Пан Володыевский

– Ну, Михалок! Будет время, мы поедем на богомолье в Ченстохов, – Матерь Божья, может быть, все переменит!

– Это, действительно, самое лучшее средство! – ответил Заглоба.

– А теперь давайте говорить об Азые и Эвуне! – сказала Бася. – Как им помочь? Нам хорошо, пусть и им будет хорошо!

– Когда Нововейский уедет, им будет лучше, – сказал маленький рыцарь, – при нем они никак не могут видеться, тем более что Азыя ненавидит старика. Но если бы старик отдал ему Эву, то, может, простив прежние обиды, они полюбили бы друг друга, как родственники. По-моему, дело не в том, чтобы сближать молодых, они и без того любят друг друга, а в том, чтобы старика уломать.

– Нововейский человек суровый, – сказала Бася.

А Заглоба возразил:

– Баська, вообрази себе, что у тебя есть дочь и что тебе приходится выдать ее за какого-нибудь татарина?

– Азыя – князь! – сказала Бася.

– Я не отрицаю, что Тугай-бей был знатной крови, но ведь и Гасслинг был шляхтич, а ведь Кшися Дрогоевская не пошла бы за него, если б он не получил прав гражданства.

– Тогда выхлопочите и для Азыи права гражданства!

– Легкое дело! Если бы даже кто-нибудь захотел причислить его к своему гербу, это должен будет утвердить сейм, нужно время и протекция.

– Вот, что время нужно, это нехорошо, а протекция найдется. Пан гетман не откажет в ней Азые, он любит хороших солдат. Михал! Напиши гетману! Хочешь, я дам тебе чернил, перо, бумагу. Пиши сейчас! Вот я тебе все принесу: и свечу, и печать, а ты сядешь и немедленно напишешь.

Володыевский стал смеяться.

– Боже всемогущий! – воскликнул он. – Я молил тебя дать мне степенную жену, а ты мне сорванца дал.

– Если будешь говорить так, я умру.

– Тьфу, еще беду накличешь! – вскричал маленький рыцарь.

И обратился к пану Заглобе:

– Вы не знаете какого-нибудь заговора против сглазу?

– Знаю, и уже сказал его! – ответил Заглоба.

– Пиши, – воскликнула Бася, – пиши сейчас, а то я не выдержу!

– Я бы и двадцать писем написал, только бы тебе угодить, но не знаю, какая будет от этого польза; тут сам гетман ничего не может сделать; оказать ему протекцию он сможет только тогда, когда придет время. Милая Бася, панна Нововейская открыла тебе свою тайну – прекрасно. Но с Азыей ты еще ничего не говорила и даже не знаешь, питает ли он такое же чувство к Нововейской.

– Как же ему не питать, если он в кладовой ее целовал!

– Золотое сердце! – сказал, смеясь, Заглоба. – Словно новорожденный ребенок, только лучше языком ворочает… Милая моя, если бы мы с Михалом вздумали жениться на всех, кого нам целовать случалось, тогда нам пришлось бы сейчас же принять магометанскую веру, и мне сделаться падишахом, а ему крымским ханом. Не так ли, Михал? Э?

– На Михала у меня было подозрение, – еще когда я не была его женой! – сказала Бася. И, закрыв ему глаза рукой, она начала поддразнивать его: – Шевели, шевели усиками! Ведь отпираться не будешь? Знаю, знаю. И ты знаешь… У Кетлинга…

Маленький рыцарь действительно зашевелил усиками, чтобы скрыть свое смущение и придать себе смелости, и сказал, желая переменить разговор:

– А ты так и не знаешь, влюблен ли Азыя в Нововейскую?

– Постойте, я переговорю с ним с глазу на глаз и все у него выпытаю. Конечно, влюблен. Он должен быть влюблен, иначе я его знать не хочу!

– Ей-богу, она готова вбить ему это в голову.

– И вобью, хоть бы пришлось каждый день с ним запираться!

– Ты сначала расспроси его, – сказал маленький рыцарь. – Быть может, он сразу не сознается, он ведь дикарь. Но это ничего. Понемногу ты добьешься его доверия, узнаешь его лучше и тогда будешь знать, что делать. Тут маленький рыцарь обратился к пану Заглобе:

– Она кажется легкомысленной, а она смышленая.

– И козы бывают смышленые! – отвечал серьезно пан Заглоба.

Дальнейший разговор прервал пан Богуш. Он влетел, как бомба, и, едва успев поцеловать руку у Баси, начал кричать:

– Черт побери этого Азыю, я целую ночь не мог глаз сомкнуть, чтоб ему ни дна, ни покрышки!

– В чем провинился перед вами Азыя? – спросила Бася.

– Знаете ли вы, Панове, что мы вчера делали?

Пан Богуш, вытаращив глаза, обвел всех троих взором.

– Что же?

– Творили историю! Ей-богу, не лгу! Историю!

– Какую историю?

– Историю Речи Посполитой! Это попросту великий человек! Сам пан Собеский изумится, когда я ему изложу замыслы Азыи. Великий человек, повторяю, и сожалею, что не могу сказать больше, я уверен, что вы изумились бы, как изумился и я. Могу вам только сказать, что, если удастся то, что он задумал, тогда он далеко уйдет!

– Например? – сказал Заглоба. – Гетманом будет? А пан Богуш подбоченился.

– Да! Гетманом будет! Жаль, что я не могу сказать более… Но быть ему гетманом, и баста!

– Разве что собачьим! Впрочем, у чабанов тоже есть свои гетманы… Тьфу! Что это вы, пан подстолий, говорите? Что он – сын Тугай-бея, все это прекрасно. Но если он будет гетманом, то кем же буду я, кем будет Михал? Кем должны быть вы сами? Меня уже однажды шляхта назначила региментарем, и я только из дружбы к пану Павлу[21 - Речь идет о Павле Сапеге, воеводе виленском и великом гетмане литовском. – Примеч. перев.] уступил ему это звание, но вашего предсказания я решительно не понимаю.

– А я вам говорю, что Азыя великий человек!

– А разве я не говорила?! – сказала Бася, повернувшись к дверям, в которые стали входить другие станичные гости.

Прежде всего вошла пани Боская с синеокой Зосей и пан Нововейский с Эвкой, которая после плохо проведенной ночи казалась еще привлекательнее, чем всегда. Она плохо спала, потому что ее тревожили странные сны; ей снился Азыя, только еще более красивый и более настойчивый, чем прежде. Кровь бросалась в лицо Эве при одном воспоминании об этом сне; ей казалось, что этот сон можно отгадать по ее лицу.

Но на нее никто не обращал внимания, все стали здороваться с хозяйкой. Потом пан Богуш стал снова рассказывать о великом предназначении Азыи; Бася радовалась, что это услышат пан Нововейский и Эва. После первой встречи с татарином старый шляхтич уже успокоился, он уже не заявлял на него своих прав как на своего слугу. Правду говоря, открытие, что Азыя – татарский князь и сын Тугай-бея, импонировало ему необычайно. Он с удивлением слушал о его небывалой храбрости и о том, что сам гетман поручил ему такое важное дело, как возвращение в Речь Посполитую всех липков и черемисов. По временам пану Нововейскому казалось, что речь идет о ком-то другом, так вырос в глазах его Азыя.

А пан Богуш все повторял с таинственным видом:

– Это еще ничто в сравнении с тем, что его ожидает; но только говорить об этом нельзя.