Пан Володыевский

– Так заверяла меня, по крайней мере, покойница жена, а так как она была женщина добродетельная, то я и не имею причины ей не верить.

– Вдвойне рад такому гостю; но, ради Бога, не называйте вашего сына негодным человеком, – он, напротив, отличный воин и храбрый рыцарь, которым вы можете по справедливости гордиться. После пана Рущича, он первый наездник. Неужели вам не известно, как высоко ценит пан гетман подобные таланты? Ему доверяют уже целые команды, и что бы ему ни поручили, он постоянно изо всех дел выходил с честью.

Лицо пана Нововейского от радости покрылось румянцем.

– Дорогой пан, – сказал он, – не раз случается отцу порицать дитя свое для того, чтобы кто другой его защитил словом, а потому скажу вам, что нельзя больше порадовать родительское сердце, как отвергая порицание. До меня дошла уже слава о похвальных подвигах Адама; но только теперь я поистине им радуюсь, потому что слышу похвалу из таких славных уст. Говорят, будто он не только мужественный воин, но вместе и рассудительный человек. Последнее меня несколько удивляет: Адам был чистый ветер. К военной службе имел такую сильную наклонность с малых лет, что почти ребенком убежал из дома. Признаюсь, если бы только удалось мне поймать его, то задал бы ему на память. Но теперь надобно поневоле забыть прошлое, – а то, пожалуй, опять спрячется лет на десять, а мне старому, грустно.

– Неужели он с тех пор ни разу не приезжал к вам?.

– Потому что я не позволил. Ну, уж будет с меня; я первый к нему еду, так как ему служба не дозволяет отлучиться. Я хотел было просить уважаемых хозяев приютить у себя мою дочь, пока я съезжу в Рашков; но коль скоро вы говорите, что по Дорогам все спокойно, то я и ее возьму с собою. Эта егоза любопытна, ну, пусть себе посмотрит на свет Божий.

– И людям себя покажет! – вставил словечко Заглоба.

– Смотреть-то не на что! – возразила девица, чьи смелые черные очи и губы, будто нарочно сложенные для поцелуя, говорили противное.

– Самая обыкновенная мордочка, не более! – сказал пан Нововейский. – Ба, но как увидит красивого офицера, то даже дрожит от радости. Потому-то я и взял ее с собою, – дома оставлять ее одну небезопасно. И если мне придется одному ехать в Рашков, то попрошу у ясной пани позволения поручить ей мою дочку, – только надобно ее держать на веревочке, а то начнет, пожалуй, брыкаться.

– Я сама была не лучше, – ответила Бася.

– Ее заставляли прясть, – отозвался Заглоба, – а она, за неимением кавалера, танцевала с веретеном! Но я вижу, что вы веселый человек, пан Нововейский. Баська! Желал бы я чокнуться с паном Нововейским, – люблю людей веселых.

Перед ужином вернулся Мелехович, которого пан Нововейский, разговаривавший в это время с Заглобой, сначала не заметил, а Ева, взглянув на него, покраснела, а потом побледнела как полотно.

– Пан комендант, – сказал Мелехович Володыевскому, – по приказанию вашему, беглецы пойманы.

– Хорошо! Где же они?

– По приказанию вашему, я приказал их повесить.

– Хорошо! А твои люди где?

– Часть осталась для погребения тел, остальные со мною.

При этих словах Мелеховича пан Нововейский взглянул на говорившего, и сильное удивление отразилось на его лице.

– Черт возьми! Что я вижу! – воскликнул он. Потом встал, пошел прямо к Мелеховичу и закричал:

– Азыя! Ты что тут делаешь, негодяй?

И он поднял руку с намерением хватить Мелеховича за ворот, но тот быстро увернулся и вспыхнул, как зарево, а затем, сделавшись мертвенно бледным, схватил руку Нововейского и проговорил:

– Не знаю я пана! Кто вы такой?

Причем он так сильно толкнул пана Нововейского, что тот не смог удержаться на ногах и упал на середину комнаты.

Сильное волнение не давало ему проговорить ни одного слова; затем, немного успокоившись, он крикнул:

– Панове! Да это мой человек – он бежал от меня! Он жил в моем доме с малолетства!.. Негодяй! Отпирается! Это мой слуга. Ева! Кто это? Отгадай?

– Азыя! – сказала, дрожа всем телом, Ева.

