Годы в Белом доме. Том 1

Годы в Белом доме. Том 1
Генри Киссинджер

Геополитика (АСТ)
В этом томе мемуаров «Годы в Белом доме» Генри Киссинджер рассказывает о своей деятельности на посту советника по национальной безопасности президента США Ричарда Никсона, об изменениях в европейской политике США и о начале работы над договором ОСВ, об арабо-израильском конфликте и о первых шагах навстречу Китаю.

Генри Киссинджер

Годы в Белом доме. Том 1

Посвящается памяти

    Нельсона Олдрича Рокфеллера

Henry A. Kissinger

WHITE HOUSE YEARS

Перевод с английского В. Верченко

Печатается с разрешения автора и литературного агентства The Wylie Agency (UK), Ltd. В оформлении обложки использована работа, предоставленная фотоагентством «Getty Images Entertaiment».

© Henry A. Kissinger, 1979

© Перевод. В. Верченко, 2019

© Издание на русском языке AST Publishers, 2020

Предисловие

Как бы там ни было, но меня призвали сыграть важную роль в формировании и выполнении внешней политики Соединенных Штатов, вначале в качестве помощника президента Никсона по национальной безопасности, а позже как государственного секретаря президента Никсона и президента Форда. Эта книга является отчетом о нашей внешней политике во время первого срока пребывания Никсона на посту президента – от моего назначения помощником по национальной безопасности после выборов в ноябре 1968 года до конца вьетнамских переговоров, примерно совпавшего со второй инаугурацией Никсона в январе 1973 года. Естественно, что это история, какой видел ее я, – описание того, что я видел, думал и делал, – и, естественно, я был вынужден отбирать и уплотнять имеющийся материал. Полный отчет с точки зрения историка должен ждать публикации других документов, мемуаров и биографий – и не обязательно только американских авторов.

Период, охваченный этим томом, был ознаменован внутренним расколом и международной сумятицей. Он был свидетелем вступления Америки в мир, в котором мы уже не возвышались над всеми, хотя и оставались весьма влиятельными. То был болезненный переходный период, не без достижений, как я надеюсь, период, который дал старт процессу, внесшему новый и в перспективе, возможно, даже более продуктивный вклад в развитие свободных обществ. Для кого-то трактовка в этой книге противоречивых вопросов, особенно Вьетнамской войны, станет точкой зрения с той стороны баррикад, которая им совершенно незнакома. Здесь все преподнесено со всей возможной честностью и с намерением примирить всех, а не для того, чтобы заполучить очки для будущих дебатов. Как нация мы можем переступить через наши распри только путем признания того, что по обе стороны баррикад стояли весьма серьезные люди. В следующей книге я собираюсь осветить период с января 1973-го по январь 1977 года, на протяжении большей части которого я был Государственным секретарем. В том томе будут обсуждаться такие вопросы, как Уотергейт и отставка Ричарда Никсона; ближневосточная война октября 1973 года и «челночная» дипломатия, которая последовала за ней; такие международные экономические проблемы, как нефтяной кризис и диалог между Севером и Югом. Речь пойдет также о Южной Африке, падении Сальвадора Альенде и нашей латиноамериканской политике. Хочу осветить захват власти коммунистами в Индокитае, переговоры по ОСВ-2, развитие наших отношений с Китаем. Опишу президентское правление Джеральда Форда, выборную кампанию 1976 года и другие темы. В связи с некоторыми из них я буду, возможно, возвращаться к событиям периода 1969–1972 годов, которые не вошли в эту книгу в связи с недостатком места или по причинам непрерывности изложения темы. Читателям, которые держат этот увесистый том в своих руках, трудно будет поверить, что что-то было опущено, однако будут признательны, если какие-то темы будут действительно затронуты во втором томе.

При написании этого отчета я старался минимально опираться на собственную память. У меня была возможность ссылаться на документальные свидетельства и на свой дневник, который я вел часть этого периода. У меня есть намерение оставить аннотированную копию этого тома с моими документами для использования учеными, которые, возможно, займутся этим периодом гораздо детальнее.

