнаты занимал здоровенный сундук, доставшийся Марии по наследству. Внутренняя сторона массивной крышки сего монстра была обклеена старыми открытками на рождественские темы и с видами недостижимых стран и космических просторов, а сам сундук вмещал в себя невеликое количество бижутерии Марии и внушительный ворох разноцветных тряпок для пошива лоскутных одеял и рукодельных плетеных половичков.

Но сегодня, в этот во всех смыслах примечательный день, сундук уместил в своих недрах еще и преогромного волосатого мужика, полуголого, с лихо закрученными усами, как-то по-лошадиному сверкнувшего на Фельцмана тревожным глазом, едва тот поднял крышку.

– Ввы… все объяснимо! – попытался изречь румяный незнакомец некую философскую истину, но тут Фельцман с силой захлопнул тяжелую крышку, и из-под нее раздалось глухое «Ух!».

Изя вновь поднял крышку и с силой опустил. И так неоднократно.

– Ух, ух! – доносилось всякий раз, когда рождественские пожелания припечатывали бесстыжее тело.

Между тем Мария, подавшись вперед, наблюдала за всем происходящим с неким хищным восторгом и азартом, и Фельцман, заметив это, помрачнел куда уже более. Воспользовавшись заминкой, детина, таящийся и весьма пострадавший в сундуке, выскользнул и побежал за кровать. Там он заголосил:

– Машенька! Да объясни же ты! Это не то, что вы думаете! Я… я… портной! Т-то есть к портному! По объявлению! Подождите! Дайте отдышаться! М-мюсли разбегаются…

Вообще, Фельцман был довольно-таки спокойным и уравновешенным человеком, которого нелегкая жизнь научила сгибаться практически перед каждым и относиться к этому с мудрой отстраненностью, но сегодня, как оказалось, выдался не тот день. Да еще эти «мюсли», и преотвратно вытянутые, как для поцелуя, губы под гусарскими усищами.

Так и получилось, что детинушка вылетел в окно со своими усами и губищами, что очень жаль, потому что стекла нынче ой как дороги, хоть и было окошко по размерам гораздо меньше, чем выброшенное в него тело. Немногим позже следом полетела скомканная одежда за исключением одного носка, о котором в горячке забылось.

Фельцман повернулся к своей супруге: она едва ли не сияла, что показалось ему очень странным.

В кряхтении и стонах прапорщик Коленко поднялся и кое-как оделся, после чего второпях ухромал без носка. В кудрявой голове его бушевала черная буря. «Врасплох! Врасплох ведь застал! А-то бы я тебе ужо показал, голубчик! А Машка! Тоже хороша, курва! Больше я к тебе ни ногой!»

Потерявший душевное равновесие Коленко, в стремлении унять тоску, отправился в единственно подходящее для этого место: в кабак. Благо, здесь неподалеку был один хороший.

Оказавшись в кабаке, вдохнув его сладостную умиротворяющую атмосферу, прапорщик мигом позабыл недавние печали, но вместо этого был вынужден задуматься о насущном. Финансы, мягко говоря, спели еще на прошлой неделе, можно сказать, мощно отыграли всю концертную программу на карточном вечере. Но разве это препятствие для бравого солдата? А вдруг и в долг нальют? Только это на крайний случай, потому что сейчас Вселенная, видимо, улыбнулась ему – в качестве вполне достойной компенсации за недавние унижения, – и пытливый взгляд прапорщика Коленко упал на некого неискушенного вьюношу в студенческой гимнастерке, сидящего за одним из столиков в глубине сумрачного зала. Вот оно! Форменный лопух, которого видно за версту.

Походка прапорщика, направившегося через зал, приобрела тот самый военный лоск, недоступный простым гражданским.

– Здесь у вас свободно? – вопросил Коленко, подойдя к столику.

Студент повертел головой, как бы показывая, что вокруг сколько угодно свободных столиков.

«На редкость хамовитая физия, – подумал прапорщик, обладающий отличным чутьем на подобные вещи, закрепленным собственным бурным опытом. – Но туповатый, однако же. Такого вмиг раскрутим.»

– Видите ли, – сказал он голосом умудренного жизнью, сурового, но добрейшего человека, – здесь мое любимое место. Нет, нет, можете не пересаживаться. Я не возражаю против хорошей компании. Разрешите представиться! – гаркнул он следом, щелкнул каблуками, с мимолетной грустью вспомнил об отсутствии одного носка и сел напротив студента, так и не представившись.

Через немногое время они уже выпивали как закадычные друзья, и прапорщик потчевал студента прелестями блистательной военной жизни и сопутствующими оной в редкие мгновенья личного досуга «горяченькими» эпизодами. Юноша с восхищением внимал.

– Закажи нам еще! – то и дело требовал Коленко, прерываясь.

Студент между тем изрядно «поплыл»; он раскраснелся всем своим глуповатым лицом и принялся хватать прапорщика за руки.

– Меня никто не понимает, никто! – на повышенных тонах вещал он, уже не слушая эскапад бравого служаки. – Исключить хотят! А что мне эта учеба! Меня и без нее ожидает великое будущее! Героическое будущее! Вот как у вас! Я так и вижу себя каким-нибудь… не знаю… храбрым пикадором!

Коленко поспешил отдернуть руку и заявил, что пикадором становиться не стоит ни в коем случае, пусть даже и храбрым.

– Ведь вокруг столько прекрасных барышень, – сказал он. – Кстати, mon sher ami, я тут знаю одно в высшей степени замечательное заведение. Как раз то, что нужно, чтобы не становиться этим самым. Знаешь, какие там девочки! Прелесть! Персики!

Глаза студента похотливо заблестели.

– У тебя есть еще деньги? – неожиданно спросил Коленко. – Дай-ка мне немного. – И он без стеснения залез в кошелек, который достал студент, и загреб оттуда не глядя.

– Жди меня здесь, я мигом. Один звонок, чтобы нас встретили.

Прапорщик подмигнул улыбающемуся студенту и, насвистывая, удалился.

Примерно через добрую половину часа беспокойство Андрея достигло той границы, за которой неминуемо переросло в мрачное подозрение.

Безмолвно возник гарсон и предъявил счет. Глаза несчастного студента расширились от ужаса. Осознание, во всей его полноте, закрепилось в его душе, и черная, невиданная доселе туча нависла над всеми его хаотически разбегающимися мыслями.

Человек с полотенчиком на сгибе локтя по-прежнему довольно-таки угрожающе безмолвствовал, с непроницаемым видом глядя куда-то поверх головы Андрея.

– М-м-мняя… – разлепил незадачливый студент пересохшие губы. – Г-г-гдее?

Гарсон, сохраняя на лице скучающую невозмутимость, слегка приподнял тонкие, такие же как усики над его губой, брови и неожиданно обнаружил дар речи, и слова его прозвучали как приговор:

– Прикажете-с рассчитать?

Андрей с превеликим трудом сглотнул, открыл портмонет, беспомощно посмотрел на жалкие крохи, которые ему оставил подлый прапорщик.

– Мой папенька, – пролепетал он, – в-возместит…