Пан Володыевский

– Зося, расскажи все, как было; я не могу говорить от слез, – сказала мать.

Девушка страшно сконфузилась, покраснела, опустив вниз глаза, не решаясь начать свой рассказ в таком большом обществе.

Но Бася помогла ей.

– Ну, Зося, скажи же, когда пана Боску в плен взяли?

– Пять лет тому назад, в шестьдесят седьмом, – отвечала тихим голосом Зося, не поднимая своих длинных ресниц. И затем начала рассказывать, почти не переводя дыхания: – Тогда не слышно было о набегах. Отряд моего отца стоял под Папиовцами. Отец мой с паном Булаевским наблюдали за людьми, которые стерегли на лугах стада. Потом пришли татары с воложской дороги и схватили татуся вместе с паном Булаевским, но пан Булаевский уже два года как вернулся из плена, а отец не возвратился.

При последних словах Зося заплакала. Видя плачущую девушку, пан Заглоба взволнованным голосом сказал:

– Бедный ягненок. Не бойся, дитя, отец твой возвратится и еще на твоей свадьбе пировать будет.

– А писал гетман пану Злотницкому через Петровича? – спросил Володыевский.

– Пан гетман писал об отце пану мечнику познанскому через пана Петровича, – продолжала Зося, – и пан мечник с паном Петровичем нашли отца у Аги-мирзы-бея.

– Ради Бога! Я знаю этого мирзу-бея. С его братом я когда-то побратался! – воскликнул Володыевский. – Он, следовательно, не хотел возвратить пана Боску?

– Был приказ от хана, чтоб татуся освободили! Но мирза-бей, строжи, жестокий человек, спрятал отца, а пану Петровичу сказал, что уже продал его давно в Азию. Но другие пленники говорили пану Петровичу, что это неправда и что мирза нарочно говорит так, чтоб дольше терзать отца, потому что он из всех татар самый жестокий в отношении к пленным. Может быть, что отца тогда не было в плену в Крыму, потому что у мирзы есть свои галеры, где требуются гребцы; но он все-таки не был продан. Все говорили, что мирза готов скорей убить пленника, нежели его продать.

– Святая истина, – сказал пан Мушальский, – этого мирзу-бея знают все в Крыму. Это очень богатый татарин, в высшей степени враждебный к нашему народу, потому что он потерял четырех братьев в битвах против нас.

– А что, нет ли у него между нашими какого побратима? – спросил Володыевский.

– Сомнительно! – отозвались голоса со всех сторон.

– Объясните мне, пожалуйста, что значит побрататься? – спросила Бася.

– Видишь ли, – сказал Заглоба, – когда после войны начинаются переговоры, тогда войска навещают друг друга и дружатся. Случается, что поляк полюбит какого-нибудь мирзу, а мирза поляка – вот они и побратаются. Чем кто славнее, как например, Михаил, я или пан Рущич, который командует в настоящее время в Рашкове, тем выше считается его побратимство. Конечно, такой рыцарь не будет брататься с какой-нибудь дранью, а поищет себе побратима между славнейшими мирзами. Обычай при этом таков: льют воду на сабли и при этом клянутся друг другу в вечной дружбе, – понимаешь?

– А если потом воевать опять придется?

– В общей войне могут драться; но если встретятся с глазу на глаз или во время набегов, тогда поклонятся друг другу и расходятся. А если кто из них попадется в плен, то побратим должен ему облегчать неволю, а иногда и выкуп за него внести. Бывали случаи, что побратимы всем имуществом делились между собою. Если дело касается до приятелей или знакомых или если нужно кого разыскать или кому помочь, тогда побратимы едут один к другому, и надобно отдать справедливость татарам; ни один народ не держится так свято подобных клятв дружбы. Слово их нерушимо, и на такого друга смело можно рассчитывать!

– А у Михаила много таких побратимов?

– У меня три могущественных мирзы – побратимы, – отвечал Володыевский. – И с одним из них я дружен с люблинской битвы. Однажды я его выпросил у князя Иеремии. Его зовут Ага-бей; знаю – если бы у него потребовали голову положить за меня, то он положит. Другие два – тоже верные люди.

– А! – сказала Бася. – Желала бы я побрататься с самим ханом и освободить всех пленных.

– И он бы от этого, пожалуй, не отказался, – сказал пан Заглоба. – Не знаю только, чего бы он потребовал от тебя за такую услугу.

– Позвольте, господа, – прервал Володыевский, – посоветуемся, что нам делать?.. Вот, слушайте: я имею известие из Каменца, что через две недели, не далее, сюда придет Петрович с многочисленным отрядом. Он едет из Каменца в Крым с выкупом за нескольких армянских купцов, которые остались, в Крыму при смене хана, были ограблены и взяты в плен. Вот! Тоже случилось и с Сиферовичем, братом претора. Все это люди богатые, денег не пожалеют, – и Петрович поедет с полной мошной. Ему не грозит никакой опасности, потому что, во-первых, недалеко зима и не время для набегов, а во-вторых, с ним едет Новоград от патриарха Эчмиадзинского и двое сановников из Каффы, которые имеют охранные грамоты от молодого хана. Я дам письмо Петровичу к резидентам Речи Посполитой и к моим побратимам. Кроме того, мы знаем, что пан Рущич, комендант рашковский, имеет родственников в орде, которые были похищены еще детьми, сделались совершенными татарами и достигли высоких должностей. Они все вверх дном поставят, все способы испробуют и, в случае упрямства мирзы, самого хана восстановят против него, – а пожалуй, под шумок мирзе и голову свернут. А потому я имею надежду – если, что дай Боже, пан Боска жив, то через месяца два я его непременно выручу, как мне приказывают пан гетман и мой ближайший, находящийся здесь, начальник, – добавил он, отвешивая низкий поклон жене.