Одним из парадоксов нашего времени меморандумов и ксероксных машин, разрастающейся бюрократии и повсеместного ведения записи состоит в том, что написание истории, по-видимому, стало практически невозможно.

Когда какой-то историк имеет дело с предыдущими столетиями, проблема состоит в том, чтобы найти достаточно материала того времени. Когда он пишет о современной дипломатии, проблема для него в том, чтобы не оказаться погребенным под обилием материала. Если бы ученому с безупречной репутацией и бесспорной объективностью был дан свободный доступ к миллионам разных документов за любой четырехлетний период, ему было бы до чрезвычайности трудно определиться, с чего начать. Записанная история в самом своем объеме ровно так же затемняла бы суть, как и освещала ее. Она не давала бы никаких критериев для определения того, какие документы представлены в качестве алиби, а какие на самом деле являлись руководством к действию, какие отражали действительное участие и какие были подготовлены вопреки главным событиям. До наступления эры моментальной связи директивы для переговаривающегося лица должны были носить концептуальный характер, поэтому они позволяли получить представление о мышлении государственного деятеля. Во времена телетайпа они обычно носили тактический или технический характер, а потому ничего не говорят о более крупных целях и предпосылках. Официальные папки нашего периода не обязательно раскрывают то, какие решения были приняты по неофициальным каналам в обход официальных процедур или что было решено устно без внесения в текст официальной записи. Отчет о беседе участника переговоров легко может быть самооправданием задним числом. (Дин Ачесон однажды сказал, что он никогда не читал записи беседы, в которой автор оправдывается в своей аргументации). Современная практика несанкционированного или свободного разглашения уж очень напоминает тот факт, что любой документ пишется с прицелом на самозащиту. Выигрыш журналиста является проигрышем историка.

Участник великих событий не застрахован, разумеется, от этих болезней, когда он пишет свой отчет. Несомненно, его восприятие будет подвергаться воздействию его собственного участия. Порыв, направленный на объяснение, сочетается с порывом, направленным на то, чтобы защититься. Но участник события вносит, по крайней мере, один вклад в дело написания истории: он точно будет знать, какое из множества возможных соображений на самом деле повлияло на принятие решения, в котором он был задействован. Он будет в курсе того, какой документ отражает реальную ситуацию, какой он ее воспринимал. И он будет в состоянии вспомнить, чьи мнения были приняты серьезно, а чьи были отвергнуты, а также причины тех или иных принятых решений. Ничто из этого не доказывает, что его суждение верно – только то, на чем оно основывалось. Если мемуары участника события составлены без всякой предубежденности, они могут помочь будущим историкам судить, как дела обстояли на самом деле, даже когда (и, по всей вероятности, особенно) в нужный момент все больше документов становятся доступными по всем параметрам событий.

Я очень и очень признателен тем, кто помогал мне в подготовке этой книги. Питер У. Родман, друг, доверенное лицо и бесценный помощник в течение полутора десятков лет, контролировал исследовательскую работу, сам занимался исследованиями и помогал с редакцией, сверкой и во многих других делах. Без него этот труд никогда бы не был завершен. Уильям Дж. Хайлэнд – еще один верный помощник и старый друг – внес большой вклад в исследовательскую работу, особенно по Европе, отношениям между Востоком и Западом и вопросам ОСВ. Розмари Неагер Нигус и Мэри И. Браунуелл, также мои коллеги в правительстве, были исключительно опытными, хорошими специалистами и помощницами в исследованиях и просмотре рукописи.

Я воспользовался дружескими отношениями с Уинстоном Лордом и Уильямом Д. Роджерсом, чтобы они прочли всю книгу. Они дали множество мудрых советов и внесли бесценный вклад редакционного характера. В числе других, кто читал части этой рукописи, были Брент Скоукрофт, Лоуренс С. Иглбергер, Давид Гинсбург, Ричард Хелмс, Джон Фриман, Сэмюэл Халперн, Джессика Катто и Джон Кеннет Гэлбрайт. Не буду утверждать, что принял все предложения такой неоднородной группы. Но я тепло их благодарю за предпринятые ими усилия.

Гарольд Эванс, которому помогал Оскар Тернилл, прочли весь этот том блестяще глазами редактора. Они научили меня тому, что профессиональная и умная редакция может сделать для организации и придания легкости прозе. Бетси Пита и покойный Нед Бредфорд из издательства «Литтл, Браун и компани» проделали кропотливую полезную работу над всей рукописью. Указатель был со знанием дела подготовлен Мелиссой Клеменс. Кэтрин де Сибур, Кэтлин Тройя и Джеффри Якер оказывали содействие в исследованиях.

Выражаю свою признательность Дэниелу Дж. Бурстину, библиотекарю конгресса, а также сотрудникам и сотрудницам Отдела рукописей Джону С. Бродерику, Полу Т. Хеффрону, Джону Ноултону и их верным подчиненным. Я очень признателен им за их любезность и помощь в моей работе, хранителями которой они сейчас являются. Мне и моему аппарату была предоставлена весьма щедрая милость. Работа с секретными материалами по этой книге была согласована с помощником по национальной безопасности д-ром Збигневом Бжезинским, которому я выражаю свою признательность. Президент Никсон любезно дал свое согласие цитировать некоторые материалы из его президентского архива.

Я особо признателен моему личному помощнику мисс Кристин Вик, которая взяла на себя организацию работы с рукописью и отпечатала несколько копий, продолжая держать в порядке мою повседневную работу. Черил Уомбл и Мэри Бет Балута преданно помогали при перепечатке текста. Многие работали сверхурочно.

Моя жена Нэнси поддерживала меня своими советами и любовью. Как всегда, она была для меня моей совестью.

Я посвятил этот том Нельсону О. Рокфеллеру. Он был моим другом на протяжении 25 лет вплоть до его безвременной кончины в январе 1979 года.

И только я один ответственен за содержание этой книги, как действительно и за свои действия, описанные здесь.

Вашингтон, округ Колумбия,

июнь 1979 года

Часть первая

Начало всех начал

I. Приглашение

Инаугурация прошла в яркий холодный, ветреный день. Я сидел на трибуне сразу за новым кабинетом министров и наблюдал, как Линдон Джонсон пробирался по проходу в последний раз под мелодию «Привет вождю»[1 - Также «Салют Командиру» – президентский гимн, исполняется при его официальных появлениях на публике военным оркестром. Написан в виде марша в 1812 году Дж. Сэндерсоном на поэтический текст Вальтера Скотта. Впервые как президентский гимн прозвучал на церемонии вступления в должность президента Дж. Полка в 1845 году. – Прим. перев.]. Я спрашивал себя, что этот мощный и полный трагизма человек думал, завершая пребывание на своем посту, которое начиналось с возвышенных устремлений, а закончилось болезненным расколом. Джонсон стоял, как орел в клетке, гордый, полный достоинства, с ним никогда не стоило шутить, его взгляд был устремлен в дальние дали, которых сейчас он уже никогда не достигнет.

Фанфары прозвучали еще раз, и новоизбранный президент Ричард Никсон появился сверху на ступеньках Капитолия, одетый в визитку, его брюки, как всегда, были слегка коротковаты. Его челюсть вызывающе выставлена вперед, и все-таки он кажется нерешительным, как будто не уверен в том, что присутствует именно там, где надо. Он одновременно производил впечатление человека, который добился своего и может наконец расслабиться и который до сих пор не верит в случившееся. Он наконец-то достиг результата за самую невозможную из всех карьер и совершил самый выдающийся подвиг самодисциплины в американской политической истории. Никсон казался ликующим, как будто едва мог дождаться конца этой церемонии, чтобы начать претворять в жизнь мечту своей жизни. Но также выглядел несколько измотанным, даже хрупким, подобно бегуну на марафонскую дистанцию, который довел себя до изнеможения в каком-то марафонском забеге. Как всегда, было трудно сказать, что Никсону больше нравилось: само по себе это событие или предшествовавшие этому его собственные представления о нем. Он спустился по ступенькам и принял присягу твердым низким голосом.

Нельсон Рокфеллер

Мое собственное чувство удивления от присутствия на церемонии было весьма очевидно. Еще два месяца назад было бы немыслимо предположение о том, что я мог бы принять участие в инаугурации в качестве одного из ближайших советников президента. До этого весь мой политический опыт сводился к компании тех, кто считал себя в смертельной оппозиции Ричарду Никсону. Я преподавал более десяти лет в Гарвардском университете, в котором презрение к Ричарду Никсону среди преподавательского состава было общепринятым явлением. А единственным самым влиятельным лицом в моей жизни был человек, которого Никсон дважды побеждал в тщетной попытке добиться выдвижения в кандидаты на пост президента, и это Нельсон Рокфеллер.

Именно Нельсон Рокфеллер ввел меня в сферу высокой политики в 1955 году, будучи специальным помощником президента Эйзенхауэра по делам национальной безопасности[2 - Все источники утверждают, что в республиканской администрации Эйзенхауэра Нельсон Олдрич Рокфеллер был заместителем министра здравоохранения, образования и социального обеспечения. В 1954–1955 годах он специальный помощник президента Эйзенхауэра по внешнеполитическим вопросам. – Прим. перев.]. Он созвал группу ученых, в которую включили и меня, для подготовки проекта документа для президента по важной дипломатической проблеме: как могли бы Соединенные Штаты перехватить инициативу в международных делах и четко сформулировать свои долгосрочные цели.

Это была показательная встреча. Рокфеллер вошел в комнату, похлопывая по спинам собравшихся ученых, широко улыбаясь и называя каждого по имени, каким их запомнил. И, тем не менее, именно это и исходившая от него аура этакого всеамериканского обаяшки способствовали в то же самое время установлению преграды вокруг него: когда каждого называют по имени и с одной и той же дружественностью в голосе, отношения теряют личную значимость. Рокфеллер уселся, чтобы послушать, как каждый из нас, опьяненный близостью к власти, – и, осмелюсь сказать, к богатству – старался изо всех сил произвести на него впечатление практической хваткой. Профессора один за другим предлагали заумные изощренные советы по поводу того, как влиять на другие страны, – или, по крайней мере, на их бюрократический аппарат. Как работать с президентами, мы не знали, или (главная проблема для всех советников по национальной безопасности) как возобладать над таким же незнакомым для нас Государственным секретарем. Когда мы закончили, улыбка покинула лицо Рокфеллера, и у него сделался непроницаемый взгляд, который стал мне хорошо знаком позже и который означал, что настало время для серьезных дел. Он сказал: «Я пригласил вас, господа, сюда, чтобы вы говорили мне, не как заниматься делами в Вашингтоне, – это моя работа. Ваша работа состоит в том, чтобы сказать мне, что правильно. Если вы можете убедить меня, я с этим отправлюсь к президенту. А если не смогу убедить его, уйду в отставку».

Оказалось, что Рокфеллер держал свое слово. Мы написали доклад, одна из идей которого относительно предложения об «открытом небе» была принята. Секции, корпевшие над долгосрочными целями, были мертворожденными, частично по той причине, что в стране преобладало настроение самоуспокоенности, но по большей части из-за оппозиции влиятельного Государственного секретаря, проталкивавшего свои собственные убеждения. В конце 1955 года Рокфеллер подал в отставку.

Я был частью типично рокфеллеровской затеи. Из всех известных мне политических деятелей он сохранил почти абсолютную, самую трогательную веру в силу идей. Он тратил огромные ресурсы в стремлении понять, что есть такое «правильное решение». Его общенациональные кампании основывались на иллюзии того, что для завоевания на свою сторону делегатов на национальных политических партийных съездах необходимо представить самые лучшие солидные программы. Рокфеллер тратил утомительно большое количество времени на подготовку своих выступлений. Казавшийся нетипичным человеком, он был в каком-то роде типично американским по своей безграничной энергетике, по своей прагматической гениальности и неутомимому оптимизму. Все препятствия должны быть преодолены, все проблемы становились возможностями. Он даже представить себе не мог, что неправильное нельзя исправить или что благородные устремления не всегда достижимы. Для других стран утопия это благословенное прошлое, которое никогда не возродится. Для американцев это не что иное, как степень их активности и приверженности делу.