Мелехович не обратил ни малейшего внимания на Еву, а только, поводя ноздрями, не спускал с Нововейского взгляда, полного глубокой ненависти, и рука его то и дело сжимала кинжал. Он все продолжал двигать ноздрями, усы его дрожали, а из-под них виднелись белые блестящие клыки, как у разъяренного животного.

Бася бросилась между Нововейским и Мелеховичем, которого уже окружили офицеры.

– Что это значит? – спросила она, поморщившись. Увидев ее, противники немного успокоились.

– Ваша милость, – отвечал Нововейский, – это значит, что это мой человек, Азыя, сбежавший от меня! Служа еще смолоду в войске на Украине, я нашел его полуживым в степи и приютил. Он татарин. Он воспитывался в моем доме до двадцати лет и учился вместе с моим сыном. Когда сын мой ушел из дома, Азыя помогал мне в хозяйстве, пока не завел амурных шашней с Евой. Я это узнал, велел его выпороть, а он убежал. Как он здесь называется?

– Мелехович!

– Это он выдумал себе имя. Он Азыя – и только. Он говорит, что меня не знает но я его знаю, и Ева также!

– Господи! – сказала Бася. – Однако сын ваш его несколько раз видел, как же он не узнал его?

– Сын мой мог не узнать его; когда Стах бежал из дома, им обоим было по пятнадцать лет, а этот после еще шесть лет у меня сидел; он вырос в это время, возмужал, отпустил усы. Но Ева сейчас его узнала. Уж вам приличнее поверить обывателю, чем этому крымскому бродяге!

– Пан Мелехович – гетманский офицер, – сказала Бася, – мы ничего больше о нем не знаем.

– Позвольте мне допросить его, – отозвался комендант. Но пан Нововейский уже вышел из себя.

– Пан Мелехович! Какой он пан? Мой слуга, который взял себе чужое имя. Завтра я сделаю этого пана своим псарем; послезавтра прикажу его выпороть, и в этом мне и сам гетман препятствовать не может, – я шляхтич и знаю свои права.

В ответ на это Володыевский, поведя усом, довольно серьезно заметил:

– А я не только шляхтич, но и полковник и тоже свои права знаю. Своего человека может разыскивать пан, и даже идти к самому гетману; но здесь приказываю только я, и никто другой! Мелехович, что скажешь ты на все это? – спросил Володыевский.

Молодой липек, опустив глаза, молчал.

– Что твое имя Азыя, то мы все знаем! – сказал комендант.

– Что тут искать других доказательств! – воскликнул Нововейский. – Если это мой невольник, то у него на груди наколоты голубые рыбы.

При этих словах пан Ненашинец с удивлением взглянул на Мелеховича и, схватившись руками за голову, закричал:

– Азыя Тугай-бей!

Все присутствовавшие посмотрели на дрожащего всем телом пана Йенашинца. Вероятно, ему припомнились все. пережитые мучения.

– Это мой пленник. Он Тугай-бей, Господи! Это он!

Между тем молодой татарин, гордо закинув голову назад и взглянув на всех окружающих орлиным взглядом, разорвал на своей груди жупан и проговорил:

– Вот рыбы синего цвета! Я сын Тугай-бея.

Глава VIII

Воцарилось молчание; так сильно поразило всех имя свирепого вождя. Всем было хорошо известно, что Тугай-бей вместе с Хмельницким много горя и несчастья принесли Речи Посполитой. Целые моря польской крови были пролиты ими. Где бы они ни появлялись – на Украине ли, в Волыни, Подолии или Галиции, – везде оставляли за собой разрушения и пожары и уводили в плен десятки тысяч людей. А в настоящее время сын этого вождя находится в Хрептиове и гордо всему собранию говорит: «У меня синие рыбы, я – Азыя, кость от кости Тугая.» Но в то время знаменитые люди везде пользовались глубоким уважением, хотя бы душу каждого воина охватывал ужас при одном имени этого свирепого мурзы, – таким образом, слава отца как бы возвысила и Мелеховича в глазах всех присутствовавших; особенно женщины смотрели на него с большим любопытством, так как им вообще нравится все таинственное, да и самому Мелеховичу казалось, что он, после открытия тайны, как бы вырос в собственных глазах, и, стоя гордо посреди собрания с высоко поднятой головой, он наконец проговорил: