Огнем и мечом

– Я пойду! – повторил рыцарь. – Я должен Господа поблагодарить за то, что он мне позволил выполнить обет.

– Ну смотрите на него, смотрите! – воскликнул, хватаясь за голову, Заглоба. – Так лучше вели отрубить себе голову и зарядить собой пушку, только так ты и можешь пробраться через их лагерь.

– Нет уж, позвольте, друзья, – промолвил литвин, складывая руки.

– О нет, ты не пойдешь один, так как и я пойду с тобою, – сказал Скшетуский.

– И я с вами, – прибавил Володыевский, ударяя рукой по сабле.

– А чтоб вам провалиться с вашим «и я», «и я»! – крикнул Заглоба, хватаясь за голову. – Видно, вам мало еще крови, мало огня и дыма! Им мало того, что здесь происходит, они ищут, где бы повернее свернуть себе шеи! Идите к черту и оставьте меня в покое! Чтоб вас разорвало!..

Сказав это, он стал метаться по палатке, точно ошалелый.

– Бог меня карает, – кричал он, – за то, что я путаюсь с этими ветрогонами, вместо того чтобы жить в компании степенных людей. Поделом мне!

Еще несколько времени он ходил лихорадочными шагами, наконец остановился перед Скшетуским, заложил руки назад и, глядя ему прямо в глаза, стал грозно сопеть.

– Что я вам сделал, что вы меня преследуете? – спросил он с упреком.

– Сохрани нас Бог! – ответил рыцарь. – Как так?

– Ибо если пан Подбипента выдумывает такие вещи, то я не удивляюсь. Все его остроумие всегда было в кулаке, а с тех пор, как он зарубил трех величайших дураков среди турок, сам стал четвертым…

– Слушать гадко, – перебил его литвин.

– И ему я не удивляюсь, – продолжал Заглоба, указывая на Володыевского. – Он вскочит казаку за голенище или прицепится к шароварам, как репей к собачьему хвосту, и скорее нас всех переберется через казацкий лагерь. Их обоих Дух Святой не просветил, но что вы, ваць-пане, вместо того, чтобы удерживать их от безумства, еще науськиваете их тем, что сами идете и хотите всех нас четверых предать неминуемой смерти и мукам, это уж… последнее дело! Черт возьми! Я не ожидал этого от офицера, которого сам князь считал степенным кавалером.

– Как – четверых? – с удивлением спросил Скшетуский. – Значит, и вы?

– Да! – кричал, ударяя себя кулаком в грудь, Заглоба. – Пойду и я! Если кто-нибудь из вас или вы все пойдете, пойду и я. Пусть моя кровь падет на ваши головы! Это будет для меня впредь наукой, с кем водить компанию!

– А, чтоб вас! – воскликнул Скшетуский.

И три рыцаря бросились обнимать его, но он и на самом деле сердился, сопел, отталкивал их локтями и говорил:

– Идите вы к черту! Не надо мне ваших иудиных поцелуев!

Вдруг на валах раздались пушечные и мушкетные выстрелы. Заглоба прислушался и сказал:

– Вот вам! Идите!

– Это обыкновенная стрельба, – заметил Скшетуский.

– Обыкновенная стрельба! – сказал, передразнивая его, шляхтич. – Вот, не угодно ли! Им мало этого. Половина войска растаяла от этой обыкновенной стрельбы, а они уж и ей довольны.

– Не падайте духом! – проговорил Подбипента.

– Молчите вы, литовская жердь! – загремел Заглоба. – Вы более всех виновны. Это вы выдумали эту затею, а если она не глупа, то я глуп!

– А все же я пойду, братец, – сказал пан Лонгин.

– Пойдете, пойдете! И я знаю, почему! Вы из себя героя не разыгрывайте, вас знают. Вам надо поскорее сбыть с рук свою невинность, и потому вы торопитесь убраться из окопов. Вы худший между рыцарями, а не наилучший; вы просто блудница, которая торгует добродетелью. Грех, да и только! Вас не к королю тянет, а хочется ржать по деревням, как жеребцу на лугу. Вот смотрите: рыцарь, который невинностью торгует! Грех, грех! Ей-богу, грех!

– Слушать гадко! – воскликнул пан Лонгин, затыкая уши.

– Перестаньте ссориться! – серьезно заметил Скшетуский. – Лучше подумаем о деле!

– Постойте, – сказал староста красноставский, который с изумлением слушал Заглобу, – это очень важное дело, и без князя мы ничего не можем решить. Тут нечего спорить. Вы у него на службе и должны повиноваться его приказаниям. Князь, верно, теперь у себя. Пойдем к нему и узнаем, что он скажет на это.

– То же, что и я! – сказал Заглоба, и надежда прояснила его лицо. – Пойдем скорее!

Они вышли и пошли через площадь, на которую уже падали пули из казацких окопов. Войска были у валов, которые издали казались ярмарочными будками, так они были увешаны старой пестрой одеждой, тулупами, заставлены возами, остатками шатров и всякого рода вещами, могущими хотя сколько-нибудь защитить от выстрелов, которые не прекращались по целым неделям, ни днем ни ночью. И теперь над этим развешанным тряпьем тянулась длинная полоса голубоватого дыма, а перед ним виднелись ряды лежащих солдат, одетых в красные и желтые мундиры и неутомимо стрелявших в ближайшие позиции неприятеля. Вся площадь была похожа на пепелище: истоптанная лошадьми, она даже нигде не зеленела травой. Кое-где торчали кучи свежевырытой земли, выброшенной при выкапывании колодцев и могил, кое-где лежали остатки разбитых возов, пушек, бочек или груды обглоданных и побелевших на солнце костей. Нигде ни было видно ни одного конского трупа, каждую убитую лошадь сейчас же забирали для пропитания солдат, зато всюду виднелись железные, большей частью заржавевшие, пушечные ядра, которыми неприятель ежедневно осыпал этот кусочек земли. Следы тяжелой войны и голода виднелись на каждом шагу. Нашим рыцарям попадались группы солдат, то несущих из окопов раненых и убитых, то спешащих к валам на помощь слишком утомленным товарищам. Лица у всех почернели, исхудали, обросли, глаза горели, одежда выцвела, изорвалась, у иных на головах вместо шапок и шлемов были какие-то повязки из грязных тряпок. И невольно возникал вопрос: что будет с этой горстью рыцарей, бывших до сих пор победителями, если еще пройдет неделя, другая?..

– Смотрите, панове, – сказал староста, – пора, пора дать знать королю.

– Нужда уже скалит зубы, как пес! – заметил маленький рыцарь.

– А что будет, когда мы съедим лошадей? – спросил Скшетуский.

Разговаривая так, они дошли до княжеских шатров, находившихся по правой стороне вала; перед ними виднелось несколько всадников, на обязанности которых лежало развозить приказы по лагерю. Их лошади, которых кормили вяленой кониной, то и дело подымались на дыбы, не желая стоять на месте. Так было с лошадьми во всех конных полках, которые теперь, когда бросались на неприятеля, казались стаей грифов или кентавров, несущихся по воздуху, а не по земле.

– Князь в шатре? – спросил староста одного из всадников.

– В шатре с генералом Пшиемским, – ответил всадник.

Староста вошел без доклада, а четыре рыцаря остановились перед шатром. Через минуту полотнище отогнулось, и показалась голова генерала Пшиемского.

– Князь хочет видеть вас сейчас же, Панове! – сказал он.

Пан Заглоба вошел в шатер с твердой надеждой, что князь не захочет подвергать почти неминуемой гибели лучших своих рыцарей, но ошибся, так как князь не успел еще ответить на поклон, как сказал:

– Мне говорил пан староста о вашей готовности выйти из нашего лагеря, и я принимаю ваше предложение. Нет жертвы, которая была бы слишком велика для отчизны.

– Мы пришли спросить вашего разрешения, – ответил Скшетуский, – ибо наша жизнь в распоряжении вашей светлости.

– Значит, вы хотите идти вчетвером?

– Ваша светлость! – сказал Заглоба. – Это они хотят идти, а не я. Бог свидетель, я не пришел сюда ни хвастать, ни напоминать о своих заслугах, и если упомяну о них, то лишь для того, чтобы меня теперь не заподозрили в трусости. Пан Скшетуский, Володыевский и Подбипента из Мышиных Кишек – великие рыцари, но и Бурлай, который пал от моей руки (об иных подвигах я умолчу), тоже был великий воин, стоил Бурдабута, Богуна и трех янычарских голов, – а потому я полагаю, что в рыцарском деле я не хуже других. Но иное дело мужество, иное дело безумие. У нас нет крыльев, а по земле мы не пройдем – это уж верно.

– Значит, вы не идете? – спросил князь.

– Я сказал, что не хочу идти, но не сказал, что не иду. Коли Бог уж покарал меня их компанией, мне до самой смерти придется в ней пребывать. Если нам придется здесь туго, сабля Заглобы еще пригодится, но я не знаю, на что пригодится смерть нас четверых, и надеюсь, что ваша светлость не даст разрешения на столь безумное предприятие.

– Вы хороший товарищ, – ответил князь, – и с вашей стороны благородно, что вы не хотите оставить своих друзей, но в своей уверенности во мне вы ошиблись, так как я принимаю вашу жертву.

– А, черт! – пробормотал Заглоба, и руки у него опустились. В эту минуту в шатер вошел Фирлей, каштелян бельский.

– Ваша светлость, – сказал он, – мои люди поймали казака, который говорит, что сегодня ночью будет штурм.