Я уверен, что Нельсон Рокфеллер стал бы великим президентом. Он обладал в большом объеме такими качествами, как смелость и широкое видение, являющимися критерием хорошего лидерства. Но в то время, когда его цели могли бы быть реализованы, в 1960 и вновь уже в 1968 годах, Рокфеллер проявил нехарактерную для него нерешительность. Во имя своих убеждений он мог быть хладнокровным и жестоким; он был невероятно настойчивым. И все-таки в нем жила глубокая двойственность. Нечто подобное свойственным аристократам сомнениям удерживало его от погони за призом с требуемой для этого целенаправленностью и вело его к истощению сил в стремлении оказаться достойным этого поста. Все воспитание заставляло его испытывать ужас от появления перед людьми, которым он хотел служить, как будто преследовал какие-то личные цели. Будучи уже в таком привилегированном положении, он считал, что не имеет права просить еще чего-то большего для себя как отдельной личности. Посему стремился заполучить этот пост, стараясь представить нации самое широкое видение ее возможностей и самый лучший проект путей их достижения.

Глубоко в подсознании Нельсон Рокфеллер страдал от наследственной неправоспособности богатого человека в эгалитарном обществе всеобщей уравнительности. Он хотел получить уверение в том, что ему удалось переступить через то, что представляло собой наследственную двойственность: что его карьера состоялась благодаря заслугам, а не благодаря богатству, что он добился всего благодаря своим достижениям, а не приобрел по наследству. В странах с аристократическими традициями – в Великобритании, например, до периода намного позже Второй мировой войны – высший класс вступал на и покидал высокие посты, будучи убежденным в том, что государственная служба принадлежит им по праву. Заслуги учитывались. Но в Соединенных Штатах отпрыски великих семей чрезвычайно чувствительно относятся к обвинениям в том, что они добились власти путем явного влияния или с помощью богатства. Они считают, что должны добиваться своих постов сами по себе. Но точно так же, как красивая женщина не может быть уверена в том, что ее хотят «ради нее самой», – в действительности же понятие «ее самой» неотделимо от ее красоты, – может ли богач в Америке быть уверен в том, что именно привело его к занимаемому им положению в обществе. Если ему повезло, то он вовремя понимает, что нет никакой разницы. На высоком политическом посту его будут оценивать по тем проблемам, с которыми он сталкивается, а также по его достижениям, а не по его деньгам или мотивациям тех, кто помог ему заполучить этот пост. История будет судить не по начальному старту, а по результатам.

Нельсон Рокфеллер так никогда и не разрешил окончательно свою дилемму. После его безвременной кончины говорилось, что ему не удалось победить на президентских выборах, несмотря на то, что он был одним из Рокфеллеров. Противоположное мнение было гораздо ближе к истине. Он проиграл в основном потому, что был одним из Рокфеллеров. Он не гнушался тратить огромные суммы денег на свои политические кампании, но в то же самое время испытывал чрезмерную обязанность оправдывать амбиции своими программами и чрезвычайным нежеланием осуществлять свои мечты тем, что считал унизительным обхаживанием делегатов национального съезда партии. А это не совсем тот путь, по которому идет политический процесс, более приспособленный под персоналии, а не под программы.

На трех партийных съездах Рокфеллер боролся за то, что он считал приемлемыми партийными платформами вопреки одному из очевиднейших уроков американской политической истории: что партийные платформы нужны на быстротечный момент, когда делегаты собираются вместе, чтобы выбрать кандидата от партии, а затем быстро стираются из памяти общественности. В 1960 году он выдвинул крупную всеобъемлющую программу всего за какие-то три недели до национального съезда Республиканской партии США, когда отклонение его кандидатуры стало уже предопределенным и не было никакой практической надежды изменить исход. Этим приемом он вынудил Никсона сделать его знаменитый «Договор Пятой авеню» – документ, разработанный в апартаментах Рокфеллера, – склонявший республиканскую платформу в направлении, совпадавшем с его воззрениями. Но он дорого заплатил в плане своего положения в партии. В 1964 году Рокфеллер выступил против Барри Голдуотера вне всяких рамок благоразумия, потому что был искренне убежден в том, что Голдуотер в те времена был ширмой опаснейшей формы консервативного экстремизма (хотя стал восхищаться им позднее). А менее воздержанные последователи Голдуотера ответили взаимностью, стремясь посмеяться над Рокфеллером с трибуны республиканского съезда. В 1968 году он вышел из президентской гонки в марте, когда у него по-прежнему оставался хотя и очень маленький шанс, а затем, когда Никсон обеспечил себе математическое большинство, вновь включился в гонку, опубликовав серию подробных и продуманных политических взглядов.

Контраст со стилем Ричарда Никсона был весьма разительным. В современной Америке власть тянется с большой силой к тем, кто очень страстно желает ее обрести. Тот, кто с маниакальным упорством не зацикливается на процессе выдвижения своей кандидатуры, кто боится и не терпит этого, всегда будет преследовать только мираж, какими бы примечательными ни были его прочие достоинства. Как и со спортсменами, с кандидатами на высокопоставленные посты все зависит от своевременности, от интуитивной способности не упустить свой шанс. Делегаты партийного съезда живут короткой жизнью бабочки. В течение краткого времени ими восхищаются, их обхаживают, на них оказывают давление, им льстят, их чрезмерно расхваливают и бесконечно преследуют. На следующий день после избрания ими кандидата, они предаются забвению. В силу этого они на удивление чувствительны к неуверенности в себе любого кандидата.

Качества, требуемые для завоевания номинации кандидата в президенты от такого временного органа, могут иметь мало что общего с качествами, необходимыми для искусства управления. И, действительно, по мере роста с каждыми выборами требований в процессе выдвижения кандидатуры эти качества могут быть все более и более несовместимыми. Процедура выдвижения дает преимущества кандидату, имеющему опыт организационной работы, который может соответствовать политическому самовыражению потребности момента, специалисту по двусмысленностям и консенсусам, способному подчинить программы требованиям сбора широкой коалиции. Человек, который понимает сложную суть процесса номинирования, как это великолепно продемонстрировал Никсон, непременно победит кандидата, который стремится к достижению цели, делая акцент на содержание вопроса, а не на его форму.

Как личность, Нельсон Рокфеллер отличался от Эдлая Стивенсона, как могут вообще отличаться два человека. Рокфеллер был сработан из твердого материала, будучи гораздо более решительным человеком. И все же их судьбы до странности совпадали. Перед лицом появившейся возможности они колебались или, скорее, считали излишним формировать свои возможности теми средствами, которых требовала новая политика. Опасно для демократа, это было фатально для республиканца, партия которого, находясь целое поколение не у власти, пошла по пути ортодоксии и дисциплины, что заставило ее с большой подозрительностью относиться к смелым новым программам. Все разочарования обоих проистекали из этого недостатка. Точно так, как Стивенсон потерпел поражение от Кеннеди в 1960 году, так и Рокфеллер потерпел поражение от машины Никсона в 1960 и вновь уже в 1968 годах. Сильная неприязнь Рокфеллера к Никсону имела в своей основе несколько факторов, но главным было интуитивное восстание против политики манипулирования, которая по-прежнему, возможно, является сутью современной американской президентской политики.

В дополнение к этому соперничество между Рокфеллером и Никсоном было не без элемента личной антипатии, выпиравшей наружу, хотя вызванной автоматически их соперничеством за уникальный приз. Никсон думал о Рокфеллере как о самовлюбленном любителе, который разрушил бы все, что ни попадало под его контроль, как о представителе истеблишмента, то есть политической элиты, которая относилась к нему покровительственно и снисходительно на протяжении всей его политической жизни. Рокфеллер считал Никсона оппортунистом, не имеющим ни своего видения, ни идеализма, так необходимого для формирования судьбы нашей нации.