При этом ближайший начальник стремглав подлетел к пану Михаилу и обнял его.

Пани Боска с дочерью явно повеселели и набожно складывали руки, обращаясь с благодарностью к Богу, что привел их к таким добрым людям.

– Если бы жил старый хан, – сказал пан Ненашинец, – еще легче бы дело было слажено: этот государь был расположен к нам, а о молодом говорят противное. Ведь и армянских купцов, за которыми едет пан Захарий Петрович, взяли в плен в самом Бахчисарае уже по воцарении молодого хана, говорят, даже просто по его повелению.

– Э, молодой изменится, как изменился старый, который, прежде чем убедился в благородстве нашего народа, был злейшим врагом польского имени, – сказал Заглоба. – Я это отлично знаю, потому что у него семь лет сидел в неволе.

При последних словах Заглоба уселся рядом с пани Боска.

– Посмотрите на меня и ободритесь. Семь лет! Не шутка, а как я возвратился, то столько выпотрошил этих негодяев, что за каждый день моей неволи по крайней мере по два головореза отправились в пекло, а на воскресенье и праздники, пожалуй, придется и по три, ха, ха!

– Семь лет! – во вздохом повторила пани Боска.

– Пропади я, если хоть один день прибавил. Семь лет провел в самом ханском дворце, – подтвердил Заглоба, таинственно помаргивая своими фасными глазами, – и притом, я доложу вам, что молодой хан, то мой.

И пан Заглоба, наклонясь к пани Боска, что-то прошептал ей и громко засмеялся, хлопая себя по коленам, и, увлекшись, проделал тоже самое и с пани Боска.

– Славное было время, ей-ей! – сказал он. – В молодости что ни встреча – то неприятель, что ни день – то новая шалость, – ха!

Целомудренная пани Боска торопливо отодвинулась от игривого рыцаря; остальные женщины сконфуженно опустили глазки, догадываясь, что в словах Заглобы есть что-то для них весьма нескромное, тем более что и все рыцари при его словах громко засмеялись.

– Надобно поскорей послать к пану Рущичу, – сказала Бася, – чтобы пан Петрович застал письма наши в Рашкове.

– Спешите, господа, с этим делом, пока зима, – добавил к этому Богуш, – потому, во-первых, что зимой татары набегов не предпринимают и дороги безопасны, а потом, весна еще Бог знает что принесет нам.

– Не получал ли пан гетман каких вестей из Царьграда? – спросил Володыевский.

– Да, и об этом нам необходимо переговорить. Ведь надобно же покончить с ротмистрами-перебежчиками. Когда возвратится Мелехович? От него все дело зависит.

– Ему осталось покончить только с остальными разбойниками и потом похоронить тела убитых Он должен возвратиться нынче или завтра рано утром. Я приказал ему похоронить только наших, – а азбовских можно и так оставить: зимой заразы бояться нечего. Волки их приберут.

– Пан гетман просил, – сказал Богуш, – чтобы Мелехович не встречал ни малейшего препятствия в своих сношениях с ротмистрами; сколько бы раз ни захотел поехать в Рашков, пусть едет. Пан гетман совершенно уверен в преданности к нам Мелеховича.

– Пусть себе ездит в Рашков или куда хочет, – сказал Володыевский. – С той минуты, как мы избавились от Азбы, он мне не очень здесь нужен. Ни одна шайка не появится в наших краях до первой травы.

– Так Азба уничтожен? – спросил пан Нововейский.

– Да, совершенно уничтожен. Не думаю, чтоб удалось уйти от нас двадцати человекам; но, разумеется, и тех переловят до последнего, если только Мелехович взялся за это дело.

– Я очень рад этому, – ответил Нововейский, – теперь можно совершенно спокойно ехать в Рашков. Пожалуй, мы могли бы отвезти письма к пану Рущичу, – добавил он, обращаясь к Басе.

– Благодарю, – отвечала Бася, – у нас беспрестанно бывают туда оказии.

– Конечно, все команды находятся между собой в постоянных сношениях, – объяснил пан Михаил.

– Но, позвольте! Вы поедете в Рашков с этой прекрасной девицей?

– Особенной красотой дочь моя, положим, похвалиться не может, – отвечал пан Нововейский. – Мы едем в Рашков, потому что сын мой служит там в отряде пана Рущича. Уж более десяти лет, как ушел он из дому и письменно умолял меня о прощении.

Маленький рыцарь от удивления даже руками всплеснул.

– Я теперь только понял, что вы родитель пана Нововейского. Мы так были заняты печальной судьбой пана Боски, что об этом и переговорить не успели. Да и сходство между вами большое! Скажите, пожалуйста, так он сын ваш?