Потоп

– Так тебе здесь понравилось?

– Кому в поле лучше, тот удрал, а мне тут лучше. У меня была нога прострелена, а тут шляхтянка, дочь старика, перевязала ее, да еще ласковое слово молвила. Такой красавицы я еще никогда не видывал. Зачем мне уходить?

– Которая тебе так приглянулась?

– Марыся.

– И ты тут останешься?

– Если издохну, так вынесут, а нет, так останусь.

– Надеешься выслужить у Пакоша дочь?

– Не знаю, пане.

– Скорее он такого голыша убьет, чем отдаст за него дочь.

– У меня червонцы зарыты в лесу, две горсти.

– Награбил?

– Награбил, пане.

– Будь у тебя хоть гарнец, все ж ты – мужик, а Пакош – шляхтич.

– Я из боярских детей.

– Если ты из боярских детей, так это еще хуже, ты, значит, изменник. Как же ты мог служить неприятелю?

– Я ему и не служил.

– А откуда вас Кмициц взял?

– С большой дороги. Я у гетмана польного служил, потом полк разбрелся, нечего было есть. Домой мне незачем было возвращаться, сожгли его. Люди пошли на большую дорогу грабить, и я с ними пошел.

Пан Володыевский очень удивился – до сих пор он думал, что Кмициц ворвался в Водокты с силами, взятыми у неприятеля.

– Значит, пан Кмициц взял вас не у Трубецкого?

– Было между нами много таких, что раньше служили у Трубецкого и у Хованского, но тоже сбежали от них на большую дорогу.

– А почему вы за паном Кмицицем пошли?

– Он славный атаман. Нам говорили, что кого он только кликнет, тот за ним и пойдет, точно он ему мешок золота насыпал. И мы пошли! Да не посчастливилось.

Пан Володыевский покачал головой и подумал, что слишком уж очернили Кмицица: потом взглянул на исхудалого боярского сына и опять покачал головой.

– Так ты ее любишь?

– Да, пане.

Володыевский отошел и подумал, уходя: «Вот решительный человек, он долго не раздумывает, полюбил и остается. Так всего лучше! Если он в самом деле из боярских детей, то это ведь то же самое, что шляхта. Как откопает свои червонцы, может, старик и отдаст ему дочь. А почему? Потому, что он решил добиться своего. Буду добиваться и я!»

С такими мыслями Володыевский шел по дороге; порой он останавливался и то опускал глаза в землю, то смотрел на небо; вдруг увидел стаю диких уток и по ним стал гадать: ехать или не ехать? Вышло – ехать!

– Поеду, не может иначе быть.

Сказав это, он повернул к дому, но по дороге зашел в конюшню, перед которой два его конюха играли в кости.

– Сыруц, – спросил Володыевский, – заплетена грива у Басёра?

– Заплетена, пане полковник.

Пан Володыевский вошел в конюшню; лошадь, услыхав его шаги, радостно заржала; он подошел к ней и похлопал ее по шее, а потом стал считать косички и опять загадал:

– Ехать… не ехать… ехать… Вышло опять – ехать.

– Седлать лошадей и самим одеться получше! – скомандовал Володыевский.

Затем быстро пошел к дому и стал наряжаться. Надел высокие желтые сапоги с золочеными шпорами и новый красный мундир, а к поясу привесил рапиру в стальных ножнах, с золотым эфесом, верхнюю часть груди покрывал стальной полупанцирь; была у него и рысья шапка с пером, но она не подходила к остальному костюму, и он предпочел надеть шведский шлем и вышел на крыльцо.

– Куда это вы едете, ваша милость? – спросил его старый Пакош, сидевший на завалинке.

– Куда еду? Да вот надо проведать вашу панну и о здоровье спросить ее, а то она меня невежей сочтет.

– Ваша милость так и горит! Нужно панне слепой быть, чтобы сразу не влюбиться.

В это время подошли две младшие дочери Пакоша. Каждая из них держала в руках подойник с молоком; увидев Володыевского, они остановились как вкопанные.

– Король – не король… – сказала Зося.

– Вы нарядились как на свадьбу! – прибавила Марыся.

– Может, и будет скоро свадьба, – пошутил Пакош, – пан полковник едет к нашей панне.

Едва старик сказал это, как из рук Марыси выпал подойник, и молочный ручей побежал к ногам Володыевского.

– Смотри, что держишь! – крикнул старик. – Вот коза!

Марыся ничего не ответила и, подняв подойник, тихо ушла.

Пан Володыевский вскочил на лошадь, а за ним его двое слуг, и все втроем поехали в Водокты. День был прекрасный. Майское солнце весело играло на блестящем нагруднике и шлеме Володыевского, так что издали, из-за деревьев, казалось, будто по дороге движется другое солнце.

– Интересно знать, вернусь ли я с обручальным кольцом или с носом? – пробормотал про себя рыцарь.

– Что прикажете, ваша милость? – спросил Сыруц.

– Дурак!