– Приехал тебе поклониться, мать. Разве ты не рада мне?
– Рада-то рада, а все ж чудно мне, что ты приехал; я слыхала, что ты Чигирин охраняешь. А кого еще послал нам Господь?
– Это пан Заглоба, шляхтич, мой приятель!
– Мы рады вашей милости, – сказала княгиня.
– Рады, – повторили Симеон и Николай.
– Пани, не вовремя гость – хуже татарина, – отозвался Заглоба, – но ведомо и то, что, кто хочет попасть в царствие небесное, должен путника приютить, голодного накормить и жаждущего напоить.
– Так садитесь, ешьте и пейте, – сказала старая княгиня. – Спасибо, что приехали. Но тебя, Богун, я никак не ожидала; должно быть, у тебя какое-нибудь дело ко мне?
– Может, и есть, – медленно сказал атаман.
– Какое же? – тревожно спросила княгиня.
– Придет пора, поговорим… дайте отдохнуть. Я прямо из Чигирина еду.
– Значит, спешил к нам?
– А куда же мне спешить, как не к вам? Княжна здорова?
– Здорова, – сухо ответила княгиня.
– Хотел бы я ею глаза натешить!
– Елена спит.
– Жаль. Я недолго здесь останусь.
– А куда же ты едешь?
– Война, мать, некогда. Гетманы каждую минуту могут меня в поле отправить, а мне жаль бить запорожцев. Мало ль ездили мы с ними за турецким добром, правда, князья? По морю плавали, хлеб-соль ели, пили-пировали вместе, а теперь мы их враги.
Княгиня быстро взглянула на Богуна. В голове у нее мелькнула мысль, что Богун намерен пристать к мятежникам и приехал узнать настроение ее сыновей.
– А что же ты думаешь делать? – спросила она.
– Я, мать, что ж… Хоть и тяжело своих бить, да надо.
– Так и мы сделаем, – сказал Симеон.
– Хмельницкий – изменник! – прибавил Николай, младший.
– Пусть по ним черти панихиды служат! – прибавил Заглоба.
Богун продолжал:
– Так то все на свете, – сегодня тебе человек приятель, а завтра – Иуда. Никому нельзя верить на свете.
– Только добрым людям, – сказала княгиня.
– Конечно, добрым людям можно верить. Поэтому-то я и верю вам и люблю вас: вы добрые люди, а не изменники…
Было что-то такое странное в голосе атамана, что на минуту воцарилось глубокое молчание. Пан Заглоба смотрел на княгиню, моргая здоровым глазом, а княгиня впилась глазами в атамана. Он продолжал:
– Война не живит людей, а морит, – потому я и хотел повидаться с вами перед походом… Кто знает, вернусь ли, а вы меня пожалеете, ведь вы мои сердечные друзья, не правда ли?
– Видит бог! Мы тебя с детства знаем.
– Ты наш брат, – прибавил Симеон.
– Вы князья и шляхтичи, но казаком не брезговали, принимали его в своем доме, родную дочь обещали. Вы ведь знали, что казаку не жить без нее и сжалились над казаком.
– Ну что об этом говорить, – быстро сказала княгиня.
– Нет, мать, есть о чем говорить; вы мои благодетели, а я просил вот этого шляхтича, друга моего, чтобы он усыновил меня и дал мне свой герб, чтобы вам не было стыдно отдавать дочь за казака. Он согласен на это, и мы будем хлопотать на сейме, а после войны я поклонюсь пану великому гетману, который благоволит ко мне, может, он поддержит, он ведь и Кшечовскому выхлопотал дворянскую грамоту.
– Помоги тебе Господь! – сказала княгиня.
– Вы люди искренние, спасибо вам. Но перед войной я хотел бы еще раз услышать от вас, что вы отдадите за меня девку и сдержите ваше слово, – шляхетское слово – не ветер, а вы ведь шляхта и князья.
Атаман говорил медленно и торжественно, но в голосе его дрожала угроза, требование, чтобы они соглашались на все, чего он хотел.
Старая княгиня взглянула на сыновей, а те на нее. Некоторое время царило молчание. Вдруг сокол, сидевший на шесте, закричал, хотя до рассвета было еще далеко, за ним начали кричать и другие, большой орел проснулся, взмахнул крыльями и заклекотал.
Дрова в печке погасли; в комнате стало темно и мрачно.
– Николай, прибавь огня, – сказала княгиня. Молодой князь подбросил дров.
– Что же, обещаете? – спросил Богун.
– Мы должны спросить Елену.
– Пусть она говорит за себя, а вы за себя; обещаете ли?
– Обещаем, – сказала княгиня.
– Обещаем, – повторили князья.
Богун вдруг встал и, обращаясь к Заглобе, сказал громко:
– Мосци-пане Заглоба, поклонись и ты, может быть, и тебе пообещают!
– Что ты, казак, пьян, что ли? – крикнула княгиня.
Богун вместо ответа достал письмо Скшетуского и, подавая его Заглобе, сказал: